Случаются на Васильевском и такие пограничные субъекты, которые могли бы с одинаковым успехом обитать как на Земле-один, так и на Земле-два (при условии, что таковая не является плодом гемпелевских измышлений).
Я как раз прикидывал, не следует ли мне окончательно изменить свое мнение касательно моего друга (то есть не счесть ли его полным психом), когда ящеровидный заговорил с нами.
Он преградил нам путь и раскинул руки. По сравнению с его массивным телом руки – точнее, верхние конечности – были у него тонкими и жалкими, с бессильно болтающимися длинными пальцами.
Гемпель остановился.
Ящеровидный раскрыл пасть и испустил несколько громких, тревожных криков. Интересно, что никто из прохожих не обернулся; неужели они и в самом деле ничего не замечают? Я был близок к тому, чтобы по-настоящему поверить в существование одновременно двух миров. До сих пор, кажется, я все это воспринимал, скорее, как гемпелевские бредни или некую увлекательную фантастику. Теперь все это превратилось в чистую, беспримесную реальность и устрашало.
К моему ужасу, Гемпель приблизился к ящеровидному и с состраданием коснулся его рассеченной руки. Ящеровидный прорычал нечто, затем испустил звук, похожий на мычание. Гемпель тихо произнес несколько слов на языке, мне абсолютно непонятном. Ящеровидный обнюхал его, покусал рукав его куртки, а затем, сильно ссутулившись, побрел прочь.
– Бедняга, – сказал Гемпель, глядя ему вслед.
Я вздрогнул, таким неожиданным был переход от инопланетянского языка к нормальному русскому.
– Это ты мне говоришь?
– Кому же еще? – удивился Гемпель. – Тебе.
– Слушай, Андрей, – не выдержал я, – этот тип… это существо… оно…
– Оно настоящее, – закончил за меня Гемпель. – Один из тех заключенных, которых я освободил. Он узнал меня и полон благодарности.
– Он для этого тебя остановил?
– В общем и целом – да.
– Стало быть, ты популярная у них личность? – Вероятно, я пытался иронизировать. Сейчас я в этом уже не уверен.
– Они знают, что я – новый фаворит Алии, – отозвался Гемпель совершенно спокойно. – Я имел право освобождать их и воспользовался этим. Я имел право не освобождать их, но не воспользовался этим. Они все меня благодарят.
– А ты что? – заинтересовался я.
Честно говоря, я предполагал, что Гемпель сейчас начнет разглагольствовать на темы достаточно отвлеченные (про благородство, про межрасовую дружбу и прочее), – словом, скажет что-нибудь такое, что заставит его чувствовать себя очень-очень хорошим. Иногда человеку необходимо насладиться мыслью о том, что он поступает правильно, делает добро и так далее. Какая-то загадочная потребность души, заложенная в нас свыше.
Гемпель меня удивил своим утилитарным подходом к делу.
– Я сказал ему, что ты – со мной, – сообщил он. – Чтобы он хорошенько запомнил, как ты выглядишь, и, если что, помог бы тебе.
– Если что? – насторожился я. Мне вдруг перестал нравиться оборот, который принимало дело. – В каком смысле «если что»?
– Если с тобой что-нибудь случится, – объяснил Гемпель. – Если со мной что-нибудь случится и ты останешься один, беспомощный.
– Стоп, – сказал я. – Почему это я останусь один, да еще и беспомощный? Человек всегда в какой-то мере один, но до сих пор, кажется, мне удавалось справляться…
– Ты знаешь, что я имею в виду. – Гемпелю не хотелось развивать эту тему.
– Нет, не знаю, – заупрямился я.
Мимо нас шли люди и жуткие существа, бабки с тележками на колесиках, расхлябанные пьянчужки с ближайшей паперти, зеленоглазые плоскорожие создания с остренькими горбиками и мятыми ошметками недоразвитых крыльев, женщины неопределенных лет и определенной наружности, согбенные карлики, цепляющиеся пальцами за мостовую, похожие на ящеров существа без штанов, верткие юноши в пиджаках на костлявых плечах. Потом проехала всадница на гладкой лошади. Все происходило одновременно и в одном и том же месте.
– Я не знаю, что может случиться, – еще раз сказал я.
Но я знал.
Гемпель тоже это знал и потому не ответил. Мы двинулись дальше на поиски розового дома.
Спустя минут десять Гемпель нарушил молчание.
– Она что-то делает с ними… – проговорил он.
– Алия?
– Да.
– С кем?
– С заключенными.
– Если она тюремщица, то оно и понятно, – сказал я.
– Она не тюремщица, – возразил он. – Она запретила так себя называть, а Алия ничего не запрещает без смысла. В этом отношении она мало похожа на обыкновенную женщину.
– Судя по твоим рассказам, она вообще не похожа на обыкновенную женщину.
– Она красавица, – сказал Гемпель угрюмо. – Но и на обыкновенную красавицу она не похожа… Вообще ни на кого.
– А на кого, в таком случае, она все-таки похожа? – не отставал я.
– На тюремщицу, – ответил Гемпель. – Эти заключенные… Я думаю, они просто взяли название. Заключенные. Те, кто куда-то заключен. Под ключ.
Некоторые филологические изыскания, даже те, которые обнажают самое заурядное явление, давно лежащее на поверхности, вроде высказанного Гемпелем, производят на меня сильнейшее впечатление. Тысячу раз я употреблял эти слова: «ключ», «заключенный», – и никогда мне в голову не приходило, что они однокоренные и вообще как-то связаны.
Странно все это.
Должно быть, западный ветер так действует. Западный ветер на Васильевском.
– Они заключены внутри чуждых им телесных оболочек, – продолжал Гемпель. – В этом смысл термина. Помнишь, я говорил тебе о том, что тело и душа всегда взаимосвязаны?
– А как же Квазимодо? – блеснул я познаниями. – Он был безобразен, но с прекрасной душой.
– Его душа была искалеченной и немой, – ответил Гемпель и усмехнулся. – Я об этом тоже думал. Особенно после встречи с прозерпинианами. Душа и тело взаимовлияют, в этом лично у меня нет ни малейших сомнений. А ты просто поверь на слово.
– Угу, – сказал я.
– В тех случаях, когда душа прозерпинианина оказывается в чересчур уж чуждой для себя материальной оболочке, – задумчиво изрек Гемпель, – что-то происходит и с душой, и с телесной оболочкой. Ты заметил, конечно, что одни прозерпиниане – обитатели второго слоя, или, если угодно, Земли-два, – выглядят более-менее привычно для человеческого глаза…
– Ты имеешь в виду горбатых карликов, обезьяно– и лемуроподобных уродцев и колченогих кривобоких калек? – вставил я.
Гемпель кивнул.
– Именно их. Они ведь все-таки похожи на людей. Пусть изуродованных генетическими мутациями, пусть очень некрасивых и отталкивающих, но все же людей.
Мы миновали Андреевскую церковь, возле которой тусовались два человекообразных субъекта с дергающимися плечами и мокрыми бородами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Я как раз прикидывал, не следует ли мне окончательно изменить свое мнение касательно моего друга (то есть не счесть ли его полным психом), когда ящеровидный заговорил с нами.
Он преградил нам путь и раскинул руки. По сравнению с его массивным телом руки – точнее, верхние конечности – были у него тонкими и жалкими, с бессильно болтающимися длинными пальцами.
Гемпель остановился.
Ящеровидный раскрыл пасть и испустил несколько громких, тревожных криков. Интересно, что никто из прохожих не обернулся; неужели они и в самом деле ничего не замечают? Я был близок к тому, чтобы по-настоящему поверить в существование одновременно двух миров. До сих пор, кажется, я все это воспринимал, скорее, как гемпелевские бредни или некую увлекательную фантастику. Теперь все это превратилось в чистую, беспримесную реальность и устрашало.
К моему ужасу, Гемпель приблизился к ящеровидному и с состраданием коснулся его рассеченной руки. Ящеровидный прорычал нечто, затем испустил звук, похожий на мычание. Гемпель тихо произнес несколько слов на языке, мне абсолютно непонятном. Ящеровидный обнюхал его, покусал рукав его куртки, а затем, сильно ссутулившись, побрел прочь.
– Бедняга, – сказал Гемпель, глядя ему вслед.
Я вздрогнул, таким неожиданным был переход от инопланетянского языка к нормальному русскому.
– Это ты мне говоришь?
– Кому же еще? – удивился Гемпель. – Тебе.
– Слушай, Андрей, – не выдержал я, – этот тип… это существо… оно…
– Оно настоящее, – закончил за меня Гемпель. – Один из тех заключенных, которых я освободил. Он узнал меня и полон благодарности.
– Он для этого тебя остановил?
– В общем и целом – да.
– Стало быть, ты популярная у них личность? – Вероятно, я пытался иронизировать. Сейчас я в этом уже не уверен.
– Они знают, что я – новый фаворит Алии, – отозвался Гемпель совершенно спокойно. – Я имел право освобождать их и воспользовался этим. Я имел право не освобождать их, но не воспользовался этим. Они все меня благодарят.
– А ты что? – заинтересовался я.
Честно говоря, я предполагал, что Гемпель сейчас начнет разглагольствовать на темы достаточно отвлеченные (про благородство, про межрасовую дружбу и прочее), – словом, скажет что-нибудь такое, что заставит его чувствовать себя очень-очень хорошим. Иногда человеку необходимо насладиться мыслью о том, что он поступает правильно, делает добро и так далее. Какая-то загадочная потребность души, заложенная в нас свыше.
Гемпель меня удивил своим утилитарным подходом к делу.
– Я сказал ему, что ты – со мной, – сообщил он. – Чтобы он хорошенько запомнил, как ты выглядишь, и, если что, помог бы тебе.
– Если что? – насторожился я. Мне вдруг перестал нравиться оборот, который принимало дело. – В каком смысле «если что»?
– Если с тобой что-нибудь случится, – объяснил Гемпель. – Если со мной что-нибудь случится и ты останешься один, беспомощный.
– Стоп, – сказал я. – Почему это я останусь один, да еще и беспомощный? Человек всегда в какой-то мере один, но до сих пор, кажется, мне удавалось справляться…
– Ты знаешь, что я имею в виду. – Гемпелю не хотелось развивать эту тему.
– Нет, не знаю, – заупрямился я.
Мимо нас шли люди и жуткие существа, бабки с тележками на колесиках, расхлябанные пьянчужки с ближайшей паперти, зеленоглазые плоскорожие создания с остренькими горбиками и мятыми ошметками недоразвитых крыльев, женщины неопределенных лет и определенной наружности, согбенные карлики, цепляющиеся пальцами за мостовую, похожие на ящеров существа без штанов, верткие юноши в пиджаках на костлявых плечах. Потом проехала всадница на гладкой лошади. Все происходило одновременно и в одном и том же месте.
– Я не знаю, что может случиться, – еще раз сказал я.
Но я знал.
Гемпель тоже это знал и потому не ответил. Мы двинулись дальше на поиски розового дома.
Спустя минут десять Гемпель нарушил молчание.
– Она что-то делает с ними… – проговорил он.
– Алия?
– Да.
– С кем?
– С заключенными.
– Если она тюремщица, то оно и понятно, – сказал я.
– Она не тюремщица, – возразил он. – Она запретила так себя называть, а Алия ничего не запрещает без смысла. В этом отношении она мало похожа на обыкновенную женщину.
– Судя по твоим рассказам, она вообще не похожа на обыкновенную женщину.
– Она красавица, – сказал Гемпель угрюмо. – Но и на обыкновенную красавицу она не похожа… Вообще ни на кого.
– А на кого, в таком случае, она все-таки похожа? – не отставал я.
– На тюремщицу, – ответил Гемпель. – Эти заключенные… Я думаю, они просто взяли название. Заключенные. Те, кто куда-то заключен. Под ключ.
Некоторые филологические изыскания, даже те, которые обнажают самое заурядное явление, давно лежащее на поверхности, вроде высказанного Гемпелем, производят на меня сильнейшее впечатление. Тысячу раз я употреблял эти слова: «ключ», «заключенный», – и никогда мне в голову не приходило, что они однокоренные и вообще как-то связаны.
Странно все это.
Должно быть, западный ветер так действует. Западный ветер на Васильевском.
– Они заключены внутри чуждых им телесных оболочек, – продолжал Гемпель. – В этом смысл термина. Помнишь, я говорил тебе о том, что тело и душа всегда взаимосвязаны?
– А как же Квазимодо? – блеснул я познаниями. – Он был безобразен, но с прекрасной душой.
– Его душа была искалеченной и немой, – ответил Гемпель и усмехнулся. – Я об этом тоже думал. Особенно после встречи с прозерпинианами. Душа и тело взаимовлияют, в этом лично у меня нет ни малейших сомнений. А ты просто поверь на слово.
– Угу, – сказал я.
– В тех случаях, когда душа прозерпинианина оказывается в чересчур уж чуждой для себя материальной оболочке, – задумчиво изрек Гемпель, – что-то происходит и с душой, и с телесной оболочкой. Ты заметил, конечно, что одни прозерпиниане – обитатели второго слоя, или, если угодно, Земли-два, – выглядят более-менее привычно для человеческого глаза…
– Ты имеешь в виду горбатых карликов, обезьяно– и лемуроподобных уродцев и колченогих кривобоких калек? – вставил я.
Гемпель кивнул.
– Именно их. Они ведь все-таки похожи на людей. Пусть изуродованных генетическими мутациями, пусть очень некрасивых и отталкивающих, но все же людей.
Мы миновали Андреевскую церковь, возле которой тусовались два человекообразных субъекта с дергающимися плечами и мокрыми бородами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91