Два семечка были дочками, один – улыбчивым сыном, а последнее семечко женщина посадила просто так, ничего не объясняя и не загадывая: что вырастет, то вырастет, лишь бы это был ребенок.
* * *
Тут Аргвайр замолчала и посмотрела на свою доченьку. Девочка уткнулась макушкой матери в колено и давно уже спала. Белое, похожее на подушку лицо дочки-подменыша было безмятежным, мокрые губы улыбались. Аргвайр наклонилась и поцеловала девочку в лоб.
Аргвайр была троллихой очень знатного рода, о чем легко было догадаться при первом же взгляде на нее. Свои темно-синие волосы она разделяла на длинные пряди, каждая из которых оканчивалась золотым бубенцом. Ее лоб украшал узор из золотых бусин, приклеенных к смуглой коже. Ослепительно синяя краска подчеркивала плавную линию раскосых зеленых глаз, а белые вертикальные полосы рассекали пухлые бледно-розовые губы.
Мы не будем обсуждать здесь хвост Аргвайр, потому что на данных страницах подобная тема представляется весьма неуместной. Но поверьте на слово – хвост у этой троллихи имелся, и она хорошо соблюдала его.
На ее землях трудились сотни работников. Все они были весьма усердными и толстыми.
Аргвайр обитала в просторном и ярком шелковом доме, возведенном посреди огромного фруктового сада. В своем шатре она хранила великое множество расчудесных вещичек. Все они лежали в сундуках с незапирающимися крышками и в шкатулках, что стояли вдоль дышащих шелковых стен, и были развешаны на стенах, и разложены на коврах, что Аргвайр расстилала на земляном полу своего жилища.
Дочка-подменыш любила рыться в этих сокровищах, но она мало что понимала. Она была человечком, ребенком каких-то безвестных крестьян. Знатная троллиха никогда не попрекала ее этим.
Иногда Аргвайр тайком пыталась представить себе, как выглядит ее собственная, родная дочка, которую у нее забрали, обменяв на эту, теперешнюю.
Родная дочка Аргвайр небось похожа на звереныша – темнокожая, быстрая, с яркими глазами, ленивая и злобная, настоящий тролленок. И глупая крестьянка бранит ее с утра до вечера: «Моя-то настоящая дочка беленькая, а ты черна, как головешка, моя настоящая дочка ласковая, а ты так и норовишь укусить». И она бьет ненавистную маленькую троллиху и заставляет ее трудиться с утра до вечера.
Совсем не так обращается Аргвайр со своим подменышем. Низкий лоб и плоские скулы делали эту девочку похожей на тролленка из самой низшей касты, однако молочно-белая кожа и тусклые светлые волосы напрочь уничтожали сходство: тролли низших каст все смуглы и темноволосы. Аргвайр гладила ее по голове, а девочка во сне пускала слюни и сладко сопела. Она была недоумком, как и все подмененные человеческие дети.
Аргвайр рассказывала ей сказки, но девочка-подменыш почти не слушала. Впрочем, троллиху это не слишком-то беспокоило, потому что на самом деле Аргвайр всего лишь выпускала истории на волю. Долго-предолго бродили они причудливыми путями и в конце концов находили дорогу к черноволосому тролленку, запертому в душной крестьянской хижине, у людей.
* * *
В дверь позвонили. Женщина была хорошо научена, как поступать, поэтому, прежде чем пускать гостя, она спросила:
– Кто там?
Ей ответил резкий высокий голос:
– Жилконтора.
Женщина приоткрыла дверь, но цепочку не сняла, как ее и научили, а попросила показать документ.
Из темной щели просунулась бумажка, на которой чернело длинное слово. Оно начиналось успокоительным «жил-». Впрочем, «жил-» могло оказаться и довольно зловещим, если учесть, что бывает с живым существом после того, как вытащить из него жилы. Но ведь, с другой стороны, в «жилах» содержится жизнь, как и в «квартире», поэтому два этих слова женщина сочла однокоренными, вполне близкими друг другу и достойными доверия.
Итак, неожиданная гостья имела отношение к жизни и смерти, что явно требовало более серьезного отношения к ней самой и к ее длинному слову.
И женщина стала читать дальше.
А дальше следовало ватное «-ком-», что, несомненно, говорило о неопределенности нравственных установок (впрочем, в большом городе дело обычное), и кусачее «-строй-», от которого у женщины почему-то сделалось уксусно во рту.
Все это ее насторожило, а последняя часть слова – «-сервис» – вообще привела в панику, поскольку эти звуки звенели, звякали, брякали и приводили душу в полнейшее расстройство. Они были как цепь, где все звенья разные, и почему-то женщине сразу представилось, что цепь эта – рабская и сковывает руки. Ибо чем же еще занимается «сервис», если не вопросами свободы и рабства?
«Ого, – подумала женщина, – ко мне явилась та, которая мнит себя хозяйкой моей жизни и моей смерти, моей свободы и моего рабства… И она дребезжит, и от нее укусусно во рту, и у нее вместо сердца комок ваты… Очень плохо».
Но ей пришлось открыть дверь, потому что бумага все-таки была настоящая, с печатью.
– У вас не заплачено за два последних месяца, – сказала гостья, втискиваясь в прихожую.
– Да, – призналась женщина, – но это только потому, что я потратила все деньги на детей.
Гостья смотрела в какие-то свои невнятные записи и, казалось, совершенно не слушала.
– Дело в том, что у меня в последний месяц родилось четверо детей, – продолжала женщина.
Разумеется, она понимала, что глупо вот так, с порога, выбалтывать сокровенную радость человеку абсолютно чужому, человеку, в котором что-то металлически лязгало и от которого сводило зубы. Но радость оказалась гораздо больше самой женщины, больше ее рассудка и едва ли не больше ее сердца, хотя сердце – тут уж признаемся сразу – было гораздо больше самой женщины и во многом превосходило ее рассудок.
Вот она и сказала:
– У меня теперь четверо детей.
– Подпишите здесь, – показала гостья из «жил…виса». – И здесь. Это Предписание. Вы должны заплатить в течение трех суток. Иначе с вас вычтут судебным порядком.
Женщина поставила подпись, и гостья ушла.
Бумажка осталась лежать, ужасно ненужная, просто вопиющая, как пластырь на гладкой смуглой коже.
Дети прибежали из спальни, где прятались от чужого человека, и разом все повисли на матери. Они ни о чем не спрашивали, просто висели. А их мать, счастливо смеясь, обняла их всех разом, и огромным живым комком они заковыляли прочь из прихожей.
Большой зеленый ящик для рассады стоял теперь не на подоконнике, как раньше, а посреди комнаты. Там лежали игрушки и крохотные спальные принадлежности. Впрочем, дети уже переросли ящик настолько, что туда помещалась разве что нога младшего из сыновей. Но выбрасывать его они не хотели, потому что это ведь была их общая колыбель.
Первой выросла младшая дочь, та, которую женщина намечтала себе с самого начала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
* * *
Тут Аргвайр замолчала и посмотрела на свою доченьку. Девочка уткнулась макушкой матери в колено и давно уже спала. Белое, похожее на подушку лицо дочки-подменыша было безмятежным, мокрые губы улыбались. Аргвайр наклонилась и поцеловала девочку в лоб.
Аргвайр была троллихой очень знатного рода, о чем легко было догадаться при первом же взгляде на нее. Свои темно-синие волосы она разделяла на длинные пряди, каждая из которых оканчивалась золотым бубенцом. Ее лоб украшал узор из золотых бусин, приклеенных к смуглой коже. Ослепительно синяя краска подчеркивала плавную линию раскосых зеленых глаз, а белые вертикальные полосы рассекали пухлые бледно-розовые губы.
Мы не будем обсуждать здесь хвост Аргвайр, потому что на данных страницах подобная тема представляется весьма неуместной. Но поверьте на слово – хвост у этой троллихи имелся, и она хорошо соблюдала его.
На ее землях трудились сотни работников. Все они были весьма усердными и толстыми.
Аргвайр обитала в просторном и ярком шелковом доме, возведенном посреди огромного фруктового сада. В своем шатре она хранила великое множество расчудесных вещичек. Все они лежали в сундуках с незапирающимися крышками и в шкатулках, что стояли вдоль дышащих шелковых стен, и были развешаны на стенах, и разложены на коврах, что Аргвайр расстилала на земляном полу своего жилища.
Дочка-подменыш любила рыться в этих сокровищах, но она мало что понимала. Она была человечком, ребенком каких-то безвестных крестьян. Знатная троллиха никогда не попрекала ее этим.
Иногда Аргвайр тайком пыталась представить себе, как выглядит ее собственная, родная дочка, которую у нее забрали, обменяв на эту, теперешнюю.
Родная дочка Аргвайр небось похожа на звереныша – темнокожая, быстрая, с яркими глазами, ленивая и злобная, настоящий тролленок. И глупая крестьянка бранит ее с утра до вечера: «Моя-то настоящая дочка беленькая, а ты черна, как головешка, моя настоящая дочка ласковая, а ты так и норовишь укусить». И она бьет ненавистную маленькую троллиху и заставляет ее трудиться с утра до вечера.
Совсем не так обращается Аргвайр со своим подменышем. Низкий лоб и плоские скулы делали эту девочку похожей на тролленка из самой низшей касты, однако молочно-белая кожа и тусклые светлые волосы напрочь уничтожали сходство: тролли низших каст все смуглы и темноволосы. Аргвайр гладила ее по голове, а девочка во сне пускала слюни и сладко сопела. Она была недоумком, как и все подмененные человеческие дети.
Аргвайр рассказывала ей сказки, но девочка-подменыш почти не слушала. Впрочем, троллиху это не слишком-то беспокоило, потому что на самом деле Аргвайр всего лишь выпускала истории на волю. Долго-предолго бродили они причудливыми путями и в конце концов находили дорогу к черноволосому тролленку, запертому в душной крестьянской хижине, у людей.
* * *
В дверь позвонили. Женщина была хорошо научена, как поступать, поэтому, прежде чем пускать гостя, она спросила:
– Кто там?
Ей ответил резкий высокий голос:
– Жилконтора.
Женщина приоткрыла дверь, но цепочку не сняла, как ее и научили, а попросила показать документ.
Из темной щели просунулась бумажка, на которой чернело длинное слово. Оно начиналось успокоительным «жил-». Впрочем, «жил-» могло оказаться и довольно зловещим, если учесть, что бывает с живым существом после того, как вытащить из него жилы. Но ведь, с другой стороны, в «жилах» содержится жизнь, как и в «квартире», поэтому два этих слова женщина сочла однокоренными, вполне близкими друг другу и достойными доверия.
Итак, неожиданная гостья имела отношение к жизни и смерти, что явно требовало более серьезного отношения к ней самой и к ее длинному слову.
И женщина стала читать дальше.
А дальше следовало ватное «-ком-», что, несомненно, говорило о неопределенности нравственных установок (впрочем, в большом городе дело обычное), и кусачее «-строй-», от которого у женщины почему-то сделалось уксусно во рту.
Все это ее насторожило, а последняя часть слова – «-сервис» – вообще привела в панику, поскольку эти звуки звенели, звякали, брякали и приводили душу в полнейшее расстройство. Они были как цепь, где все звенья разные, и почему-то женщине сразу представилось, что цепь эта – рабская и сковывает руки. Ибо чем же еще занимается «сервис», если не вопросами свободы и рабства?
«Ого, – подумала женщина, – ко мне явилась та, которая мнит себя хозяйкой моей жизни и моей смерти, моей свободы и моего рабства… И она дребезжит, и от нее укусусно во рту, и у нее вместо сердца комок ваты… Очень плохо».
Но ей пришлось открыть дверь, потому что бумага все-таки была настоящая, с печатью.
– У вас не заплачено за два последних месяца, – сказала гостья, втискиваясь в прихожую.
– Да, – призналась женщина, – но это только потому, что я потратила все деньги на детей.
Гостья смотрела в какие-то свои невнятные записи и, казалось, совершенно не слушала.
– Дело в том, что у меня в последний месяц родилось четверо детей, – продолжала женщина.
Разумеется, она понимала, что глупо вот так, с порога, выбалтывать сокровенную радость человеку абсолютно чужому, человеку, в котором что-то металлически лязгало и от которого сводило зубы. Но радость оказалась гораздо больше самой женщины, больше ее рассудка и едва ли не больше ее сердца, хотя сердце – тут уж признаемся сразу – было гораздо больше самой женщины и во многом превосходило ее рассудок.
Вот она и сказала:
– У меня теперь четверо детей.
– Подпишите здесь, – показала гостья из «жил…виса». – И здесь. Это Предписание. Вы должны заплатить в течение трех суток. Иначе с вас вычтут судебным порядком.
Женщина поставила подпись, и гостья ушла.
Бумажка осталась лежать, ужасно ненужная, просто вопиющая, как пластырь на гладкой смуглой коже.
Дети прибежали из спальни, где прятались от чужого человека, и разом все повисли на матери. Они ни о чем не спрашивали, просто висели. А их мать, счастливо смеясь, обняла их всех разом, и огромным живым комком они заковыляли прочь из прихожей.
Большой зеленый ящик для рассады стоял теперь не на подоконнике, как раньше, а посреди комнаты. Там лежали игрушки и крохотные спальные принадлежности. Впрочем, дети уже переросли ящик настолько, что туда помещалась разве что нога младшего из сыновей. Но выбрасывать его они не хотели, потому что это ведь была их общая колыбель.
Первой выросла младшая дочь, та, которую женщина намечтала себе с самого начала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91