Неожиданно он вытаращил глаза и чуть не разбил кувшин.
— Свечи? — Арметта нахмурилась.
— Верно, дюжину свечей.
— Это стоит два медяка.
— Я даю три, — ответил Данвин, смутно понимая, что следует торговаться.
Женщина фыркнула:
— Заметано, — и протянула руку. Данвин пересыпал медяки в ее ладонь.
— Сейчас принесу, подожди.
Арметта проплыла на кухню, а путник все пялился на Данвина, который явно чувствовал себя не в своей тарелке. Наконец мужчина сделал приглашающий жест:
— Присаживайся, паренек.
Данвин заколебался.
— Садись, — повторил незнакомец, указывая на стул рядом с собой.
Данвин медленно сел.
— Как тебя зовут?
— Данвин.
Путник нахмурился.
— Это гидрангианское имя или горгорианское?
— Понятия не имею. Но оно мое, и точка. — Путник продолжал разглядывать его, и Данвин добавил:
— А как вас зовут?
— Фрэнк.
— Это гидрангианское имя?
— Да, — резко ответил мужчина.
По его тону Данвин догадался, что сказал что-то не то. Извинение могло прозвучать совсем уж бестактно, поэтому он протянул:
— О-о!
Путник снова вытаращил глаза, и Данвин заерзал на стуле.
— Ну, — сказал он отчаявшись. — Вы откуда-нибудь отсюда?
— Нет, — ответил человек, назвавший себя Фрэнком. — А ты?
— Да, я да.
Путник усмехнулся:
— Ты поразительно похож на одного человека.
— Правда?
Мужчина кивнул — медленно, один раз.
— А это хорошо или плохо?
— Не знаю. Но, может, вы родственники?
— Сомневаюсь, — неприветливо буркнул Данвин.
— Да? А у тебя есть семья?
— Небольшая.
— А кто твои родители?
— Мой отец — Одо, он пастух. А матерью была Одри, овечка.
— Вечка?
— Овечка. Овца.
Потрясенный Фрэнк не верил своим ушам:
— Твоя мать — овца?
— Была. Она давно уже померла.
— Но ты не похож на овцу.
Данвин передернулся.
— Я пошел в отца.
Фрэнк помялся.
— М-м. По-моему, люди и овцы не могут, м-м, сопрячься.
— Не могут что?
— Я говорю, овца не может родить человечье дитя.
— А-а. — Данвин немного подумал и пояснил: — Папа Одо никогда не говорил, что Одри была моей действительной материнской матерью. Просто она меня выкормила.
Фрэнк кивнул.
— А ты уверен, что Одо — твой настоящий отец?
— Конечно, зачем бы ему еще меня содержать?
Фрэнк заколебался.
— Значит, это просто совпадение. Поразительно. Вы похожи как две капли воды. Я поклялся бы, что у вас один отец.., было много женщин.., или, может, Черная Ласка...
Данвин удивленно заморгал.
— Э? Ласки слишком маленькие, чтобы покрыть овец. А Одо не стал бы.., ну, я имею в виду, зачем ему ласка, если есть овца?
— Нет, нет, не настоящая ласка.
— А кто же? На кого я, по-вашему, похож?
— Это только предположение, мальчик. Но вы с ним очень похожи.
— Кто мы?
— Ты и принц Арбол.
В первое мгновение Данвин просто таращился на незнакомца, затем его брови гневно сошлись на переносице.
— Издеваешься надо мной?
— Нет, нет, вовсе нет!
— Ты думаешь, я поверю, что такой мелкий валух, как ты, знает принца Арбола или что я выгляжу как королевский сын, живущий в кружевных дворцах?!
Рот Фрэнка приоткрылся, но он не произнес ни слова. Данвин сжал кулаки.
К счастью, в эту минуту в зал вошла Арметта с дюжиной свечей, связанных в одну гроздь необрезанными фитилями.
— А вот и мы, Данвин!
Данвин повернулся, схватил свечи и выскочил вон без единого слова.
Принц Арбол, как же, держи карман шире! Все говорят, что принц — изящный красивый юноша, унаследовавший утонченные манеры от своей старогидрангианской матери. И этот пустомеля утверждает, что Данвин, сын Одо и Одри, похож на него как две капли воды!
Фрэнк просто смеялся над ним. Конечно, он невежественный пастушонок, а не разодетый горожанин.
Совершенно сбитый с толку Фрэнк смотрел, как Данвин сердито шагает по улице. Он не понимал, почему мальчик обиделся.
А сходство просто небывалое. И здесь замешан либо Гудж, либо принц Мимулус.
Наверняка они оба насеяли детей по всей округе.
Королева просто помрет от хохота, когда он расскажет ей этот забавный анекдотец.
Глава 10
— Вы закончили, Мангли? — Королева Артемизия постучала в дверь спальни своей доверенной фрейлины. Створки тотчас распахнулись, и взъерошенная горгорианка, высунув голову в коридор, энергично кивнула: с грустной улыбкой в уголках вечно молчащих губ она давала понять своей царственной госпоже, что уже видела дежурного курьера и выполнила свои обязанности. И что это было довольно приятно.
За ее спиной Фрэнк поспешно приводил в порядок свой дворцовый костюм. Одежда, в которой он странствовал по диким горам Фраксинеллы, лежала на постели Мангли. Прицепив последние аксессуары, он изящно обошел фрейлину и отдал полагающиеся почести королеве: серию поклонов в стиле «Лебедь, Садящийся в Полночь на Пруду Лилий при Разных Ветрах с Северо-Запада и Восхождении Цветочной Звезды».
Все это выглядело очень мило и предвещало быструю карьеру на дворцовой службе.
— Лучистая Леди, — произнес Фрэнк, опуская глаза, — Ваша Возвышенная Слава и Невыразимая Красота делают мне великую честь.
Артемизия окунулась в теплую волну настоящей старогидрангианской придворной речи. А как давно это было! После коронования Гуджа стало казаться, что повсюду принята только матерщина. Даже самые рафинированные аристократы позволяли себе непристойные высказывания, когда дело касалось самых щепетильных вещей. Они утверждали, что такая речь куда полнее отражает их истинные чувства. А Артемизия считала, что это последствия Гуджевых ночных бдений с пивом.
Королева улыбнулась:
— Это вы оказываете мне честь, Золотой Росток. Только вас я хотела бы посылать с поручениями к Черной Ласке. Но увы, ваши частые отлучки могут быть замечены, и ваша жизнь окажется в опасности.
— Я приветствую такую опасность, о Пышность Солнечного Восхода! С радостью и восторгом положил бы я свою никчемную голову на жесткую плаху и поцеловал бы полу хитона Смерти, если эта жертва сохранила бы хоть одну кристальную каплю сострадательной сладкой росы единственного на свете света ваших царственных глаз. — Он замолк, чтобы перевести дыхание. Экзерсисы быстрой, плавно текущей старогидрангианской речи иссушили горло, а Фрэнк только что прошел через не менее иссушающие экзерсисы с Мангли.
— Все это, конечно, прекрасно, — сказала королева, пресекая дальнейшие поползновения выражаться в такой манере (говоря по правде, большие порции придворной старогидрангианской речи действовали ей на нервы: ведь одно дело — съесть любимую конфетку, и совсем другое — окунуться с головой в ушат с повидлом). — Но я не хочу, чтобы вас убили. Среди моих курьеров у вас самая лучшая память. Пока вы у меня на службе, я чувствую себя в безопасности. Я уверена, вы ничего не забудете и не перепутаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74