Еще раз перечтя приказ, он размыслил, что не годится совсем обнажать фланги, и решил все же оставить под Сарептой и Гумраком тридцать орудий. Когда командиры дивизионов ответили ему, что упряжки на местах, снаряды и санитарное хозяйство погружены и костры, как приказано, запалили кое-где, – начальник артиллерии сел в старенький автомобиль, ходивший на смеси спирта и керосина и гремевший кузовом, как цыганская телега, и поехал в Царицын, в штаб.
Он прогромыхал по темному и пустынному городу, остановился у купеческого особняка, взбежал по неосвещенной лестнице на второй этаж и вошел в большую комнату с готическими окнами и дубовым потолком, освещенную лишь двумя свечами: одна стояла на длинном столе, заваленном бумагами, другую высоко в руке держал командарм, – он стоял у стены перед картой. Рядом с ним председатель военсовета цветным карандашом намечал расположение войск для боя на завтра.
Хотя в комнате были только эти двое старших товарищей – друзей, – начальник артиллерии со всей военной выправкой подошел, остановился и рапортовал о предварительном исполнении приказа. Командарм опустил свечу и повернулся к нему. Предвоенсовета отошел от карты и сел у стола.
– Двадцать батарей до рассвета будут передвинуты на лобовой участок, – сказал ему начальник артиллерии, – семь батарей я оставил на флангах, под Сарептой и Гумраком.
Предвоенсовета, зажигавший трубку, отмахнул от лица дым и спросил тихо и сурово:
– Какие фланги? При чем тут Сарепта и Гумрак? В приказе о флангах не говорится ни слова, – вы не поняли приказа.
– Никак нет, я понял приказ.
– В приказе сказано (нижние веки у него дрогнули и глаза сузились), – в приказе сказано ясно: сосредоточить на лобовом участке всю артиллерию, всю до последней пушки.
Начальник артиллерии взглянул на командарма, но тот тоже глядел на него серьезно и предостерегающе.
– Товарищи, – горячо заговорил начальник артиллерии, – ведь этот приказ – ставка на жизнь и на смерть.
– Так, – подтвердил предвоенсовета.
– Так, – сказал командарм.
– Ну, что из того, что на лобовом участке мы соберем мощный кулак да начисто обнажим фланги? Где уверенность, что белые полезут именно на лобовой участок? А если поведут бой в другом месте? Одной пехоте атак не выдержать, пехота вымоталась за сегодняшний день. А снова перестраивать батареи будет уже поздно… Вот чего я боюсь… Бронелетучки нам уже не подлюга, пехоту все равно придется оттянуть за ночь от окружной дороги… Вот чего я боюсь.
– Не бояться! – Предвоенсовета стукнул пальцем в стол один и другой раз. – Не бояться! Не колебаться! Неужели вам не ясно, что белые все силы должны бросить завтра именно на лобовой участок… Это неумолимо продиктовано всей обстановкой вчерашних боевых операций. Их серьезнейшая неудача под Сарептой, – сунуться туда во второй раз они уже не захотят, им известно движение бригады Буденного в тыл пятой колонны. Их вчерашний успех на центральном участке – удачное вклинение в наш фронт. Наконец вся выгодность плацдарма под Воропоново – Садовая, – овраги и кратчайшее расстояние до Царицына. Вы сами сообщили мне о смене пластунов офицерской бригадой. Делайте отсюда вывод. Офицерская бригада – это двенадцать тысяч добровольцев, кадровых офицеров, умеющих драться. Мамонтов не станет бросать такую часть для демонстрации… У нас все основания быть уверенными в атаке на лобовой участок.
– Вечерняя сводка подтверждает это, – сказал командарм, – белые сняли с южного и северного направлений четырнадцать или пятнадцать полков и передвигают их грунтом… Это – не считая офицерской бригады…
– Таким образом, – сказал Предвоенсовета, – противник сам для себя создает обстановку, в которой – если мы без колебаний будем решительны и смелы – он сам подставит нам для разгрома свои главные силы. И наша задача завтра – не отразить атаку, а уничтожить ядро донской армии…
Начальник артиллерии широко усмехнулся, сел, стукнул себя кулаком по колену.
– Смело! – сказал. – Смело! Возражать нечего. Так я ж ему такую баню устрою, аж до самого Дону будет бежать без памяти.
Предвоенсовета придвинул свечу к трехверстной карте, и начальник артиллерии начал давать разъяснения, как он намерен расположить батареи, – тесно, ось к оси, в сколько ярусов.
– Не закапывайся в землю, – сказал ему командарм, – ставь орудия на открытых буграх. Пехоту придвинем вплотную к батареям. Иди звони командирам.
Через несколько минут на всем сорокаверстном фронте началось молчаливое и торопливое движение. По темной равнине, над которой вызвездило небо и Млечный Путь мерцал так, как бывает только в редкие осенние ночи, мчались конные упряжки с пушками и гаубицами, ползли – по восемь пар коней – тяжелые орудия, вскачь проносились телеги и двуколки. Незаметно снимались и отступали пехотные части, уплотняясь на суженном полукольце обороны.
На седой от инея равнине горнисты заиграли зорю, поднимая на бой казачьи полки. Выкатилось солнце из-за волжских степей. Загремели вдали орудия. Застучали пулеметы. Красный фронт молчал, он был весь в тени, против солнца. Всем батареям было сказано: ждать сигнала – четырех высоких взрывов шрапнели.
Атака белых началась ураганным огнем с линии горизонта. Все живое прилегло, поджалось, притаилось, каждая кочка, каждая ямка стала защитой. Сквозь грохот слышался иногда дикий вскрик да вместе с комьями рванувшейся земли взлетало тележное колесо или дымящаяся солдатская шинель. Сорок пять минут длилась артиллерийская подготовка. Когда люди смогли поднять головы, – вся равнина уже колыхалась от двигающихся войск. Шли в несколько рядов, уставя штыки, офицерские цепи, не торопясь и не ложась, за ними двенадцатью колоннами шли офицерские батальоны, с интервалами, как на параде. Развевались два полковых знамени, поднятые высоко. Надрывно трещали барабаны. Свистали флейты. А позади, за пехотой, колыхались черные массы бесчисленных казачьих сотен…
– …Иван Ильич, вот это – классовые враги! Вот это вояки!
– Обуты… Одеты… Мясом кормлены…
– Ох, жалко будет такую одежду рвать…
– Товарищи, перестаньте балагурить, насторожите внимание.
– Так мы же со страху заговорили, товарищ Телегин…
…Передние ряды ускорили шаг, они были уже в пятистах шагах… Можно было разглядеть лица… Не дай господи увидеть еще раз такие лица, – с запавшими, белесыми от ненависти глазами, с обтянутыми скулами, напряженные, перед тем как разодрать пасть ревом: «Ура!»
Начальник артиллерии высунулся по пояс в пролом в кирпичной стене водокачки, вытянул позади себя руку, чтобы ею подать сигнал телефонисту: четыре шрапнели! Ждал еще минутку: колыхающиеся в мерном шаге, под барабаны и флейты, цепи и колонны должны перейти линию окружной железной дороги… Еще минутка… Только бы они, дьяволы, не перешли с шага на бег…
– …Товарищ ротный… Не могу больше… Ей-богу…
– Лезь в окоп обратно, так твою…
– Тошнит… Я ж отойду только…
– Убью, так твою…
– Товарищ Иван Гора… Не надо!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111