- Напри-
мер, бросать жену на чужой стороне, беспомощную женщину, это чепуха?
- Не хочешь ли? Живи с ней сам. Уступаю, - низким голосом, ворчливо,
насмешливо проговорил Дмитрий Панфилыч.
- Не имею ни малейшего намерения. Во всяком случае, к чему же вы же-
нились?
Стало тихо, Дмитрий Панфилыч распрямил грудь, чтобы крикнуть. Раздал-
ся чей-то стон.
Все обернулись.
Прислонившись к чемоданам, в дальнем углу сидела помещица Проскуряко-
ва.
- Бог с тобой, Митя, - расхлябанно заговорила она. - Я тебя не ви-
ню... И вы успокойтесь, Коля, добрый мой. А Митя не виноват... Раз он
счастлив с новой своей... с своей... - она обхватила седую трясущуюся
голову руками и заплакала громко, злобно, надрывисто.
- Скоро ли ты уйдешь к чорту, старая корга?! - грохнул в стол кулаком
Дмитрий Панфилыч, и его красивое, краснощекое лицо с раздвоившейся чер-
ненькой бородкой осатанело. - Здыхай на морозе, здыхай! Чорт тя задави!
Не жалко.
- Я не позволяй крик!.. Митри, не надо горячиться! - перебивая его,
крикнула сестра Мария.
- А, са куррат... - жуя трубку, выругался под нос Ян.
- Бог с ним... Бог с ним, - хлюпала помещица.
- Ага! - злобно смеялся ее муж. - Ты меня богатством хотела взять?
Как же, старая помещица оженила на себе молодого парня. Тьфу, твое бо-
гатство, твое именье! У большевиков оно... Корова у тебя осталась от
твоего богатства-то, да и та здохла.
- Сестра Мария! Ян!.. - ударил в стол и юноша. Губы его кривились,
брови сдавили переносицу. Ему хотелось кричать громко, оскорбительно, но
слова останавливались в горле. И он тихо, но прыгающим голосом сказал: -
Я не ожидал этого, сестра Мария. Я вас представлял себе другой. До сви-
данья, сестра Мария, - поклонился и порывисто вышел вон, ударившись в
косяк плечом.
* * *
Юноша переночевал в избушке лесника, старого добродушного эстонца.
Утром он плотно подкрепился, заплатил эстонцу за гостеприимство и
расспросил его про дорогу к Народному Дому. Путь лежал мимо сестры Марии
и прямо в лес. Юноша шел низко опустив голову, ему не хотелось ни с кем
встречаться. День был пасмурный, насыщенный изморозью. С грустным кар-
каньем летали ленивые вороны, и юноше стало грустно, как только может
быть грустно в праздник на чужбине.
- Послушайте, стойте! Николай!.. - Тревожно оглядываясь, бежала сест-
ра Мария. Она схватила его руку двумя руками и с виноватой, просительной
улыбкой сказала: - Какой вы злюк... Ай, как не хорошо...
Юноша смутился.
Он, краснея, растерянно мигал:
- Извините меня. Я, конечно, был вчера не прав. С горяча просто.
Сестра Мария померкла.
- Сгоряча? Значит вы прощаете мой поступок? - она с укоризной подняла
на него ясные глаза. - Очень грустно, очень...
- Почему?
- Вы не понимайт, почему? Когда-нибудь поймете.
- Так, - неопределенно сказал юноша: ему показалось, что сестра Мария
фальшивит. - Я все-таки не могу понять.
- Ах, оставим, - капризно наморщила она свой тонкий прямой нос. -
Скажить, куда идете? В Народный Дом? Где вы ночеваль?
Они шли, но юноше казалось, что они стоят на месте, а две темные сте-
ны сосен спешат назад.
- Кто он? Вы знаете его? Этот Митри. Я его совсем не знайт, - и сест-
ра Мария оглянулась.
- Странно, - сухо и насмешливо ответил юноша, - во всяком случае вам
нужно бы его знать. Девчонка вы, что ли? Вы все оглядываетесь назад...
Идите скорей. Он чертовски ревнив.
- Вы правы, - деланно проговорила она и остановилась. В глазах ее ви-
новатость, злоба, скорбь. - До свиданья, Коля... А я вас... я вас,
все-таки... Но вы не можете поверить... Ах, Коля, милый... Не так все,
не так... Вы спешите? Да? Вечером увидимся. Я буду в Народный Дом. Но я
ненавижу эту старый женщина. Ненавижу!..
Он быстро зашагал вперед. И спина его чувствовала неотрывный, моля-
щий, пугающий взгляд Марии.
Глава VIII
Взрыв
Деревянное здание летнего Народного Дома стояло на поляне, среди гус-
того сосняка. В нем никто не жил, по глубоким сугробам протоптаны свежие
тропы, и люди с топорами в руках, весело пересмеиваясь, срывают с зако-
лоченных окон доски. Всю ночь топились две времянки, в доме густеет си-
зое угарное тепло. Сцену драпируют гирляндами из хвой. Зажигают нес-
колько керосиновых ламп под потолком. Актеры в шубах, в шапках кончают
репетицию. Разбитое стекло затыкают какой-то рванью.
Спускается вечер, солнце давно село, и бледная звезда зажглась. В ле-
су слышно дряблое пение хором и еще, в другом месте. Ближе, ближе. И вот
с двух дорог подходят к дому две толпы молодежи, с красными флагами, с
плакатами: "Елагу ватабус!". Приветствия, шутки, смех. Многие навеселе.
Белобрысые лица праздничны. Голоса мужчин тонки и тягучи, как у скопцов,
в движеньях сдержанность, отсутствие бесшабашной удали и хулиганства.
Все чинно, все прикалошено, причесано, в перчатках. Николай Ребров срав-
нил эту толпу эстонских поселян с своей родной, крестьянской, и сразу
понял, что здесь России нет. А народ все прибывал, мужчины и женщины,
пешие и конные, в крытых коврами маленьких повозках, с лентами в гривах
низкорослых лошаденок, с бубенцами под дугой. Стало темнеть. Желтые ог-
нистые квадраты окон гляделись в мглу наступавшей ночи, западная часть
неба над темным бархатом пихт и сосен стала голубеть, показался, раздви-
гая облака, двурогий месяц.
Николай Ребров взад-вперед прохаживался возле дома. Ждал кого? Нет.
Народ - русские солдаты и эстонцы - проходили мимо него многоголосой ве-
реницей, но он далек отсюда, он был в мечтах. И только два радостных го-
лоса: - О, приятель! Пойдем! Чухны комедь ломают... - ненадолго возвра-
тили его к действительности.
Он вошел и увидал то, о чем до боли сладко тосковала его душа. В его
и только в его глазах - просторный, залитый яркими огнями зал. Посереди-
не, под потолок, вся в блестящих погремушках, в звездах, рождественская
русская елка. Нарядная толпа детей плывет в тихом изумительном танце, и
все дрожит, колышется, мерцает. Юношу вдруг потянуло туда, под родную
чудодейственную елку, в гущу смеющихся беззаботных детских лиц. И он сам
- не сам, он веселое дитя, и мать улыбается ему издали, машет рукой, зо-
вет... Но вот что-то взорвалось: треск - грохот - крики - все сразу по-
меркло, елка разлетелась в дым, и пред глазами - маленькая сцена с ма-
ленькими человечками, тысячи голов, аплодисменты, жалкий свет скупых ог-
ней, пред глазами все та же нищая, нагая явь.
Николай Ребров шумно выдохнул весь воздух, тряхнул головой и, проби-
раясь между рядами, разочарованно опустился на свободный стул. Он снача-
ла ощутил горячее дыханье на своей щеке, потом тихий захлебнувшийся шо-
пот:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
мер, бросать жену на чужой стороне, беспомощную женщину, это чепуха?
- Не хочешь ли? Живи с ней сам. Уступаю, - низким голосом, ворчливо,
насмешливо проговорил Дмитрий Панфилыч.
- Не имею ни малейшего намерения. Во всяком случае, к чему же вы же-
нились?
Стало тихо, Дмитрий Панфилыч распрямил грудь, чтобы крикнуть. Раздал-
ся чей-то стон.
Все обернулись.
Прислонившись к чемоданам, в дальнем углу сидела помещица Проскуряко-
ва.
- Бог с тобой, Митя, - расхлябанно заговорила она. - Я тебя не ви-
ню... И вы успокойтесь, Коля, добрый мой. А Митя не виноват... Раз он
счастлив с новой своей... с своей... - она обхватила седую трясущуюся
голову руками и заплакала громко, злобно, надрывисто.
- Скоро ли ты уйдешь к чорту, старая корга?! - грохнул в стол кулаком
Дмитрий Панфилыч, и его красивое, краснощекое лицо с раздвоившейся чер-
ненькой бородкой осатанело. - Здыхай на морозе, здыхай! Чорт тя задави!
Не жалко.
- Я не позволяй крик!.. Митри, не надо горячиться! - перебивая его,
крикнула сестра Мария.
- А, са куррат... - жуя трубку, выругался под нос Ян.
- Бог с ним... Бог с ним, - хлюпала помещица.
- Ага! - злобно смеялся ее муж. - Ты меня богатством хотела взять?
Как же, старая помещица оженила на себе молодого парня. Тьфу, твое бо-
гатство, твое именье! У большевиков оно... Корова у тебя осталась от
твоего богатства-то, да и та здохла.
- Сестра Мария! Ян!.. - ударил в стол и юноша. Губы его кривились,
брови сдавили переносицу. Ему хотелось кричать громко, оскорбительно, но
слова останавливались в горле. И он тихо, но прыгающим голосом сказал: -
Я не ожидал этого, сестра Мария. Я вас представлял себе другой. До сви-
данья, сестра Мария, - поклонился и порывисто вышел вон, ударившись в
косяк плечом.
* * *
Юноша переночевал в избушке лесника, старого добродушного эстонца.
Утром он плотно подкрепился, заплатил эстонцу за гостеприимство и
расспросил его про дорогу к Народному Дому. Путь лежал мимо сестры Марии
и прямо в лес. Юноша шел низко опустив голову, ему не хотелось ни с кем
встречаться. День был пасмурный, насыщенный изморозью. С грустным кар-
каньем летали ленивые вороны, и юноше стало грустно, как только может
быть грустно в праздник на чужбине.
- Послушайте, стойте! Николай!.. - Тревожно оглядываясь, бежала сест-
ра Мария. Она схватила его руку двумя руками и с виноватой, просительной
улыбкой сказала: - Какой вы злюк... Ай, как не хорошо...
Юноша смутился.
Он, краснея, растерянно мигал:
- Извините меня. Я, конечно, был вчера не прав. С горяча просто.
Сестра Мария померкла.
- Сгоряча? Значит вы прощаете мой поступок? - она с укоризной подняла
на него ясные глаза. - Очень грустно, очень...
- Почему?
- Вы не понимайт, почему? Когда-нибудь поймете.
- Так, - неопределенно сказал юноша: ему показалось, что сестра Мария
фальшивит. - Я все-таки не могу понять.
- Ах, оставим, - капризно наморщила она свой тонкий прямой нос. -
Скажить, куда идете? В Народный Дом? Где вы ночеваль?
Они шли, но юноше казалось, что они стоят на месте, а две темные сте-
ны сосен спешат назад.
- Кто он? Вы знаете его? Этот Митри. Я его совсем не знайт, - и сест-
ра Мария оглянулась.
- Странно, - сухо и насмешливо ответил юноша, - во всяком случае вам
нужно бы его знать. Девчонка вы, что ли? Вы все оглядываетесь назад...
Идите скорей. Он чертовски ревнив.
- Вы правы, - деланно проговорила она и остановилась. В глазах ее ви-
новатость, злоба, скорбь. - До свиданья, Коля... А я вас... я вас,
все-таки... Но вы не можете поверить... Ах, Коля, милый... Не так все,
не так... Вы спешите? Да? Вечером увидимся. Я буду в Народный Дом. Но я
ненавижу эту старый женщина. Ненавижу!..
Он быстро зашагал вперед. И спина его чувствовала неотрывный, моля-
щий, пугающий взгляд Марии.
Глава VIII
Взрыв
Деревянное здание летнего Народного Дома стояло на поляне, среди гус-
того сосняка. В нем никто не жил, по глубоким сугробам протоптаны свежие
тропы, и люди с топорами в руках, весело пересмеиваясь, срывают с зако-
лоченных окон доски. Всю ночь топились две времянки, в доме густеет си-
зое угарное тепло. Сцену драпируют гирляндами из хвой. Зажигают нес-
колько керосиновых ламп под потолком. Актеры в шубах, в шапках кончают
репетицию. Разбитое стекло затыкают какой-то рванью.
Спускается вечер, солнце давно село, и бледная звезда зажглась. В ле-
су слышно дряблое пение хором и еще, в другом месте. Ближе, ближе. И вот
с двух дорог подходят к дому две толпы молодежи, с красными флагами, с
плакатами: "Елагу ватабус!". Приветствия, шутки, смех. Многие навеселе.
Белобрысые лица праздничны. Голоса мужчин тонки и тягучи, как у скопцов,
в движеньях сдержанность, отсутствие бесшабашной удали и хулиганства.
Все чинно, все прикалошено, причесано, в перчатках. Николай Ребров срав-
нил эту толпу эстонских поселян с своей родной, крестьянской, и сразу
понял, что здесь России нет. А народ все прибывал, мужчины и женщины,
пешие и конные, в крытых коврами маленьких повозках, с лентами в гривах
низкорослых лошаденок, с бубенцами под дугой. Стало темнеть. Желтые ог-
нистые квадраты окон гляделись в мглу наступавшей ночи, западная часть
неба над темным бархатом пихт и сосен стала голубеть, показался, раздви-
гая облака, двурогий месяц.
Николай Ребров взад-вперед прохаживался возле дома. Ждал кого? Нет.
Народ - русские солдаты и эстонцы - проходили мимо него многоголосой ве-
реницей, но он далек отсюда, он был в мечтах. И только два радостных го-
лоса: - О, приятель! Пойдем! Чухны комедь ломают... - ненадолго возвра-
тили его к действительности.
Он вошел и увидал то, о чем до боли сладко тосковала его душа. В его
и только в его глазах - просторный, залитый яркими огнями зал. Посереди-
не, под потолок, вся в блестящих погремушках, в звездах, рождественская
русская елка. Нарядная толпа детей плывет в тихом изумительном танце, и
все дрожит, колышется, мерцает. Юношу вдруг потянуло туда, под родную
чудодейственную елку, в гущу смеющихся беззаботных детских лиц. И он сам
- не сам, он веселое дитя, и мать улыбается ему издали, машет рукой, зо-
вет... Но вот что-то взорвалось: треск - грохот - крики - все сразу по-
меркло, елка разлетелась в дым, и пред глазами - маленькая сцена с ма-
ленькими человечками, тысячи голов, аплодисменты, жалкий свет скупых ог-
ней, пред глазами все та же нищая, нагая явь.
Николай Ребров шумно выдохнул весь воздух, тряхнул головой и, проби-
раясь между рядами, разочарованно опустился на свободный стул. Он снача-
ла ощутил горячее дыханье на своей щеке, потом тихий захлебнувшийся шо-
пот:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36