Скажите, быть может есть средство, чтобы сердце не так болело, чтобы им владеть? – Бром, – ответил Григорий Иванович.
– Ну да, но я не про то. Когда узнику открывают тюрьму и он с порога видит солнце, тогда ему говорят: «А мы старый грешок вспомнили, – иди назад…» – «Но я исправился…» – «Нет, иди обратно». Доктор, муж Екатерины Александровны должен быть чист и свободен, правда?
– Вы женитесь? – спросил Григорий Иванович, всматриваясь в слишком красные губы князя и беспокойные его глаза. «Руки белые какие», – подумал Григорий Иванович, и ему стало вдруг необычайно грустно.
Князь продолжал:
– Я не враг себе, пусть и она поверит, что не враг. Я мучаюсь больше ее. Не для радости же в Колывань ездил… Впрочем, вы ничего не знаете… Я приехал просить ее руки, вот… Доктор, если выйдет несчастье – вы поможете? Сейчас за окном, я знаю, на меня донос.
Он перевел дух, вздохнул, поглядел доктору в глаза и улыбнулся жалобно.
– Екатерина Александровна достойна, чтобы из-за нее страдали, – проговорил, сам не зная для чего, Григорий Иванович и, смутившись, стал нагибать лейку, пока из дудочки не потекла вода.
В это время за Катиным окном раздался вопль и его покрыл густой бас, кто-то кинулся к раскрытому окошку, занавеска заколебалась, и простоволосая женская голова опрокинулась изнутри на подоконник. Закинулись голые руки, стараясь отодрать от горла чьи-то короткие волосатые пальцы.
Затем раздался другой отчаянный женский крик, от которого Заботкин похолодел, а князь, страшно бледный, вскочил со скамейки, мучительно повторяя: «Не трогай ее, не трогай, не трогай…» Волосатые пальцы отпустили шею, голова женщины соскользнула с подоконника. Григорий Иванович хотел встать, но на колени его, хватаясь слабеющими пальцами, склонился князь, – голова его моталась.
– Это ничего, прислонитесь, вот так, сейчас пройдет, – бормотал Григорий Иванович, смачивая лоб князю водой из лейки.
ВОДОВОРОТ
1
Григорий Иванович, поддерживая князя, повел его через балкон в зал, ища – где бы спокойнее уложить. Из зала правая боковая дверь вела в библиотеку. «Туда», – сказал князь, пожимая его руку. В это время изнутри дома послышались голоса, вскрики и топот ног.
И едва князь и Заботкин подошли «библиотеке, как дверь в зал из коридора распахнулась, и в сумерках было видно, как конюх и кучер вели под руки Сашу. На ней черный сарафан был порван, волосы растрепаны, заплаканное лицо с поднятыми бровями запрокинуто. Саша тихо и отчаянно повторяла:
– Что вы, что вы…
Сзади подталкивал ее Кондратий. Белков, стуча кулаком по двери, чертыхался и кричал:
– В амбар ее, мерзавку, на замок!.. – Князя и Заботкина он не заметил, – они успели войти в библиотеку.
Сашу вывели. Волков звякнул балконной дверью и, ругаясь, ушел во внутренние покои.
Долго на диване у книжного шкафа молчали Григорий Иванович и князь, – у доктора тряслись коленки, князь не двигался, прислонясь затылком к спинке, закрыл глаза.
– За что они ее? – наконец спросил доктор шепотом и посмотрел на князя, – лицо его, едва различимое в тени сумерек, было очень красиво. «Вот как нужно любить, – подумал Григорий Иванович, – изящно и сильно, падать в обморок, переживать необыкновенные страсти! Он настоящий муж для Екатерины Александровны. О таких в книгах пишут». Доктор осторожно потянулся и погладил князя по руке. Алексей Петрович сейчас же спросил негромко:
– Доктор, вы побудете со мной? Григорий Иванович кивнул головой.
– Ее увели? – продолжал князь. – Это ужасно. Не так-то просто жить, милый доктор. Бедная Саша!
Алексей Петрович выпрямился вдруг, словно сбросил маску.
– Я знаю, что благородно и что честно, – сказал он, – а поступаю неблагородно и нечестно, и чем сквернее, тем слаще мне… Так можно с ума сойти. А что может быть слаще, как смотреть на себя сбоку: сидит в коляске негодяй, в серой шляпе, в перчатках, и никто его не бьет по глазам, и все уважают, и сам он себе нравится. Дух захватит, когда это до глубины поймешь. И разве не странно – я возвращаюсь ночью отсюда, от Екатерины Александровны, гляжу на небо с луной (непременно с луной) и смеюсь от счастья потихоньку, чтобы не слышал кучер. И сейчас же, глядя сбоку, вижу, что было бы чудовищно сделать мерзость. А ладонь моя еще пахнет ее духами. И когда совсем захватит дух, я останавливаю лошадей у Сашиного двора, захожу, беру за руку, прислоняю голову к ее груди и притворяюсь: «Саша милая, утешь», – и она утешает, как может. А после утешения я рассказываю, зачем, приехал, – это еще высшая гадость: я опять лгу, а у ней сердце разрывается… И так накручивается все сильнее, а сейчас вот – лопнула пружина.
– Послушайте, ведь это чудовищно, вы с ума сошли, – отодвигаясь, прошептал Григорий Иванович. Он еще не совсем понял, только почувствовал, что князь, путаясь и скользя, как уж, обнажается. Григорию Ивановичу стало гадко и смутно. Он принялся теребить бородку, встал и заходил.
– Да, это чудовищно, – продолжал князь, и голос его был ровный, словно он разглядывал себя. – Но еще хуже, что и вам сейчас налгал… Очень трудно сказать настоящую правду; крутишься около нее, вот-вот скажешь, – смотришь, а уж правды не видно – удрал от нее по кривой дороге. Все равно как дневник писать… Вы пробовали? Не пытайтесь. Я перед вами сейчас себя выставил носителем чуть ли не великих тягот… Какой я там носитель! Просто человек с изъяном, с трещинкой, – вот как эта нога: пуля вот сюда вошла; кажется, совсем ногу могу выпрямить, а она пошаливает, – видели, опять в сторону увильнула… Только – чтобы свою главную сущность не обнаружить… Да, да. Нужно слишком, что ли, напиться, чтобы обнаружить… Милый доктор, поверьте, я больше жизни люблю Екатерину Александровну, и если она откажет теперь, погибну, Это правда… Я узнал это вчера: вчера было последнее испытание, его я не выдержал; хотя никакого испытания, конечно, не было, простое распутство, – ночью прискакал сюда, омылся красотой Екатерины Александровны и лунным светом и тем, что раскрылся… Милая девушка, я на нее взвалил все, что мне плечи натерло. А наутро послал к Саше кучера и велел сказать: «О барине, мол, не смей думать, барин женится…» Саша не выдержала – пешком сюда прибежала… Я знал, что она донесет.
– Все вы лжете! – вдруг воскликнул Григорий Иванович, хотел что-то прибавить, но заикнулся и снова принялся бегать, трепля бородку.
– Доктор, – едва слышно, просительно молвил князь, – подите к Екатерине Александровне, расскажите ей все, – она поймет…
– Не пойду и не расскажу! – крикнул Григорий Иванович. – Объясняйте сами. Я ничего не понимаю, а сумасшедших терпеть не могу.
Он прислонился горячим лбом к стеклу. Было совсем темно, и за деревьями, еще не светя, поднималась неправильным кругом оранжевая луна, словно зеркало, отразившее в себе печальный мир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199
– Ну да, но я не про то. Когда узнику открывают тюрьму и он с порога видит солнце, тогда ему говорят: «А мы старый грешок вспомнили, – иди назад…» – «Но я исправился…» – «Нет, иди обратно». Доктор, муж Екатерины Александровны должен быть чист и свободен, правда?
– Вы женитесь? – спросил Григорий Иванович, всматриваясь в слишком красные губы князя и беспокойные его глаза. «Руки белые какие», – подумал Григорий Иванович, и ему стало вдруг необычайно грустно.
Князь продолжал:
– Я не враг себе, пусть и она поверит, что не враг. Я мучаюсь больше ее. Не для радости же в Колывань ездил… Впрочем, вы ничего не знаете… Я приехал просить ее руки, вот… Доктор, если выйдет несчастье – вы поможете? Сейчас за окном, я знаю, на меня донос.
Он перевел дух, вздохнул, поглядел доктору в глаза и улыбнулся жалобно.
– Екатерина Александровна достойна, чтобы из-за нее страдали, – проговорил, сам не зная для чего, Григорий Иванович и, смутившись, стал нагибать лейку, пока из дудочки не потекла вода.
В это время за Катиным окном раздался вопль и его покрыл густой бас, кто-то кинулся к раскрытому окошку, занавеска заколебалась, и простоволосая женская голова опрокинулась изнутри на подоконник. Закинулись голые руки, стараясь отодрать от горла чьи-то короткие волосатые пальцы.
Затем раздался другой отчаянный женский крик, от которого Заботкин похолодел, а князь, страшно бледный, вскочил со скамейки, мучительно повторяя: «Не трогай ее, не трогай, не трогай…» Волосатые пальцы отпустили шею, голова женщины соскользнула с подоконника. Григорий Иванович хотел встать, но на колени его, хватаясь слабеющими пальцами, склонился князь, – голова его моталась.
– Это ничего, прислонитесь, вот так, сейчас пройдет, – бормотал Григорий Иванович, смачивая лоб князю водой из лейки.
ВОДОВОРОТ
1
Григорий Иванович, поддерживая князя, повел его через балкон в зал, ища – где бы спокойнее уложить. Из зала правая боковая дверь вела в библиотеку. «Туда», – сказал князь, пожимая его руку. В это время изнутри дома послышались голоса, вскрики и топот ног.
И едва князь и Заботкин подошли «библиотеке, как дверь в зал из коридора распахнулась, и в сумерках было видно, как конюх и кучер вели под руки Сашу. На ней черный сарафан был порван, волосы растрепаны, заплаканное лицо с поднятыми бровями запрокинуто. Саша тихо и отчаянно повторяла:
– Что вы, что вы…
Сзади подталкивал ее Кондратий. Белков, стуча кулаком по двери, чертыхался и кричал:
– В амбар ее, мерзавку, на замок!.. – Князя и Заботкина он не заметил, – они успели войти в библиотеку.
Сашу вывели. Волков звякнул балконной дверью и, ругаясь, ушел во внутренние покои.
Долго на диване у книжного шкафа молчали Григорий Иванович и князь, – у доктора тряслись коленки, князь не двигался, прислонясь затылком к спинке, закрыл глаза.
– За что они ее? – наконец спросил доктор шепотом и посмотрел на князя, – лицо его, едва различимое в тени сумерек, было очень красиво. «Вот как нужно любить, – подумал Григорий Иванович, – изящно и сильно, падать в обморок, переживать необыкновенные страсти! Он настоящий муж для Екатерины Александровны. О таких в книгах пишут». Доктор осторожно потянулся и погладил князя по руке. Алексей Петрович сейчас же спросил негромко:
– Доктор, вы побудете со мной? Григорий Иванович кивнул головой.
– Ее увели? – продолжал князь. – Это ужасно. Не так-то просто жить, милый доктор. Бедная Саша!
Алексей Петрович выпрямился вдруг, словно сбросил маску.
– Я знаю, что благородно и что честно, – сказал он, – а поступаю неблагородно и нечестно, и чем сквернее, тем слаще мне… Так можно с ума сойти. А что может быть слаще, как смотреть на себя сбоку: сидит в коляске негодяй, в серой шляпе, в перчатках, и никто его не бьет по глазам, и все уважают, и сам он себе нравится. Дух захватит, когда это до глубины поймешь. И разве не странно – я возвращаюсь ночью отсюда, от Екатерины Александровны, гляжу на небо с луной (непременно с луной) и смеюсь от счастья потихоньку, чтобы не слышал кучер. И сейчас же, глядя сбоку, вижу, что было бы чудовищно сделать мерзость. А ладонь моя еще пахнет ее духами. И когда совсем захватит дух, я останавливаю лошадей у Сашиного двора, захожу, беру за руку, прислоняю голову к ее груди и притворяюсь: «Саша милая, утешь», – и она утешает, как может. А после утешения я рассказываю, зачем, приехал, – это еще высшая гадость: я опять лгу, а у ней сердце разрывается… И так накручивается все сильнее, а сейчас вот – лопнула пружина.
– Послушайте, ведь это чудовищно, вы с ума сошли, – отодвигаясь, прошептал Григорий Иванович. Он еще не совсем понял, только почувствовал, что князь, путаясь и скользя, как уж, обнажается. Григорию Ивановичу стало гадко и смутно. Он принялся теребить бородку, встал и заходил.
– Да, это чудовищно, – продолжал князь, и голос его был ровный, словно он разглядывал себя. – Но еще хуже, что и вам сейчас налгал… Очень трудно сказать настоящую правду; крутишься около нее, вот-вот скажешь, – смотришь, а уж правды не видно – удрал от нее по кривой дороге. Все равно как дневник писать… Вы пробовали? Не пытайтесь. Я перед вами сейчас себя выставил носителем чуть ли не великих тягот… Какой я там носитель! Просто человек с изъяном, с трещинкой, – вот как эта нога: пуля вот сюда вошла; кажется, совсем ногу могу выпрямить, а она пошаливает, – видели, опять в сторону увильнула… Только – чтобы свою главную сущность не обнаружить… Да, да. Нужно слишком, что ли, напиться, чтобы обнаружить… Милый доктор, поверьте, я больше жизни люблю Екатерину Александровну, и если она откажет теперь, погибну, Это правда… Я узнал это вчера: вчера было последнее испытание, его я не выдержал; хотя никакого испытания, конечно, не было, простое распутство, – ночью прискакал сюда, омылся красотой Екатерины Александровны и лунным светом и тем, что раскрылся… Милая девушка, я на нее взвалил все, что мне плечи натерло. А наутро послал к Саше кучера и велел сказать: «О барине, мол, не смей думать, барин женится…» Саша не выдержала – пешком сюда прибежала… Я знал, что она донесет.
– Все вы лжете! – вдруг воскликнул Григорий Иванович, хотел что-то прибавить, но заикнулся и снова принялся бегать, трепля бородку.
– Доктор, – едва слышно, просительно молвил князь, – подите к Екатерине Александровне, расскажите ей все, – она поймет…
– Не пойду и не расскажу! – крикнул Григорий Иванович. – Объясняйте сами. Я ничего не понимаю, а сумасшедших терпеть не могу.
Он прислонился горячим лбом к стеклу. Было совсем темно, и за деревьями, еще не светя, поднималась неправильным кругом оранжевая луна, словно зеркало, отразившее в себе печальный мир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199