Для дисквалификации поводов тогда не было, просто запретили ему ездить. Он довольно тихо сидел, пока не истратил все полученные деньги, а как у него все миллионы разошлись, стал плакаться в жилетку каждому, кто попадался ему по дороге. Он в конюшне у Рыбинского, в той самой, что и Бялас. Обида за собственные же грехи в нем давно уже расцвела пышным цветом и, может, плоды принесла, так что он все должен сказать, если ему еще и почву удобрить.
Юзя Вольский, которого мы вызвали, кроме магнитофона, пользовался и блокнотом. Я считала, что еще до утра он сможет составить собственное мнение обо всем, что я рассказываю, и так скорректировать планы, чтобы максимально продуктивно использовать положение. Он записал про Машкарского.
– А где он живет? Вы не знаете его адрес?
– Полагаю, что живет он в общаге при ипподроме. Большинство ребят там живет, и Янчак тоже. Неудивительно, что возвращаться ему не хотелось.
– Йонтек – это Сарновский? – уточнил Януш. – Почему Йонтек? Такое имя только горцы носят.
– А это кличка, просто он любит петь «Когда ели на горных вершинах шумят». Причем в трезвом виде, не по пьянке, у него даже очень красиво получается, я сама слышала.
– И он разговаривал в машине с подручным Василя, так сказать, с его представителем? А в чьей машине?
– Представителя, я же говорила. Это случилось единственный раз. И Дерчик записал номер. Василь, вероятно, счел его предметом повышенной опасности.
– Новенький Вонгровской… Вы не знаете, кто это?
– Понятия не имею, раз новенький, должно быть, еще ни разу не ездил. Ничто не мешает позвонить Вонгровской да спросить. Или можете к ней сразу же поехать, она спать ложится поздно.
– Вся проблема в том, что допросы мы должны держать в тайне. Они все так смертельно боятся, что никто из них слова не скажет. Если бы они были уверены, что им ничто не грозит, они бы очень охотно сказали, значит, надо все устраивать нетипичным образом, а это очень усложняет дело.
– Замечек их не боится, – вспомнила я. – Болек говорит, что он карате занимается. И действительно, насколько я помню, он ни разу по морде не получил, хотя к финишу всегда несется как положено, если не продался.
– Сотрудничество с мафией на совершенно добровольной основе… Он тем более может не захотеть говорить.
Зазвонил телефон. На сей раз рвались поговорить с инспектором Вольским. Видимо, я была ценной подсадкой, потому что, положив трубку, он оказал мне любезность, рассказал, о чем говорил.
– Объявился тот Карчак, знакомый Завейчика, – сказал он с явным изумлением. – Интересные дела… Насколько я знаю, это не тот тип, который добровольно пойдет в полицию, а я слышу, что он пришел сам и хочет дать показания.
– Надо это использовать, я прямо сейчас еду. Вы не могли бы мне помочь? Найти этого новенького Вонгровской…
Я с энтузиазмом объявила о своей полной готовности сотрудничать в обмен за эти сведения о Карчаке, потому что меня тоже заинтересовало его крайнее законопослушание. Из рассказа Моники я сделала вывод, что эта личность существовала на грани нарушения уголовного кодекса. Вероятно, он уехал с ипподрома вместе с Завейчиком и был последним человеком, который видел его живым. Обычно такая особа скрывается изо всех сил, и ей нужно отличаться почти святостью, чтобы не было проблем с ее поисками. А он добровольно заявился, надо же!
Сведения от Агатки Вонгровской я получила за несколько минут.
– У меня есть двое новеньких, – сказала она. – То есть в какой-то степени новеньких, они у меня три недели. Йоля Козловская и Мартинек Дальба. Мне бы хотелось, чтобы они у меня остались, работящие оба, и лошади их любят.
– А где они живут? В интернате?
– Йоля у родных, она из Варшавы, а Мартинек в общежитии. А что случилось?
Полное вранье я посчитала неэтичным.
– Если касается этих твоих двоих, то ничего не случилось. Но полиция ищет свидетелей, где только можно. Они рассчитывают на то, что новенькие еще не впутались во все интриги. О них полиция расспрашивает упрощенным способом, то есть через меня.
– Ну, если насчет свидетелей… – протянула Вонгровская и задумалась. – А нас никто не подслушивает?.. У меня такое впечатление, что Зигмусь Осика хотел бы что-то сказать, но просто не может, он будто давится. Это порядочный парень, не знаю, может быть, стоило бы как-нибудь так с ним устроить разговор, чтобы ему потом ничего плохого не сделали?
Сведения были ценные. Вонгровская прекрасно понимала положение, как и все остальные тренеры. Я подумала, что на Зигмуся Осику надо было бы натравить Монику Гонсовскую, однако ее телефона я не знала и фамилии тетки тоже. Минутку, я-то не знаю, а полиция? Я посмотрела на Януша, он спокойно сидел в кресле и, наверное, сделал свои выводы из моего разговора, потому что спокойно покивал головой.
– Кажется, тот парень, который хочет стать жокеем, Осика? И та девушка, Гонсовская, знает его с самого рождения?
– Не знаю, стоит ли тебе тратить на меня свой талант экстрасенса, – критически заметила я. – Она должна быть у своей тетки, дайте мне телефон…
– Зигмусь Осика как раз здесь, у меня сидит, – сказала мне приглушенным голосом Моника Гонсовская три минуты спустя. – Как здорово, что вы позвонили. Ведь у меня нет вашего телефона, а я все-время думаю: ведь я не знаю, что делать, может быть, вы сможете мне посоветовать. Это какой-то ужас, вы не могли бы приехать ко мне, я не хочу Зигмуся спугнуть…
– И я еще говорила, что вечер у меня будет спокойный, – прокомментировала я, положив трубку. – Вечно я в дурной час что-нибудь выскажу. Если бы они хоть сразу все со мной уговорились, не надо было бы столько раз по проклятой лестнице подниматься…
Зигмуся Осику, как оказалось, пока еще не расспрашивали на тему придерживания лошадок. Он знал про всю аферу, главным образом благодаря тому, что Машкарский выбрал его отцом-исповедником и в первую очередь выплакал ему в жилетку свою трагедию с большими подробностями. Зигмусь Осика твердо решил стать жокеем, поэтому постановил не брать никаких денег и мчать к победе. Он признался, что в последнее время ставил в кассах на себя, немного разбогател на этом, тем более сейчас ему легче будет дождаться жокейской должности, но он боится и не знает, что ему делать. К Монике Гонсовской он пришел за советом, а если уж она пригласила человека, которому можно доверять, то есть меня, то он может и мне все рассказать.
Так вот, у Дерчика были какие-то фотографии. Абсолютно никто об этом не знал. Зигмусь Осика случайно стал свидетелем того, как он показывал эти фотографии кому-то чужому, этот тип вышел из директорской конторы, и они вместе пошли в конюшни Глебовского, а там Дерчик вытащил из кармана и показал целую пачку фотографий. Потом дал тому типу одну из них, и Осика собственными ушами слышал, как Дерчик сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Юзя Вольский, которого мы вызвали, кроме магнитофона, пользовался и блокнотом. Я считала, что еще до утра он сможет составить собственное мнение обо всем, что я рассказываю, и так скорректировать планы, чтобы максимально продуктивно использовать положение. Он записал про Машкарского.
– А где он живет? Вы не знаете его адрес?
– Полагаю, что живет он в общаге при ипподроме. Большинство ребят там живет, и Янчак тоже. Неудивительно, что возвращаться ему не хотелось.
– Йонтек – это Сарновский? – уточнил Януш. – Почему Йонтек? Такое имя только горцы носят.
– А это кличка, просто он любит петь «Когда ели на горных вершинах шумят». Причем в трезвом виде, не по пьянке, у него даже очень красиво получается, я сама слышала.
– И он разговаривал в машине с подручным Василя, так сказать, с его представителем? А в чьей машине?
– Представителя, я же говорила. Это случилось единственный раз. И Дерчик записал номер. Василь, вероятно, счел его предметом повышенной опасности.
– Новенький Вонгровской… Вы не знаете, кто это?
– Понятия не имею, раз новенький, должно быть, еще ни разу не ездил. Ничто не мешает позвонить Вонгровской да спросить. Или можете к ней сразу же поехать, она спать ложится поздно.
– Вся проблема в том, что допросы мы должны держать в тайне. Они все так смертельно боятся, что никто из них слова не скажет. Если бы они были уверены, что им ничто не грозит, они бы очень охотно сказали, значит, надо все устраивать нетипичным образом, а это очень усложняет дело.
– Замечек их не боится, – вспомнила я. – Болек говорит, что он карате занимается. И действительно, насколько я помню, он ни разу по морде не получил, хотя к финишу всегда несется как положено, если не продался.
– Сотрудничество с мафией на совершенно добровольной основе… Он тем более может не захотеть говорить.
Зазвонил телефон. На сей раз рвались поговорить с инспектором Вольским. Видимо, я была ценной подсадкой, потому что, положив трубку, он оказал мне любезность, рассказал, о чем говорил.
– Объявился тот Карчак, знакомый Завейчика, – сказал он с явным изумлением. – Интересные дела… Насколько я знаю, это не тот тип, который добровольно пойдет в полицию, а я слышу, что он пришел сам и хочет дать показания.
– Надо это использовать, я прямо сейчас еду. Вы не могли бы мне помочь? Найти этого новенького Вонгровской…
Я с энтузиазмом объявила о своей полной готовности сотрудничать в обмен за эти сведения о Карчаке, потому что меня тоже заинтересовало его крайнее законопослушание. Из рассказа Моники я сделала вывод, что эта личность существовала на грани нарушения уголовного кодекса. Вероятно, он уехал с ипподрома вместе с Завейчиком и был последним человеком, который видел его живым. Обычно такая особа скрывается изо всех сил, и ей нужно отличаться почти святостью, чтобы не было проблем с ее поисками. А он добровольно заявился, надо же!
Сведения от Агатки Вонгровской я получила за несколько минут.
– У меня есть двое новеньких, – сказала она. – То есть в какой-то степени новеньких, они у меня три недели. Йоля Козловская и Мартинек Дальба. Мне бы хотелось, чтобы они у меня остались, работящие оба, и лошади их любят.
– А где они живут? В интернате?
– Йоля у родных, она из Варшавы, а Мартинек в общежитии. А что случилось?
Полное вранье я посчитала неэтичным.
– Если касается этих твоих двоих, то ничего не случилось. Но полиция ищет свидетелей, где только можно. Они рассчитывают на то, что новенькие еще не впутались во все интриги. О них полиция расспрашивает упрощенным способом, то есть через меня.
– Ну, если насчет свидетелей… – протянула Вонгровская и задумалась. – А нас никто не подслушивает?.. У меня такое впечатление, что Зигмусь Осика хотел бы что-то сказать, но просто не может, он будто давится. Это порядочный парень, не знаю, может быть, стоило бы как-нибудь так с ним устроить разговор, чтобы ему потом ничего плохого не сделали?
Сведения были ценные. Вонгровская прекрасно понимала положение, как и все остальные тренеры. Я подумала, что на Зигмуся Осику надо было бы натравить Монику Гонсовскую, однако ее телефона я не знала и фамилии тетки тоже. Минутку, я-то не знаю, а полиция? Я посмотрела на Януша, он спокойно сидел в кресле и, наверное, сделал свои выводы из моего разговора, потому что спокойно покивал головой.
– Кажется, тот парень, который хочет стать жокеем, Осика? И та девушка, Гонсовская, знает его с самого рождения?
– Не знаю, стоит ли тебе тратить на меня свой талант экстрасенса, – критически заметила я. – Она должна быть у своей тетки, дайте мне телефон…
– Зигмусь Осика как раз здесь, у меня сидит, – сказала мне приглушенным голосом Моника Гонсовская три минуты спустя. – Как здорово, что вы позвонили. Ведь у меня нет вашего телефона, а я все-время думаю: ведь я не знаю, что делать, может быть, вы сможете мне посоветовать. Это какой-то ужас, вы не могли бы приехать ко мне, я не хочу Зигмуся спугнуть…
– И я еще говорила, что вечер у меня будет спокойный, – прокомментировала я, положив трубку. – Вечно я в дурной час что-нибудь выскажу. Если бы они хоть сразу все со мной уговорились, не надо было бы столько раз по проклятой лестнице подниматься…
Зигмуся Осику, как оказалось, пока еще не расспрашивали на тему придерживания лошадок. Он знал про всю аферу, главным образом благодаря тому, что Машкарский выбрал его отцом-исповедником и в первую очередь выплакал ему в жилетку свою трагедию с большими подробностями. Зигмусь Осика твердо решил стать жокеем, поэтому постановил не брать никаких денег и мчать к победе. Он признался, что в последнее время ставил в кассах на себя, немного разбогател на этом, тем более сейчас ему легче будет дождаться жокейской должности, но он боится и не знает, что ему делать. К Монике Гонсовской он пришел за советом, а если уж она пригласила человека, которому можно доверять, то есть меня, то он может и мне все рассказать.
Так вот, у Дерчика были какие-то фотографии. Абсолютно никто об этом не знал. Зигмусь Осика случайно стал свидетелем того, как он показывал эти фотографии кому-то чужому, этот тип вышел из директорской конторы, и они вместе пошли в конюшни Глебовского, а там Дерчик вытащил из кармана и показал целую пачку фотографий. Потом дал тому типу одну из них, и Осика собственными ушами слышал, как Дерчик сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71