.. Я
ночью так ослаб... Извините...
- Ах, что вы! Пожалуйста... А мы пробираемся на Юрьев. Там папочка
ликвидирует скот, и мы чем-нибудь займемся, - лепетала черненькая Варя,
помешивая закипающее в котелке молоко. - Это в том случае, конечно, если
генерал Юденич не очистит Россию от красных банд.
- Ах, пожалуйста! - воскликнула белокурая Нина, и ее строгие брови
сдвинулись к переносице. - Какую с папочкой вы городите чушь... Извини
меня...
- Брось, сестра, никогда мы с тобой не сойдемся. Там бы и оставалась
со своими красными. А вот и папочка...
К костру подошел с быстрыми черными глазами чернобородый человек.
- Ага! Вы уже проснулись? А ведь только еще 10 часов, - заговорил он
сиплым простуженным голосом. - Ну, батенька, и хороши вы были вчера. Эх,
жалко термометр далеко. Дайте-ка голову... Ого! Жарок изрядный.
На большом ковре пили кофе и горячее молоко. Лопнул стакан. Кукушкин
злобно бросил его в снег. Парень-работник в рваном овчинном пиджаке во-
зился у костра: переставлял рогульки с повешенными на них котелками, ру-
бил баранью ногу, подбрасывал дрова. Белый понтер, Цейлон, спал у самого
костра на сене и дрожал. Помещик ел быстро, обжигался, много говорил, но
юношу мучила болезнь, и мысль определенно и настойчиво влекла его на от-
дых. Сестры шептались:
- Я говорила - голубые...
- Ничего подобного - серые.
Небо было чистое, с легким морозом. Ожившая дорога двигалась сквозь
сосны - телеги, овцы, таратайки, коровы, всадники, солдаты, мужики - до-
рога взмыкивала, скрипела, скорготала, гайкала и, дуга в дугу, как хре-
бет допотопного дракона, с присвистом и гиком, шершаво змеясь уползала
вглубь.
- Я должен итти, - сказал юноша, - вы не знаете, сколько верст до Му-
синой-Пушкиной?
- Ах, пожалуйста, мы вас не пустим! - вскричали сестры ангельскими
голосами.
И вновь, на короткое мгновенье, закраснело, зазолотилось все.
- Я болен... Мне надо доктора... Там есть.
- Тогда вот что, - проговорил отец и поднялся. - Иван! заседлай двух
лошадей... Понял?
- Трех, трех! - вскричала Варя.
* * *
Николай Ребров в ватной старенькой венгерке, подаренной ему помещи-
ком, куда-то плывет в солнечном пространстве.
- Вы мне обязательно должны писать... Прямо: Юрьев, до востребования,
Варваре Михайловне Кукушкиной. Ах, милый Коля! Как жаль, что вы
больны... Держитесь крепче!
Варя плывет рядом с ним, плывет и говорит, и еще плывет Иван, плывет
дорога, люди, лошади, коровы, лес, плывет и фыркает Цейлон.
- У меня двоюродный брат. Я его должен разыскать. Он военный чинов-
ник. При полевом казначействе.
- А вы любите приключения? Я люблю. А то жизнь такая серая, скуч-
ная... Особенно в деревне... Мамы у нас нет. Я всегда мечтала: встречу
его, встречу, встречу!..
- Кого?
- Вас! Ха-ха-ха! Вам смешно? Милый, милый Коля. И как быстро в нес-
частьи сходятся люди. Вы мне сразу стали каким-то родным, близким. Мне
ужасно хочется ухаживать за вами, быть сестрой милосердия. Но папочка у
нас очень строгий... А мама умерла.
Иван плывет, ударяет по воде веслами, лошадь мотает головой, весла
говорят:
- Вам, барышня, пора обратно.
- Ничего подобного. Цейлон, Цейлон, иси!
- Барин ругаться будут.
- Не твое дело. Отстань!
Ах, к чему эти споры, когда все плывет, когда голова валится на грудь
и хочется тишины и одиночества.
- Цейлон!!.
Красный лес гуще, гуще. Лес преградил дорогу.
- Тпррру!!
Туман и тишина.
* * *
Николай Ребров застонал. Зачем? Просто так, взял и застонал. Бездон-
ный колодец. Мерцают огоньки. Под ним - солома и что-то твердое. Он по-
лого скользит на дно, медленно, но верно. И все стонут, справа, слева,
впереди, стонут, охают, бормочут и все, вместе с ним, скользят на дно.
Там мрак и холод.
Идет вся в белом, белая женщина идет, идет со дна, из холода и тьмы,
но в глазах ее огонь и ласка. Не даром к ней тянутся с низу жадные, тре-
пещущие, скорченные руки, приподнимаются от грязной соломы взлохмаченные
головы:
- Сестрица... Родненькая.
- Где я? - спросил сам себя Николай Ребров.
Длинный низкий коридор, солома, стоны, кучи тел, электрические лам-
почки над головой, сестра. И в случайной волне воспоминаний вяло проплы-
вают разрозненные клочья картин и звуков: костры, как кони, и гривастые
кони, как костры, снег, выстрел, зеленая зыбь Пейпус-озера и - "милый,
милый Коля"... Чей это голос, чьи глаза? Сон или явь все это? Женщина,
как хмельной туман, как черемуха в цвету, склонилась над ним, и белая
рука коснулась его головы.
- Вы очень хворайт. Можете подниматься? Можете вставайть? Идить за
мной!
Сон продолжался, белый туман влек его вперед, шуршала солома под но-
гами, шуршал и рвался недовольный ропот многих голосов:
- А-а, ишь ты... а-а-а... Нас бросила-а-а...
- Скажите, где я?.. Куда меня ведете?. Почему они...
- Идить за мной... Дайте - помогу вам. Руку, руку!
Щурил глаза. И какой-то синий свет лил сверху, волнами ходил свежий
воздух. Дорога, сосны, снег, стена, ступени вверх, вдруг - тепло, запах-
ло хлебом, белая постель и милые, милые, чьи-то бесконечно добрые глаза.
Николай Ребров поймал белую руку и поцеловал. Кто-то ударил медной лож-
кой в медный таз: бам! И этот звук, как кусок меди, как раскаленная
большая пчела вьется возле юноши, жужжит, врывается в ухо, вылетает,
звенит - стрекочет пред самыми его глазами. Хочется прогнать, уничтожить
или самому умереть. Он взглядывает на таз: таз на месте, а звуки хо-
дят-ходят. Кто смеет будить его? Кто хочет прервать его светлый сон?
- Уйдите, не трогайте... Ма-а-ма!! - прокричали в пустоту чужие его
уста, но меч опустился, сон и явь отлетели прочь.
* * *
Полдень, солнечные квадраты окон опрокинулись на крашеный чистый пол,
тени от легких занавесок, фикусов и цветущих фуксий легли нежным узором.
Белые стены небольшой комнаты, изразцовая, шведская печь, крепкая прос-
тая мебель, темное распятие в углу на полке. За огромным столом бритый
длинноволосый старик в коротких синих панталонах, шерстяных чулках и
грубых башмаках. Он пьет кофе. От белой очищенной картошки - пар. На та-
релке гора сливочного масла.
К Николаю Реброву подходит с кофе сестра Мария, дочь старика.
- Подкрепляйте себя, - говорит она ласково. На ее косынке маленький
красный крест.
- Я не знаю, как благодарить вас, сестра, - вы приютили меня в своем
доме. А там, в коридоре, я, наверно, подох бы на соломе, как пес. Благо-
дарю вас, сестра Мария! Ведь я провалялся здесь, сколько? Десять дней? И
вас благодарю очень, Ян. Пожалуй к вечеру мне можно двинуться дальше.
- Нет, - сказала сестра Мария и приветливое лицо ее стало озабочен-
ным. - Зачем торопить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
ночью так ослаб... Извините...
- Ах, что вы! Пожалуйста... А мы пробираемся на Юрьев. Там папочка
ликвидирует скот, и мы чем-нибудь займемся, - лепетала черненькая Варя,
помешивая закипающее в котелке молоко. - Это в том случае, конечно, если
генерал Юденич не очистит Россию от красных банд.
- Ах, пожалуйста! - воскликнула белокурая Нина, и ее строгие брови
сдвинулись к переносице. - Какую с папочкой вы городите чушь... Извини
меня...
- Брось, сестра, никогда мы с тобой не сойдемся. Там бы и оставалась
со своими красными. А вот и папочка...
К костру подошел с быстрыми черными глазами чернобородый человек.
- Ага! Вы уже проснулись? А ведь только еще 10 часов, - заговорил он
сиплым простуженным голосом. - Ну, батенька, и хороши вы были вчера. Эх,
жалко термометр далеко. Дайте-ка голову... Ого! Жарок изрядный.
На большом ковре пили кофе и горячее молоко. Лопнул стакан. Кукушкин
злобно бросил его в снег. Парень-работник в рваном овчинном пиджаке во-
зился у костра: переставлял рогульки с повешенными на них котелками, ру-
бил баранью ногу, подбрасывал дрова. Белый понтер, Цейлон, спал у самого
костра на сене и дрожал. Помещик ел быстро, обжигался, много говорил, но
юношу мучила болезнь, и мысль определенно и настойчиво влекла его на от-
дых. Сестры шептались:
- Я говорила - голубые...
- Ничего подобного - серые.
Небо было чистое, с легким морозом. Ожившая дорога двигалась сквозь
сосны - телеги, овцы, таратайки, коровы, всадники, солдаты, мужики - до-
рога взмыкивала, скрипела, скорготала, гайкала и, дуга в дугу, как хре-
бет допотопного дракона, с присвистом и гиком, шершаво змеясь уползала
вглубь.
- Я должен итти, - сказал юноша, - вы не знаете, сколько верст до Му-
синой-Пушкиной?
- Ах, пожалуйста, мы вас не пустим! - вскричали сестры ангельскими
голосами.
И вновь, на короткое мгновенье, закраснело, зазолотилось все.
- Я болен... Мне надо доктора... Там есть.
- Тогда вот что, - проговорил отец и поднялся. - Иван! заседлай двух
лошадей... Понял?
- Трех, трех! - вскричала Варя.
* * *
Николай Ребров в ватной старенькой венгерке, подаренной ему помещи-
ком, куда-то плывет в солнечном пространстве.
- Вы мне обязательно должны писать... Прямо: Юрьев, до востребования,
Варваре Михайловне Кукушкиной. Ах, милый Коля! Как жаль, что вы
больны... Держитесь крепче!
Варя плывет рядом с ним, плывет и говорит, и еще плывет Иван, плывет
дорога, люди, лошади, коровы, лес, плывет и фыркает Цейлон.
- У меня двоюродный брат. Я его должен разыскать. Он военный чинов-
ник. При полевом казначействе.
- А вы любите приключения? Я люблю. А то жизнь такая серая, скуч-
ная... Особенно в деревне... Мамы у нас нет. Я всегда мечтала: встречу
его, встречу, встречу!..
- Кого?
- Вас! Ха-ха-ха! Вам смешно? Милый, милый Коля. И как быстро в нес-
частьи сходятся люди. Вы мне сразу стали каким-то родным, близким. Мне
ужасно хочется ухаживать за вами, быть сестрой милосердия. Но папочка у
нас очень строгий... А мама умерла.
Иван плывет, ударяет по воде веслами, лошадь мотает головой, весла
говорят:
- Вам, барышня, пора обратно.
- Ничего подобного. Цейлон, Цейлон, иси!
- Барин ругаться будут.
- Не твое дело. Отстань!
Ах, к чему эти споры, когда все плывет, когда голова валится на грудь
и хочется тишины и одиночества.
- Цейлон!!.
Красный лес гуще, гуще. Лес преградил дорогу.
- Тпррру!!
Туман и тишина.
* * *
Николай Ребров застонал. Зачем? Просто так, взял и застонал. Бездон-
ный колодец. Мерцают огоньки. Под ним - солома и что-то твердое. Он по-
лого скользит на дно, медленно, но верно. И все стонут, справа, слева,
впереди, стонут, охают, бормочут и все, вместе с ним, скользят на дно.
Там мрак и холод.
Идет вся в белом, белая женщина идет, идет со дна, из холода и тьмы,
но в глазах ее огонь и ласка. Не даром к ней тянутся с низу жадные, тре-
пещущие, скорченные руки, приподнимаются от грязной соломы взлохмаченные
головы:
- Сестрица... Родненькая.
- Где я? - спросил сам себя Николай Ребров.
Длинный низкий коридор, солома, стоны, кучи тел, электрические лам-
почки над головой, сестра. И в случайной волне воспоминаний вяло проплы-
вают разрозненные клочья картин и звуков: костры, как кони, и гривастые
кони, как костры, снег, выстрел, зеленая зыбь Пейпус-озера и - "милый,
милый Коля"... Чей это голос, чьи глаза? Сон или явь все это? Женщина,
как хмельной туман, как черемуха в цвету, склонилась над ним, и белая
рука коснулась его головы.
- Вы очень хворайт. Можете подниматься? Можете вставайть? Идить за
мной!
Сон продолжался, белый туман влек его вперед, шуршала солома под но-
гами, шуршал и рвался недовольный ропот многих голосов:
- А-а, ишь ты... а-а-а... Нас бросила-а-а...
- Скажите, где я?.. Куда меня ведете?. Почему они...
- Идить за мной... Дайте - помогу вам. Руку, руку!
Щурил глаза. И какой-то синий свет лил сверху, волнами ходил свежий
воздух. Дорога, сосны, снег, стена, ступени вверх, вдруг - тепло, запах-
ло хлебом, белая постель и милые, милые, чьи-то бесконечно добрые глаза.
Николай Ребров поймал белую руку и поцеловал. Кто-то ударил медной лож-
кой в медный таз: бам! И этот звук, как кусок меди, как раскаленная
большая пчела вьется возле юноши, жужжит, врывается в ухо, вылетает,
звенит - стрекочет пред самыми его глазами. Хочется прогнать, уничтожить
или самому умереть. Он взглядывает на таз: таз на месте, а звуки хо-
дят-ходят. Кто смеет будить его? Кто хочет прервать его светлый сон?
- Уйдите, не трогайте... Ма-а-ма!! - прокричали в пустоту чужие его
уста, но меч опустился, сон и явь отлетели прочь.
* * *
Полдень, солнечные квадраты окон опрокинулись на крашеный чистый пол,
тени от легких занавесок, фикусов и цветущих фуксий легли нежным узором.
Белые стены небольшой комнаты, изразцовая, шведская печь, крепкая прос-
тая мебель, темное распятие в углу на полке. За огромным столом бритый
длинноволосый старик в коротких синих панталонах, шерстяных чулках и
грубых башмаках. Он пьет кофе. От белой очищенной картошки - пар. На та-
релке гора сливочного масла.
К Николаю Реброву подходит с кофе сестра Мария, дочь старика.
- Подкрепляйте себя, - говорит она ласково. На ее косынке маленький
красный крест.
- Я не знаю, как благодарить вас, сестра, - вы приютили меня в своем
доме. А там, в коридоре, я, наверно, подох бы на соломе, как пес. Благо-
дарю вас, сестра Мария! Ведь я провалялся здесь, сколько? Десять дней? И
вас благодарю очень, Ян. Пожалуй к вечеру мне можно двинуться дальше.
- Нет, - сказала сестра Мария и приветливое лицо ее стало озабочен-
ным. - Зачем торопить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36