По сторонам Главной улицы, протянувшейся от Золотых ворот, стояли нарядные церкви из красных и розовых кирпичей. А если от трёх городских въездов провести три ровные линии, то там, где они сойдутся, в самой серёдке города, поднималась уступами громада всерусского храма – киевской Софии. Празднично возвышались розово-красные стены. Плыли в синем небе, как в океан-море, тринадцать больших и малых ладей-куполов.
«Сто лет, как возвели», – восхищённо подумал Дёмка, вступая в открытые галереи, опоясавшие с трёх сторон красные стены Софии, полосатые от розового раствора, на который клались ряды кирпичей. Стена, смотревшая на восход пятью полукруглыми выступами, одна оставалась свободной. За выступами внутри помещался алтарь. «Сам Ярослав Мудрый храм заложил, чтобы узнали все страны, как могуча Киевская держава. Другого подобного строения нет на Руси». Дёмка обошёл мощные алтарные выступы, вдоль северной стены перешёл на закатную, под беломраморной аркой со множеством тонких колонок вступил вовнутрь и оробел. Даль перед ним открылась необозримая, словно в лесу, пронизанном солнцем.
Свет падал сверху из узких окон под куполами. Косые лучи перекрещивались и ложились светлыми пятнами к подножиям двенадцати огромных столбов. За столбами ширилось и продолжалось пространство. Полумрак затенял углы. Помещённые на стенах фигуры воинов и святых выступали оттуда едва приметно, на свету виделись отчётливо. Фигуры были повсюду: на стенах, арках, сводах, столбах. Исполненные решимости лица, величавые позы, властные жесты рук. Роспись по штукатурке, выполненная неяркими, приглушёнными красками, сменялась мозаикой, набранной из кубиков сияющей смальты, похожей на самоцветы. Мозаичные складки одежд струились сиреневым, синим и серым потоком. В глазах под дугами тёмных бровей горело пламя. Золотое поле вокруг фигур то празднично переливалось, то мерцало таинственно. Кубики располагались неровно и светились по-разному. Богоматерь с воздетыми кверху руками казалась залитой солнцем.
Дёмка долго разглядывал роспись, изображавшую выход семьи основателя храма. Сам Ярослав Мудрый возглавил шествие. Следом за ним, по лазорево-синей стене, неспешно передвигалась его супруга, княгиня Ирина. Друг другу в затылок шли княжичи-сыновья. Перебирали сапожками княжны-дочери – будущие королевы Франции, Венгрии и Норвегии. Разодеты все в светлые одеяния. Плечи княжичей прикрыты разноцветными корзнами. Платки на головах княжон оторочены пёстрыми каймами. Но больше всего поразил Дёмку купольный храм с мощными стенами. На вытянутой ладони Ярослава Мудрого высилась уменьшенная София.
«София большая может глядеть на своё подобие, как в зеркало или воду глядятся», – подумал Дёмка.
В храме было безлюдно и тихо. Народ остался на площади перед дворцом в ожидании новостей. Несколько женщин в тёмных одеждах стояли у алтаря, да время от времени, ступая по смальтовым плиточкам пола, как по ковру, бесшумно проходили монахи в простых чёрных рясах и исчезали за столбами в тени. На Дёмку никто внимания не обращал. Он приблизился к южной стене, оглянулся и проскользнул в проём, ведущий к лестничной башне. В другое время его бы сюда не впустили. На хоры поднимались князья и бояре, чтобы стоять выше всех, не смешиваясь с мизинным народом. Но сейчас порядок нарушился.
Пологие ступени, нависая одна над другой и кружась, уходили от Дёмки к далёкому потолку в голубых и жёлтых разводах. Навстречу спускались охотники, звери, пеший и конный люд. На кружившихся стенах разворачивалась жизнь княжьего подворья: охота, пиры, конные скачки. А вот и скоморохи в лоскутных рубахах и колпаках с бубенцами. Глаз было не отвести от стены, прорезанной узким оконцем, где дудели они и плясали, подпрыгивали на одной ноге и ударяли по струнам гуслей. Дёмка боком перешагивал через ступени, лицо обернув к стене. Ступень – скоморох пляшет с платком в руках. Ступень – два скомороха дудят в длинные дудки. Вдруг Дёмка споткнулся и чуть не упал. Он бросил взгляд под ноги, отскочил, прижался к стене.
Поперёк ступеней лежал человек с ножом, всаженным в грудь. Ярость и страх застыли на мёртвом лице. В зарослях клочковатой бороды скалился беззубый рот.
Дёмка едва удержался, чтобы не закричать. Он узнал убитого, узнал он и нож, послуживший орудием смерти. На рукояти среди узоров посверкивало финифтью заглавное «Д».
Что же так испугало Дёмку? Разве не за Лупановой смертью ушёл он из дому, не для того ли терпеливо дожидался, пока отыщется след? Почему он вдруг оробел, вжался в стену, словно хотел врасти в штукатурку и смешаться с толпой скоморохов? Куда подевалась его решимость?
– Одно дело – убить противника в честном бою, другое – споткнуться о мёртвое тело, – пробормотал Дёмка и бросился вниз.
Прибежав во дворец, он вызвал Ивана Ростиславовича:
– Лупан неживой в Софии лежит.
– Нашла отравителя смерть. Пойдём вместе посмотрим.
Вдвоём вступили они в Софию, от входа с заката прошли на юг, очутились в лестничной башне. Под ногами закружились ступени. Поворот, ещё поворот, скоморохи, пляшущие на стене…
– Где же Лупан? – спросил Иван Ростиславович. – До самого верха лестница, похоже, пуста.
– На этом месте, возле окна, лежал, – растерянно пробормотал Дёмка. – Да вот смотри: кровь.
На ступенях темнело пятно.
– Совсем мало вытекло. Ранили, наверное, не убили.
– Нож по самую рукоять вошёл. Я нагнулся: лицо застыло.
– Упокой, господи, грешную душу, – перекрестился Иван Ростиславович. – Эх, догадаться бы тебе, Дементий, прибрать сулею его проклятую. Попадёт ещё зелье другому негодяю в руки.
– Не догадался, – вздохнул Дёмка. – Помрачение от страха нашло. И нож свой не вытащил, и бляшки в сумке остались, что кузнец просил передать. Надо было хоть мёртвому возвернуть.
– Бляшки – пустое, думать о них позабудь. Прежде всего монахов расспросить надо. Быть может, святые отцы похоронили Лупана.
Но монахи в ответ лишь разводили руками: «Неужто могло в святом месте убийство произойти?»
Иван Ростиславович с Дёмкой осмотрели на всякий случай лестницу в северной башне и, ничего не найдя, покинули храм.
– Отправлюсь, раз нет Лупана в живых, – сказал Дёмка, как только они очутились на залитой солнцем площади.
Князь понял, о чём идёт речь.
– Жаль мне с тобой расставаться, – проговорил он невесело. – Но удерживать мимо воли не буду. Знаю, что во Владимире тебя ждут. Иванна через тебя и мне сестрою доводится.
Оба замолчали. В разлуке перед дорогой таится печаль.
– Медок твой – коняшка резвый, – первым заговорил князь. – Земля просохла, дорога утоптана, к лету во Владимире будешь. Лишней казны тебе не навязываю: знаю, что не возьмёшь. Но о братстве нашем накрепко помни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39