Но в старосты никто не захотел идти, – богатые и умные только махали рукой: «Да что вы, да зачем мне это надо…» Поставить на эту должность бобыля какого-нибудь, которому терять нечего, – не хотелось. С советской стороны шел слух про этих бобылей, что из смирных становятся они – ой, какие бойкие.
Подходящего человека нашли бабы, – одна надоумила другую, и защебетали по всему селу, что старостой сам бог велел выбирать деда Афанасия. Этот дед жил на покое при двух своих снохах (сыновей его убили в германскую войну), в поле не работал, смотрел за птицей да вокруг дома и покрикивал на снох. Старик был мелочный, придирчивый. В незапамятные времена служил при генерале Скобелеве.
Дед Афанасий сразу согласился быть старостой: «Спасибо, почтили меня, но уж не отступайтесь – слухать себя заставлю». С седой бородой, расчесанной по-скобелевски на две стороны, в подпоясанном низко кожухе, с высокой ореховой палкой ходил он по селу и высматривал – к чему бы придраться.
Алексей, встречая его, каждый раз снимал шапку и почтительно кланялся. Дед Афанасий, навалив на глаза страшенные брови, спрашивал:
– Ну, что тебе?
– Ничего, спасибо, Афанасий Афанасьевич, все на том же месте горюю.
– С мужиками все не можешь поладить?
– Одна надежда на вас, Афанасий Афанасьевич… Зашли бы когда-нибудь…
– Не много ли тебе чести будет, а?
Алексей все же заманил Афанасия Афанасьевича: послал Матрену к его снохам – купить гуся пожирнее да сказать, что завтра, мол, справляем именины, звать никого не зовем, – тесно, а добрым людям рады. Дед Афанасий был к тому же любопытен. Едва зимние сумерки заволокли село, он пришел на именины в жарко натопленную хату, с половичком от порога до богато накрытого стола. Повсюду жгли лучину или сальные фитили в консервных жестянках, – здесь над столом горела керосиновая лампа.
Дед Афанасий вошел суров, как и подобает власти, и, снимая шапку, увидел красавицу Матрену, – с поджатыми губами, с черными недобрыми глазами, и – эту, другую, про которую в селе ходили всякие разговоры, именинницу, тоже красивую женщину. Обе, и Матрена и Катя, были одеты в городские платья, одна – в красное, другая – в черное. Дед Афанасий размотал шарф, стащил кожух и быстро сбил бороду на обе стороны.
– Ну, – сказал он польщенно, – приятному обществу мое почтение.
Вчетвером сели за стол. Алексей из-под лавки достал бутылку николаевской водки. Начался приятный разговор.
– Афанасий Афанасьевич, именинница наша, будьте знакомы – моя невеста, любите и жалуйте.
– Вот как? Будем, будем жаловать, женщины ласку любят. А из каких она?
Алексей ответил:
– Офицерская вдова. У ее покойного мужа служил я вестовым…
– Вот как!.. – Дед все удивлялся, – было чего потом рассказать бабам. Ему и самому захотелось хвастнуть. – Когда я «георгия» получил под Плевной, генерал Скобелев меня определил при себе – вестовым… Под ядра, пули посылал… Скажет, бывало: «Скачи, Афонька…» Ах, любил меня!.. Значит, невеста ваша благородного звания. Трудновато ей будет на деревенской работе…
– Деревенская работа не по ней, Афанасий Афанасьевич. Слава богу, достатка у нас найдется на рабочие руки…
– Само собой… Ну что ж, выпьем за здоровье невесты, горьким за сладкое. – Выпив, дед крякал, шибко ладонью ерошил желтоватые усы. – Вот мои снохи пятипудовые мешки таскают. А в первое время, как мужьев угнали на войну, пришлось, дурам, взяться за мужицкую работу: «Ой, спинушку развалило, – стонут, – ой, рученьки, ноженьки!» Умора! – Дед вдруг засмеялся глупым смехом. – А я с бабами лажу… Меня генерал Скобелев так и прозвал: Афонька – бабий король…
Матрена порывисто встала, скрывая смех, пошла за занавеску к печи – доставать жареного гуся. Катя, не поднимая глаз, сидела – тихая, скромная. Алексей, наливая, сказал душевно:
– Не то нам горько и обидно, Афанасий Афанасьевич. Я бы хоть завтра свадьбу сыграл, да разве могу я устроить молодую жену в такой конуре? Она с Матреной на коечке теснится, я на голом полу сплю… Обидно – сельский мир к нам, как к чужим… Чего они уперлись? Этот флигель без толку стоит на отшибе. Случаем только его ведь и не сожгли. Кому он нужен? Ждут, что князь сюда опять вернется да их поблагодарит?
– Есть такое соображение, – сказал дед Афанасий, разламывая гусячью ногу.
– Черт сюда скорее вернется, чем помещик… Ну, ладно… Этот флигель я покупаю у общества, я за все отвечаю… (Матрена зыркнула глазами на Алексея, он стукнул по столу.) Покупаю! Я – человек нетерпеливый… Эх, да что там… Ради такой встречи, – Матрена, достань у меня под подушкой в тряпице одна вещь завернута. (Матрена, сдвинув брови, затрясла головой.) Подай, подай, не жалей. Жальчее жизни ничего нет.
Матрена подала. Алексей развернул тряпочку, вынул вороненые часы с боем и со стальной цепочкой. Потряс их, приложил к уху.
– Случаем достались, как будто знал – для кого доставал. Носите их на здоровье, Афанасий Афанасьевич.
– Что же, ты мне взятку даешь? – сурово спросил дед Афанасий, и все-таки рука у него задрожала, когда Алексей положил ему часы на ладонь.
– Не обижайте нас, Афанасий Афанасьевич, дарим от сердца… У меня десятка два этой чепухи, Матрена все на спирт выменивала. А эти, – в них то дорого, что с боем. Чем вам под утро слушать петухов, пружинку эту нажали, – бьют; валенки надевайте, идите смотреть скотину…
– Ах, – сказал дед Афанасий и разинул рот с редкими зубами, – ах, бабенок моих будить!.. Теперь они у меня не проспят, толстомясые.
Дед замотал шарфом жилистую шею, пошатываясь, надел кожух и ушел. Матрена, подвернув огонь в лампе, вместе с Катей убирала за занавеской посуду. Алексей сидел у стола.
– Николаевская это, что ли, крепка, или не пил я давно, – проговорил он глухим голосом. – Матрена, пошла бы ты скотину взглянуть.
Ода не ответила, будто не слыхала. Немного спустя взглянула на Катю, усмехнулась.
– Не пойму, не разберу… То ли вы гнушаетесь нами, – опять сказал Алексей, – то ли совсем блаженная…
Матрена огненным взором приказала Кате не отвечать, – щеки ее пылали.
– Да хоть заплачьте, что ли… В первый раз таких вижу, ей-богу. Ее аттестуешь, – хоть поперхнулась бы… Сидит, опустила глаза… Ни рыба ни мясо… русалка, честное слово… Матрена? – позвал он. – А этого она не понимает, что малые дети на нее пальцами показывают. Алексей на возу привез, в карты ее у Махны выиграл… Это ей ничего… А мне чего! – бешено крикнул он. – Пускай теперь знают – моя невеста!
Катя побледнела, с полотенцем и тарелкой пошла было за занавеску. Матрена сильно дернула ее за плечо.
– Мы знаем теперь – с какого конца за жизнь хвататься… Я первого человека убил в четырнадцатом году. – Алексей коротко засмеялся. – Сижу, немец ползет, нос поднял, я – щелк, он и свалился на бок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Подходящего человека нашли бабы, – одна надоумила другую, и защебетали по всему селу, что старостой сам бог велел выбирать деда Афанасия. Этот дед жил на покое при двух своих снохах (сыновей его убили в германскую войну), в поле не работал, смотрел за птицей да вокруг дома и покрикивал на снох. Старик был мелочный, придирчивый. В незапамятные времена служил при генерале Скобелеве.
Дед Афанасий сразу согласился быть старостой: «Спасибо, почтили меня, но уж не отступайтесь – слухать себя заставлю». С седой бородой, расчесанной по-скобелевски на две стороны, в подпоясанном низко кожухе, с высокой ореховой палкой ходил он по селу и высматривал – к чему бы придраться.
Алексей, встречая его, каждый раз снимал шапку и почтительно кланялся. Дед Афанасий, навалив на глаза страшенные брови, спрашивал:
– Ну, что тебе?
– Ничего, спасибо, Афанасий Афанасьевич, все на том же месте горюю.
– С мужиками все не можешь поладить?
– Одна надежда на вас, Афанасий Афанасьевич… Зашли бы когда-нибудь…
– Не много ли тебе чести будет, а?
Алексей все же заманил Афанасия Афанасьевича: послал Матрену к его снохам – купить гуся пожирнее да сказать, что завтра, мол, справляем именины, звать никого не зовем, – тесно, а добрым людям рады. Дед Афанасий был к тому же любопытен. Едва зимние сумерки заволокли село, он пришел на именины в жарко натопленную хату, с половичком от порога до богато накрытого стола. Повсюду жгли лучину или сальные фитили в консервных жестянках, – здесь над столом горела керосиновая лампа.
Дед Афанасий вошел суров, как и подобает власти, и, снимая шапку, увидел красавицу Матрену, – с поджатыми губами, с черными недобрыми глазами, и – эту, другую, про которую в селе ходили всякие разговоры, именинницу, тоже красивую женщину. Обе, и Матрена и Катя, были одеты в городские платья, одна – в красное, другая – в черное. Дед Афанасий размотал шарф, стащил кожух и быстро сбил бороду на обе стороны.
– Ну, – сказал он польщенно, – приятному обществу мое почтение.
Вчетвером сели за стол. Алексей из-под лавки достал бутылку николаевской водки. Начался приятный разговор.
– Афанасий Афанасьевич, именинница наша, будьте знакомы – моя невеста, любите и жалуйте.
– Вот как? Будем, будем жаловать, женщины ласку любят. А из каких она?
Алексей ответил:
– Офицерская вдова. У ее покойного мужа служил я вестовым…
– Вот как!.. – Дед все удивлялся, – было чего потом рассказать бабам. Ему и самому захотелось хвастнуть. – Когда я «георгия» получил под Плевной, генерал Скобелев меня определил при себе – вестовым… Под ядра, пули посылал… Скажет, бывало: «Скачи, Афонька…» Ах, любил меня!.. Значит, невеста ваша благородного звания. Трудновато ей будет на деревенской работе…
– Деревенская работа не по ней, Афанасий Афанасьевич. Слава богу, достатка у нас найдется на рабочие руки…
– Само собой… Ну что ж, выпьем за здоровье невесты, горьким за сладкое. – Выпив, дед крякал, шибко ладонью ерошил желтоватые усы. – Вот мои снохи пятипудовые мешки таскают. А в первое время, как мужьев угнали на войну, пришлось, дурам, взяться за мужицкую работу: «Ой, спинушку развалило, – стонут, – ой, рученьки, ноженьки!» Умора! – Дед вдруг засмеялся глупым смехом. – А я с бабами лажу… Меня генерал Скобелев так и прозвал: Афонька – бабий король…
Матрена порывисто встала, скрывая смех, пошла за занавеску к печи – доставать жареного гуся. Катя, не поднимая глаз, сидела – тихая, скромная. Алексей, наливая, сказал душевно:
– Не то нам горько и обидно, Афанасий Афанасьевич. Я бы хоть завтра свадьбу сыграл, да разве могу я устроить молодую жену в такой конуре? Она с Матреной на коечке теснится, я на голом полу сплю… Обидно – сельский мир к нам, как к чужим… Чего они уперлись? Этот флигель без толку стоит на отшибе. Случаем только его ведь и не сожгли. Кому он нужен? Ждут, что князь сюда опять вернется да их поблагодарит?
– Есть такое соображение, – сказал дед Афанасий, разламывая гусячью ногу.
– Черт сюда скорее вернется, чем помещик… Ну, ладно… Этот флигель я покупаю у общества, я за все отвечаю… (Матрена зыркнула глазами на Алексея, он стукнул по столу.) Покупаю! Я – человек нетерпеливый… Эх, да что там… Ради такой встречи, – Матрена, достань у меня под подушкой в тряпице одна вещь завернута. (Матрена, сдвинув брови, затрясла головой.) Подай, подай, не жалей. Жальчее жизни ничего нет.
Матрена подала. Алексей развернул тряпочку, вынул вороненые часы с боем и со стальной цепочкой. Потряс их, приложил к уху.
– Случаем достались, как будто знал – для кого доставал. Носите их на здоровье, Афанасий Афанасьевич.
– Что же, ты мне взятку даешь? – сурово спросил дед Афанасий, и все-таки рука у него задрожала, когда Алексей положил ему часы на ладонь.
– Не обижайте нас, Афанасий Афанасьевич, дарим от сердца… У меня десятка два этой чепухи, Матрена все на спирт выменивала. А эти, – в них то дорого, что с боем. Чем вам под утро слушать петухов, пружинку эту нажали, – бьют; валенки надевайте, идите смотреть скотину…
– Ах, – сказал дед Афанасий и разинул рот с редкими зубами, – ах, бабенок моих будить!.. Теперь они у меня не проспят, толстомясые.
Дед замотал шарфом жилистую шею, пошатываясь, надел кожух и ушел. Матрена, подвернув огонь в лампе, вместе с Катей убирала за занавеской посуду. Алексей сидел у стола.
– Николаевская это, что ли, крепка, или не пил я давно, – проговорил он глухим голосом. – Матрена, пошла бы ты скотину взглянуть.
Ода не ответила, будто не слыхала. Немного спустя взглянула на Катю, усмехнулась.
– Не пойму, не разберу… То ли вы гнушаетесь нами, – опять сказал Алексей, – то ли совсем блаженная…
Матрена огненным взором приказала Кате не отвечать, – щеки ее пылали.
– Да хоть заплачьте, что ли… В первый раз таких вижу, ей-богу. Ее аттестуешь, – хоть поперхнулась бы… Сидит, опустила глаза… Ни рыба ни мясо… русалка, честное слово… Матрена? – позвал он. – А этого она не понимает, что малые дети на нее пальцами показывают. Алексей на возу привез, в карты ее у Махны выиграл… Это ей ничего… А мне чего! – бешено крикнул он. – Пускай теперь знают – моя невеста!
Катя побледнела, с полотенцем и тарелкой пошла было за занавеску. Матрена сильно дернула ее за плечо.
– Мы знаем теперь – с какого конца за жизнь хвататься… Я первого человека убил в четырнадцатом году. – Алексей коротко засмеялся. – Сижу, немец ползет, нос поднял, я – щелк, он и свалился на бок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111