Так мы взяли еще один барьер. А
вернее, обошли его.
"Рим" вышел на экраны точно по плану, и рецензии опять были
доброжелательными. Хотя "доброжелательные", пожалуй, не то слово для
определения отзывов, благодаря которым очереди за билетами растягивались
на несколько кварталов. Мэре организовал отличную рекламу. Даже те газеты,
которые позже преисполнились самой дикой злобы, тогда клюнули на словечко
Мэрса "колдовство" и всячески рекомендовали своим читателям посмотреть
"Рим". В нашей третьей картине "Пламя над Францией" мы исправили некоторые
неверные представления о Великой Французской революции и наступили на
кое-какие любимые мозоли. К счастью (не только по нашим расчетам), во
Франции в тот момент у власти было либеральное правительство, которое
оказало нам всемерную поддержку. По нашей просьбе оно опубликовало ряд
документов, до той поры дремавших в хранилищах Национальной библиотеки в
тихом забвении. Я забыл имя очередного извечного претендента на
французский трон. Однако я убежден, что он подал на нас с Майком в суд,
протестуя против клеветы на славную династию Бурбонов только по наущению
одного из вездесущих агентов Мэрса. Адвокат, которого для нас раздобыл
Джонсон, подготовил процесс и сделал из бедняги отбивную котлету -
претендент не получил ни гроша возмещения. Сэмуэлс, адвокат, и Мэрс
огребли премиальные, а претендент отбыл в Гондурас.
Примерно тогда же начал изменяться тон прессы. До той норы нас
рассматривали как нечто среднее между Шекспиром и владельцем ярмарочного
балагана. Но теперь, когда на свет начали извлекаться давно забытые
неприятные факты, несколько заядлых пессимистов принялись намекать, что мы
- весьма вредоносная парочка. "Кое в чем не стоило бы копаться". Только
огромные средства, которые мы тратили на рекламу, заставили их
воздержаться от прямых нападок.
Тут я сделаю небольшое отступление и расскажу о том, как мы жили,
пока все это происходило. Майк продолжал оставаться на заднем плане -
потому что ему так хотелось. Я кричу и спорю, а он сидит себе в самом
удобном кресле, какое только окажется под рукой, и молчит - и никому
невдомек, что под этой смуглой вежливой маской прячется ум, цепкий, как
медвежий капкан, и куда более быстрый. И еще - чувство юмора и
находчивость. Да, конечно, иногда мы кутили напропалую, но обычно нам было
не до развлечений. Работа нас увлекала, и мы не хотели терять время
впустую. Руфь, пока она оставалась с нами, всегда была не прочь выпить и
потанцевать. Она была молода, почти красива, и между мной и ею начинали
складываться отношения, которые могли перейти в нечто серьезное. Однако мы
вовремя обнаружили, что на очень многое смотрим по-разному. А потому я не
слишком горевал, когда она подписала контракт с компанией
"Метро-Голдвин-Мейер". Этот контракт знаменовал для нее ту славу, деньги и
счастье, на которые она, по ее мнению, имела полное право. Ей дают роли во
второклассных и многосерийных картинах, и с финансовой точки зрения она
устроилась даже лучше, чем могла бы мечтать. Но что касается счастья - не
знаю. Она недавно нам написала - она снова разводится. Но, может быть, это
и есть то, что ей нужно.
Но хватит о Руфи. Я опережаю события. Все время, вплоть до "Пламени
над Францией", мы с Майком хотя и работали вместе, но ставили перед собой
разные конечные цели. Майк помешался на мысли сделать мир лучше, уничтожив
самую возможность войны. Он постоянно повторял: "Войны всех и всяческих
родов свели почти всю историю человечества к одним только усилиям выжить.
А теперь, получив в свои руки атом, оно располагает средством вовсе себя
уничтожить. И если в моих силах сделать хоть что-нибудь, что поможет
предотвратить катастрофу, я это сделаю, Эд, клянусь богом! Иначе и жить
незачем. И это не пустые слова".
Да, это были не пустые слова. Он рассказал мне о своей заветной цели
в первый же день нашего знакомства. Тогда я решил, что он просто
расфантазировался с голодухи. Мне его аппарат казался всего лишь средством
достижения личных благ. И я думал, что и он вскоре станет на мою точку
зрения. Но я ошибся.
Когда живешь и работаешь бок о бок с хорошим человеком, невольно
начинаешь восхищаться качествами, которые и делают его хорошим.
К тому же, когда человеку живется приятно, его начинают тревожить
беды человечества. Во всяком случае, так произошло со мной. Когда я понял,
каким чудесным мог бы стать наш мир, победила точка зрения Майка. Кажется,
это произошло, когда мы работали над "Пламенем", но точная дата роли не
играет. Важно то, что с этого момента между нами уже не было никаких
разногласий, и спорили мы только о том, когда именно устроить перерыв на
обед. Большую часть свободного времени, которого у нас было немного, мы
проводили за бутылкой пива, у аппарата, бродя наугад по разным эпохам.
Мы побывали вместе повсюду и посмотрели все. То мы знакомились с
фальшивомонетчиком Франсуа Вийоном, то отправлялись бродить по ночам с
Гаруном аль-Рашидом. (Этот беззаботный калиф, бесспорно, родился на
несколько сот лет раньше, чем ему следовало бы.) А если настроение у нас
было скверным, мы могли, например, следить за событиями Тридцатилетней
войны. Майк снова и снова, как завороженный, наблюдал гибель Атлантиды -
наверное, потому, что он опасался, как бы что-нибудь подобное не
повторилось еще раз. А стоило мне задремать - и он возвращался к началу
начал - к возникновению нашего мира. (Что было раньше, рассказывать здесь
не стоит.)
Если подумать, то, пожалуй, к лучшему, что ни он, ни я не женаты.
Конечно, мы верили в лучшее будущее, но пока мы оба устали от
человечества, устали от алчных глаз и рук. В мире, поклоняющемся
богатству, власти и силе, только естественно, что порядочность нередко
родится лишь из страха перед этой жизнью или перед загробной. Мы наблюдали
столько скрытного и потаенного - если хочешь, назови это подсматриванием в
замочную скважину, - что научились не принимать на веру внешние проявления
доброты и благородства. Только один раз мы с Майком заглянули в частную
жизнь человека, которого любили и уважали. И одного раза оказалось
достаточно. С тех пор мы взяли за правило принимать людей такими, какими
они кажутся. Но хватит об этом.
Следующие две картины мы выпустили одну за другой - "Свободу
американцам" - про войну за независимость - и "Братья и пушки" - про войну
Севера с Югом. И сразу каждый третий политикан, множество так называемых
"просветителей" и все патриоты-профессионалы возжаждали нашей крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
вернее, обошли его.
"Рим" вышел на экраны точно по плану, и рецензии опять были
доброжелательными. Хотя "доброжелательные", пожалуй, не то слово для
определения отзывов, благодаря которым очереди за билетами растягивались
на несколько кварталов. Мэре организовал отличную рекламу. Даже те газеты,
которые позже преисполнились самой дикой злобы, тогда клюнули на словечко
Мэрса "колдовство" и всячески рекомендовали своим читателям посмотреть
"Рим". В нашей третьей картине "Пламя над Францией" мы исправили некоторые
неверные представления о Великой Французской революции и наступили на
кое-какие любимые мозоли. К счастью (не только по нашим расчетам), во
Франции в тот момент у власти было либеральное правительство, которое
оказало нам всемерную поддержку. По нашей просьбе оно опубликовало ряд
документов, до той поры дремавших в хранилищах Национальной библиотеки в
тихом забвении. Я забыл имя очередного извечного претендента на
французский трон. Однако я убежден, что он подал на нас с Майком в суд,
протестуя против клеветы на славную династию Бурбонов только по наущению
одного из вездесущих агентов Мэрса. Адвокат, которого для нас раздобыл
Джонсон, подготовил процесс и сделал из бедняги отбивную котлету -
претендент не получил ни гроша возмещения. Сэмуэлс, адвокат, и Мэрс
огребли премиальные, а претендент отбыл в Гондурас.
Примерно тогда же начал изменяться тон прессы. До той норы нас
рассматривали как нечто среднее между Шекспиром и владельцем ярмарочного
балагана. Но теперь, когда на свет начали извлекаться давно забытые
неприятные факты, несколько заядлых пессимистов принялись намекать, что мы
- весьма вредоносная парочка. "Кое в чем не стоило бы копаться". Только
огромные средства, которые мы тратили на рекламу, заставили их
воздержаться от прямых нападок.
Тут я сделаю небольшое отступление и расскажу о том, как мы жили,
пока все это происходило. Майк продолжал оставаться на заднем плане -
потому что ему так хотелось. Я кричу и спорю, а он сидит себе в самом
удобном кресле, какое только окажется под рукой, и молчит - и никому
невдомек, что под этой смуглой вежливой маской прячется ум, цепкий, как
медвежий капкан, и куда более быстрый. И еще - чувство юмора и
находчивость. Да, конечно, иногда мы кутили напропалую, но обычно нам было
не до развлечений. Работа нас увлекала, и мы не хотели терять время
впустую. Руфь, пока она оставалась с нами, всегда была не прочь выпить и
потанцевать. Она была молода, почти красива, и между мной и ею начинали
складываться отношения, которые могли перейти в нечто серьезное. Однако мы
вовремя обнаружили, что на очень многое смотрим по-разному. А потому я не
слишком горевал, когда она подписала контракт с компанией
"Метро-Голдвин-Мейер". Этот контракт знаменовал для нее ту славу, деньги и
счастье, на которые она, по ее мнению, имела полное право. Ей дают роли во
второклассных и многосерийных картинах, и с финансовой точки зрения она
устроилась даже лучше, чем могла бы мечтать. Но что касается счастья - не
знаю. Она недавно нам написала - она снова разводится. Но, может быть, это
и есть то, что ей нужно.
Но хватит о Руфи. Я опережаю события. Все время, вплоть до "Пламени
над Францией", мы с Майком хотя и работали вместе, но ставили перед собой
разные конечные цели. Майк помешался на мысли сделать мир лучше, уничтожив
самую возможность войны. Он постоянно повторял: "Войны всех и всяческих
родов свели почти всю историю человечества к одним только усилиям выжить.
А теперь, получив в свои руки атом, оно располагает средством вовсе себя
уничтожить. И если в моих силах сделать хоть что-нибудь, что поможет
предотвратить катастрофу, я это сделаю, Эд, клянусь богом! Иначе и жить
незачем. И это не пустые слова".
Да, это были не пустые слова. Он рассказал мне о своей заветной цели
в первый же день нашего знакомства. Тогда я решил, что он просто
расфантазировался с голодухи. Мне его аппарат казался всего лишь средством
достижения личных благ. И я думал, что и он вскоре станет на мою точку
зрения. Но я ошибся.
Когда живешь и работаешь бок о бок с хорошим человеком, невольно
начинаешь восхищаться качествами, которые и делают его хорошим.
К тому же, когда человеку живется приятно, его начинают тревожить
беды человечества. Во всяком случае, так произошло со мной. Когда я понял,
каким чудесным мог бы стать наш мир, победила точка зрения Майка. Кажется,
это произошло, когда мы работали над "Пламенем", но точная дата роли не
играет. Важно то, что с этого момента между нами уже не было никаких
разногласий, и спорили мы только о том, когда именно устроить перерыв на
обед. Большую часть свободного времени, которого у нас было немного, мы
проводили за бутылкой пива, у аппарата, бродя наугад по разным эпохам.
Мы побывали вместе повсюду и посмотрели все. То мы знакомились с
фальшивомонетчиком Франсуа Вийоном, то отправлялись бродить по ночам с
Гаруном аль-Рашидом. (Этот беззаботный калиф, бесспорно, родился на
несколько сот лет раньше, чем ему следовало бы.) А если настроение у нас
было скверным, мы могли, например, следить за событиями Тридцатилетней
войны. Майк снова и снова, как завороженный, наблюдал гибель Атлантиды -
наверное, потому, что он опасался, как бы что-нибудь подобное не
повторилось еще раз. А стоило мне задремать - и он возвращался к началу
начал - к возникновению нашего мира. (Что было раньше, рассказывать здесь
не стоит.)
Если подумать, то, пожалуй, к лучшему, что ни он, ни я не женаты.
Конечно, мы верили в лучшее будущее, но пока мы оба устали от
человечества, устали от алчных глаз и рук. В мире, поклоняющемся
богатству, власти и силе, только естественно, что порядочность нередко
родится лишь из страха перед этой жизнью или перед загробной. Мы наблюдали
столько скрытного и потаенного - если хочешь, назови это подсматриванием в
замочную скважину, - что научились не принимать на веру внешние проявления
доброты и благородства. Только один раз мы с Майком заглянули в частную
жизнь человека, которого любили и уважали. И одного раза оказалось
достаточно. С тех пор мы взяли за правило принимать людей такими, какими
они кажутся. Но хватит об этом.
Следующие две картины мы выпустили одну за другой - "Свободу
американцам" - про войну за независимость - и "Братья и пушки" - про войну
Севера с Югом. И сразу каждый третий политикан, множество так называемых
"просветителей" и все патриоты-профессионалы возжаждали нашей крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16