Николай Григорьевич особенно не настаивал. Он замечал, как за последние годы гас интерес к людям, даже некогда близким. Круг становился все уже. Когда-то море людей окружало его, годы и города подполья, ссылок, войны бросали навстречу сотни редкостно прекрасных людей, которые налету становились друзьями, но вот уже нет никого - они-то есть, но необходимость дружб исчезла,- никого, кроме Давида, Мишки, еще двоих или троих. И осталась в круге Лиза с детьми. Поэтому Маша, прилетевшая издалека, как воспоминание, не пробудила ничего, кроме ледовых мыслей и привычной, грызущей время от времени где-то в середине груди, под сердцем, тяжести.
Ребята выбежали навстречу, Горик кричал: "Мы идем с Ленькой, с Ленькой! Ты обещал!" - а Женя молчала с непроницаемо-мрачным лицом, и Николай Григорьевич, как всегда, когда видел маленькое, насупленное лицо дочки, вспоминал свою суровую мать. На парад на Красную площадь Николай Григорьевич брал обычно троих: Горика, Женю и кого-то из их товарищей. Из-за этой третьей кандидатуры и вспыхивали распри. Чаще побеждал сын с помощью довода, что, мол, военный парад - дело мужское, девчонкам там делать нечего. И верно, сила желания попасть на трибуны была у них несоизмерима. Но сегодня крики Горика, его телячья взбудораже-нность раздражали Николая Григорьевича, зато мрачность дочки соответствовала его настроению, и он сказал холодно:
- Перестань орать, а то и тебя не возьму.
Сын, обидевшись, юркнул в детскую.
В столовой пили чай. Лиза что-то возбужденно рассказывала, по-видимому о вечере в Нарком-земе, декламировала стихи - свои, что ли? - ее со вниманием слушали бабушка и бабушкина приятельница по работе в Секретариате, старая партийная функционерка Эрна Ивановна, жена Коли Лациса, которую Николай Григорьевич недолюбливал, считая дурой. Но бабушка ее ценила. Говорила, что она человек кристальной честности. Эрна Ивановна хохотала басом, а бабушка смотрела на дочку с нескрываемой гордостью и, когда Николай Григорьевич вошел в столовую, сделала пальцем знак, чтобы он не перебивал декламацию. Лиза читала про какого-то Игната Ивановича, "который был когда-то смелым, но постепенно, год от года, он смелость растерял в угоду желанию жить благополучно и преспокойно, хоть и скучно". Тут же сидел Михаил в новенькой командирской гимнастерке с орденом, прихлебывал громко чай из блюдца, уставясь запотевшими стеклами пенсне в стол и даже не подняв головы при появлении брата.
Николай Григорьевич тихонько, стараясь не шуметь, присел к столу, налил себе чаю. Лиза читала еще несколько минут. Ребята тоже пришли слушать. Когда Лиза кончила, все стали хлопать в ладоши. Эрна Ивановна заявила басом, и как всегда безапелляционно, что Лиза должна была стать поэтом, а не зоотехником, на что бабушка заметила, что виноват Николай Григорьевич, заставивший Лизу идти в Тимирязевку.
- Коля, куда ты пропал, интересно знать? - спросила Лиза.
- Ходил на свидание. К одной даме,- ответил Николай Григорьевич, зная, что этот ответ не вызовет у Лизы, как у ценительницы юмора, ничего, кроме легкой улыбки. Он знал, что она совершенно спокойна за него, так же как он был совершенно спокоен за нее, и они оба, каждый в отдельности, были совершенно спокойны за себя. Но все же почему-то не хотелось, чтобы Лиза спросила: "А к какой даме?" - и ему пришлось бы сказать.
Лиза не спросила. По вечерам она читала вслух ребятам "Трех мушкетеров", и сейчас они все трое взгромоздились на диван. Лиза зажгла настенную лампу, а Горик, все еще с выражением обиды и независимости, пробежал мимо Николая Григорьевича в детскую, чтобы взять книгу.
- Послушай-ка, братец,- сказал Михаил.- Эти балбесы из Военного издательства вернули мне рукопись. Резолюция дурацкая: "На эту тему у нас запланирована книга комдива Богинца". А от Михаила Николаевича ни ответа ни привета. Ты мог бы ему звякнуть?
Брат, как всегда, являлся с каким-то недовольством или просьбами. Тон был такой, будто Николай Григорьевич имел отношение к "этим балбесам из Военного издательства" или даже принадлежал к их числу. Николай Григорьевич сказал, что Михаилу Николаевичу сейчас, навер-ное, недосуг заниматься делами издательства. И подумал: "Как Миша не понимает? Все-таки оторванность от большой работы, бирючья жизнь в этом Кратове у черта на рогах не проходят даром... Будет Михаил Николаевич заниматься его рукописью, как же!"
Михаил с подозрительностью поглядел на брата:
- Почему же недосуг? По-моему, он как раз в порядке.
- Прошел слух, что не вполне.
- Брехня! - Михаил решительно рубанул ладонью. Ну конечно, в Кратове ведь всё знают из первых рук.- Этот друг всегда будет в хорошем порядке. Я за него не волнуюсь. Скажи, что просто некогда звонить.
- Нет, не скажу! Не скажу, потому что дело не в "неохота", а в "некстати". Некстати, понимаешь? Ты там, на хуторе, не очень-то представляешь...
- Что не очень-то? Чего не представляю? - повысил голос Михаил, который всегда болез-ненно и грубо реагировал на слова брата, сказанные даже в шутку, намекающие на его, кратовс-кую, пенсионную жизнь.- Бросьте вы! Все представляю прекрасно. И давно предвидел. Да, да, еще раньше вас! Спорил с вами, умниками. Помнишь разговор у Денисыча в двадцать пятом году? В декабре?
- Разговоров было много. Пошли-ка в кабинет.
Но брат уже скрипел зубами, уже сапоги ему жали, раздражение кипело. Он встал, прошелся по комнате, резкими движениями сдвигая со своего пути стулья. И тут очень удачно вступила Эрна Ивановна:
- Да, кстати! Миша,- сказала она,- а где твой Валерий?
- У матери.
- Ах, так? У матери? Он что же, теперь с ней?
Кристальная честность старой дуры заключалась в том, что она простодушно и бесцеремонно вмешивалась в личную жизнь товарищей, давала советы и расставляла оценки.
- Нет,- мрачно глядя на Эрну Ивановну, сказал Михаил.- На праздники поехали в Ленинград.
- Когда же поехали? - спросил Николай Григорьевич.
- Сегодня едут. "Стрелой".
- Вдвоем? - удивилась бабушка, хорошо знавшая лень и скаредность Ванды.
- Не знаю,- еще более мрачно ответил Михаил.- Кажется, с этим господином из Наркоминдела. А что, это так важно знать?
- Ах, вот это мне не нравится! - Эрна Ивановна досадливо шлепнула ладонью по столу и уже приготовилась дать товарищеский совет, но бабушка, соображавшая все-таки побольше, прервала ее:
- Ничего, очень хорошо, посмотрят Ленинград...
- Вы нам дадите читать или нет? - спросила Лиза с дивана.
Николай Григорьевич потянул брата к двери.
Но Эрна Ивановна не успокаивалась. Вдруг тоненько зафыркала, захихикала в нос и крикнула:
- Миша, Миша! А ты знаешь, что говорят у нас, в доме политкаторжан? Что ты женился! Это правда?
Михаил остановился в дверях, не оборачиваясь и тыча назад, через плечо, на Эрну Ивановну пальцем, сказал брату:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47