Потом, с пересохшим ртом, дрожа и озираясь, стал на колени и окунул руки в теплую кровь издыхающего животного. Так он преодолел это в себе, превозмог. Он не забыл того, что рассказывал приятель. Просто примирился с этим. Обнаружил, что может с этим жить. Словно сказал себе, отбросив логику, со спокойствием отчаяния Ладно. Пусть это так. Но не для меня. Не в моей жизни, не в моей любви И вот прошло три или четыре года, и это было забыто, как забывается факт, уступив однажды настойчивости ума, отказывающегося признать его и истинным и ложным.
Он встретился с официанткой в понедельник ночью -- через день после той субботы, когда пытался отдать деньги за чашку кофе. Веревки у него еще не было. Он вылез в окно, спрыгнул с трехметровой высоты на землю и прошел пять миль до города. Он совсем не думал о том, как будет возвращаться к себе в комнату.
Он пришел в город и встал на перекрестке, где она просила его ждать. Перекресток был тихий; он явился слишком рано и думал Надо помнить об этом. Надо, чтобы сама мне показывала, что делать, как и когда. Надо, чтоб она не догадалась, что я не знаю и должен узнать от нее.
Он ждал ее больше часа. Так рано он явился. Она пришла пешком. Подошла и стала перед ним, по-прежнему терпеливо и выжидательно, по-прежнему не поднимая глаз, с видом человека, вырвавшегося из тьмы.
-- Вы уже тут, -- сказала она.
-- Раньше никак не мог. Пришлось ждать, пока они лягут. Боялся, что опоздаю.
-- Вы давно тут? Долго ждали?
-- Не знаю. Бежал почти всю дорогу. Боялся, что опоздаю.
-- Бежали? Все три мили?
-- Пять миль. Не три.
-- Надо же. -- Они умолкли. Стояли, как две тени, лицом к лицу. Спустя год с лишним, вспомнив эту ночь, он вдруг понял и сказал себе Будто ждала, что я ее ударю. -- Да-а, -- сказала она.
Он начал потихоньку дрожать. Он ощущал ее запах, запах ожидания, спокойного, мудрого, чуть усталого -- думал Она ждет, чтобы я начал, а я не знаю -- как Даже ему самому его голос показался дурацким:
-- Наверно, поздно уже.
-- Поздно?
-- Я подумал -- может, вас ждут. Не ложатся, пока вы...
-- Ждут... Ждут... -- Голос ее утих, замер. Они стояли, как две тени; она сказала, не шевелясь: -- Я живу с Мейм и Максом. Вы их знаете. По ресторану. Вы должны были их запомнить -- когда пришли отдавать пять центов... -- Она засмеялась. В ее смехе не было веселья, не было ничего. -Подумать только. Представляю, как вы пришли туда, с пятью центами. -- Она перестала смеяться. Но и это не означало, что секунду назад ей было весело. Вновь послышался тихий, жалкий, понурый голос: -- Я сегодня ошиблась. Я что-то забыла. -- Может быть, она ждала от него вопроса -- что? Но он не спросил. Он просто стоял, и тихий, падающий голос не проникал в сознание. Он забыл об убитой овце. Он слишком долго прожил с тем, что рассказал ему опытный приятель. Слишком давно очистился убийством овцы, чтобы память об атом сохранилась живой. Поэтому он сначала не понял, что она пытается сказать. Они стояли на углу. Это было на краю города, где улица переходила в дорогу, от правильных, отмеренных лужаек убегавшую к голым полям и разбросанным домишкам-маленьким, дешевым домишкам, из которых складываются предместья таких городов. Она сказала: -- Слушайте. Я сегодня нездорова. -Он не понял. Ничего не ответил. Возможно, ему и не надо было понимать. Возможно, он и так ожидал какой-нибудь каверзы от судьбы, думая: "Больно уж все хорошо -- не может такого быть"; и обгоняло мысль Сейчас она исчезнет. Ее не станет. А я лежу в кровати, дома, и вовсе не выходил оттуда Ее голос продолжал: -- Я забыла, какой это день месяца, когда сказала вам "в понедельник вечером". Может, -- от неожиданности, что вас встретила. Тогда, на улице в субботу. В общем, забыла, какой это день. А вспомнила только, когда вы ушли.
Он говорил так же тихо, как она.
-- Очень нездоровы? А дома у вас нечего принять, лекарства какого-нибудь?
-- Принять... -- Голос ее замер. Она сказала: -- Надо же. -- И вдруг сказала: -- Уже поздно. А вам еще четыре мили идти.
-- Я уже прошел. Я уже здесь. -- Голос его был тих, спокоен, безнадежен. -- Наверно, времени много, -- сказал он. Затем что-то произошло. Не глядя на него, она почувствовала перемену раньше, чем услышала в его погрубевшем голосе: -- Что у вас за болезнь?
Она молчала, не двигалась. Потом сказала, глядя в землю:
-- У вас никогда не было девушки. Ручаюсь, что не было. -- Он не отвечал. -- Не было? -- Он не отвечал. Она шагнула к нему. Дотронулась до него -- впервые. Взяла его за руку, легонько, обеими руками. Глядя на нее сверху, он видел силуэт головы -- опущенной, как будто от рождения неправильно сидевшей на шее. Она объяснила ему -- запинаясь, нескладно, теми единственными словами, какие ей были известны. Но он уже это слышал. Он уже бежал назад, мимо убитой овцы, очистительной жертвы: к тому дню, когда он сидел на берегу ручья -- не столько удивленный или обиженный, сколько возмущенный. Рука, которую она держала, освободилась рывком. Она не верила, что он хотел ее ударить; она предполагала другое. Но результат не стал от этого другим. Провожая взглядом фигуру, тень, растворявшуюся в темноте, она думала, что он бежит. Она еще слышала его шаги, когда он пропал из виду. Она не сразу пошла назад. Стояла в той же позе, неподвижно, потупясь, словно ожидая удара -- который уже был нанесен.
Он не бежал. Но шел быстро -- и не к дому, стоявшему в пяти милях отсюда, а прочь от него, по-прежнему не задумываясь о том, как проникнуть обратно в комнату, из которой он вылез через окно. Он быстро шел по дороге, потом свернул в сторону и прыгнул через изгородь на вспаханную землю. На поле что-то росло. Дальше был лес, деревья. Он дошел до леса и углубился в чащу твердых стволов, ветвями крытую глушь, давящую тишиной, давящую запахом, непроглядную. В беспросветности тяжкого знания, как в пещере, он словно видел уходящий вдаль ряд мягкоконтурных ваз, выбеленных лунным светом. И ни одна не была целой. Каждая была с трещиной, и из каждой трещины сочилось что-то жидкое, зловонное, мертвенного цвета. Он прикоснулся к дереву. Он уперся в ствол руками, видя перед собой вереницу освещенных луной ваз. Его вырвало.
К вечеру следующего понедельника он успел запастись веревкой. Он ждал на том же углу; он опять явился рано. Наконец увидел ее. Она подошла к нему.
-- Я думала вы не придете.
-- Да? -- Он взял ее за руку и потащил по дороге.
-- Куда мы идем? -- спросила она. Он молча продолжал ее тащить. Ей приходилось бежать рысцой, чтобы поспеть за ним. Она трусила неуклюже: животное, которому мешало то, что отличало его от животных: каблуки, Платье, миниатюрность. Он потащил ее прочь от дороги -- к изгороди, которую перепрыгнул неделю назад. -- Подождите... -- сказала она. Слова выскакивали отрывисто: -- Забор... Я не могу... -- Когда она нагнулась, чтобы подлезть под проволоку, которую он перешагнул, платье зацепилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111