Стоянки вблизи
полицейского управления не было, и здание казалось отделенным милями
покрытого лужами асфальта и сплошной завесой дождя. Темное небо набухло и
грузно провисало между окружавшими площадь домами.
Неожиданно почувствовав свои годы, Харпур долго смотрел на здание
полицейского управления и захлебывающиеся водосточные решетки, потом вылез
из машины и с трудом разогнулся. Не верилось, что в подвальном помещении
западного крыла сияет теплое солнце. Но он это знал точно, потому что
перед выходом из дому специально позвонил.
- Внизу сегодня отличная погода, господин судья, - сказал охранник с
уважительной непринужденностью, сложившейся за долгие годы. - На улице,
конечно, не очень приятно, но там здорово.
- Репортеры не появлялись?
- Да кое-кто... Вы приедете, господин судья?
- Пожалуй, - ответил Харпур. - Займи для меня местечко, Сэм.
- Обязательно, сэр!
Харпур зашагал быстро, как только мог себе позволить, засунув руки в
карманы и ощущая тыльной стороной кисти холодные струйки дождя. При каждом
движении пальцев подкладка прилипала к коже. Поднимаясь по ступеням к
главному входу, Харпур почувствовал предостерегающее трепетанье в левой
стороне груди - он слишком спешит, слишком нажимает.
Дежурный у входа молодцевато отдал честь.
Харпур кивнул.
- Прямо не верится, что сейчас июнь, правда, Бен?
- Да, сэр. Но внизу, я слышал, очень хорошо.
Харпур приветливо махнул рукой и шел уже по коридору, когда его
захлестнула боль. Жгучая, пронзительная боль. Словно кто-то тщательно
выбрал стерильную иглу, насадил ее на антисептическую рукоятку, раскалил
добела и с милосердной быстротой вонзил в бок. Он застыл на миг и
прислонился к кафельной стене, пытаясь скрыть слабость; на лбу выступила
испарина. "Я не могу сдаться сейчас, - подумал он, - когда осталось всего
несколько недель... Но если это конец?"
Харпур боролся с паникой, пока боль немного не отпустила. Он
облегченно вздохнул и снова пошел по коридору, сознавая, что враг затаился
и выжидает. К солнечному свету удалось выйти без нового приступа.
Сэм Макнамара, охранник у внутренней двери, по обыкновению расплылся
было в улыбке, но, увидев напряженное лицо судьи, быстро провел его в
комнату. Между Харпуром и этим дюжим ирландцем, единственным желанием
которого было кружка за кружкой поглощать кофе, установилась прочная
симпатия, странным образом согревающая душу старого судьи. Макнамара
поставил у стены складной стул и придержал его, пока Харпур садился.
- Спасибо, Сэм, - произнес судья, оглядывая собравшуюся толпу. Никто
не заметил его прихода; все смотрели в сторону солнечного света.
Запах влажной одежды репортеров казался совершенно неуместным в
пыльном подвале. В этом, самом старом, корпусе полицейского управления еще
пять лет назад хранились ненужные архивы. С тех пор все это время, кроме
дней, когда допускались представители печати, голые бетонные стены вмещали
лишь записывающую аппаратуру, двух смертельно скучающих охранников и раму
со стеклянной панелью.
Стекло имело особое свойство - свет через него шел много лет. Такими
стеклами люди пользовались, чтобы запечатлять для своих квартир виды
особой красоты.
По мнению Харпура, картина, которую он видел, как в окне, особой
красотой не блистала: довольно живописный залив где-то на Атлантическом
побережье, но вода была буквально забита лодками, а сбоку нелепо
громоздилась, крича яркими красками, станция техобслуживания. Тонкий
ценитель пейзажных окон, не раздумывая, разбил бы панель булыжником, но
владелец, Эмиль Беннет, привез ее в город - потому что именно этот вид
открывался из дома его детства. Панель, объяснял он, освобождала его от
необходимости совершать двухсотмильную поездку в случае приступа
ностальгии.
Стекло было толщиной в пять лет, то есть пять лет пришлось ему
простоять в доме родителей Беннета, прежде чем первый лучик света вышел с
обратной стороны панели. И естественно, спустя пять лет, уже в городе, в
стекле открывалась все та же панорама, хотя сама панель была конфискована
у Беннета полицией, выказавшей глубочайшее безразличие к его отчему дому.
Она безошибочно покажет все, что видела, - но только в свое время.
Тяжело сгорбившемуся на стуле Харпуру казалось, что он сидит в кино.
Свет в помещении исходил от стеклянного прямоугольника, а беспокойно
ерзающие репортеры располагались рядами, будто зрители. Их присутствие
отвлекало Харпура, мешало с обычной легкостью погрузиться в воспоминания.
Беспокойные воды залива бросали в комнату солнечные блики,
взад-вперед сновали прогулочные лодки, беззвучно въезжали на станцию
техобслуживания случайные автомобили. Через сад на переднем плане прошла
симпатичная девушка в коротком платьице по моде пятилетней давности, и
Харпур заметил, как некоторые журналисты сделали пометки в блокнотах.
Один из наиболее любопытных встал с места и обошел стекло, чтобы
заглянуть с другой стороны, но вернулся разочарованный. Харпур знал, что
сзади панель закрыта металлическим листом. Как определили власти,
выставление напоказ того, что происходило в доме, являлось бы вторжением в
личную жизнь старших Беннетов.
Бесконечно долго тянулись минуты, и разомлевшие от духоты репортеры
стали громко зевать. Откуда-то из первых рядов доносились монотонный храп
и тихое поругивание. Курить вблизи контрольной аппаратуры, от имени штата
жадно фиксировавшей изображение, было запрещено, и в коридор с сигаретами
потянулись группки из трех-четырех человек. Харпур услышал сетования на
долгое ожидание и улыбнулся - он ждал пять лет. А иногда казалось, что
даже больше.
Этого дня, седьмого июня, вместе с ним ждала вся страна. Но точно
время не мог назвать никто. Дело в том, что Эмиль Беннет так и не сумел
припомнить, когда именно в то жаркое воскресенье приехал он в дом
родителей за своим медленным стеклом. Следствию пришлось довольствоваться
весьма расплывчатым "около трех пополудни".
Один из репортеров - модно одетый, светловолосый и невероятно молодой
- наконец заметил сидящего у двери Харпура и подошел.
- Прошу прощения, сэр. Вы не судья Харпур?
Харпур кивнул. Глаза юноши на миг расширились, когда он осознал
важность присутствия судьи для готовящегося в печать материала.
- Если не ошибаюсь, вы вели слушание дела... Рэддола?
Он собирался сказать "дела Стеклянного Глаза", но вовремя
спохватился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
полицейского управления не было, и здание казалось отделенным милями
покрытого лужами асфальта и сплошной завесой дождя. Темное небо набухло и
грузно провисало между окружавшими площадь домами.
Неожиданно почувствовав свои годы, Харпур долго смотрел на здание
полицейского управления и захлебывающиеся водосточные решетки, потом вылез
из машины и с трудом разогнулся. Не верилось, что в подвальном помещении
западного крыла сияет теплое солнце. Но он это знал точно, потому что
перед выходом из дому специально позвонил.
- Внизу сегодня отличная погода, господин судья, - сказал охранник с
уважительной непринужденностью, сложившейся за долгие годы. - На улице,
конечно, не очень приятно, но там здорово.
- Репортеры не появлялись?
- Да кое-кто... Вы приедете, господин судья?
- Пожалуй, - ответил Харпур. - Займи для меня местечко, Сэм.
- Обязательно, сэр!
Харпур зашагал быстро, как только мог себе позволить, засунув руки в
карманы и ощущая тыльной стороной кисти холодные струйки дождя. При каждом
движении пальцев подкладка прилипала к коже. Поднимаясь по ступеням к
главному входу, Харпур почувствовал предостерегающее трепетанье в левой
стороне груди - он слишком спешит, слишком нажимает.
Дежурный у входа молодцевато отдал честь.
Харпур кивнул.
- Прямо не верится, что сейчас июнь, правда, Бен?
- Да, сэр. Но внизу, я слышал, очень хорошо.
Харпур приветливо махнул рукой и шел уже по коридору, когда его
захлестнула боль. Жгучая, пронзительная боль. Словно кто-то тщательно
выбрал стерильную иглу, насадил ее на антисептическую рукоятку, раскалил
добела и с милосердной быстротой вонзил в бок. Он застыл на миг и
прислонился к кафельной стене, пытаясь скрыть слабость; на лбу выступила
испарина. "Я не могу сдаться сейчас, - подумал он, - когда осталось всего
несколько недель... Но если это конец?"
Харпур боролся с паникой, пока боль немного не отпустила. Он
облегченно вздохнул и снова пошел по коридору, сознавая, что враг затаился
и выжидает. К солнечному свету удалось выйти без нового приступа.
Сэм Макнамара, охранник у внутренней двери, по обыкновению расплылся
было в улыбке, но, увидев напряженное лицо судьи, быстро провел его в
комнату. Между Харпуром и этим дюжим ирландцем, единственным желанием
которого было кружка за кружкой поглощать кофе, установилась прочная
симпатия, странным образом согревающая душу старого судьи. Макнамара
поставил у стены складной стул и придержал его, пока Харпур садился.
- Спасибо, Сэм, - произнес судья, оглядывая собравшуюся толпу. Никто
не заметил его прихода; все смотрели в сторону солнечного света.
Запах влажной одежды репортеров казался совершенно неуместным в
пыльном подвале. В этом, самом старом, корпусе полицейского управления еще
пять лет назад хранились ненужные архивы. С тех пор все это время, кроме
дней, когда допускались представители печати, голые бетонные стены вмещали
лишь записывающую аппаратуру, двух смертельно скучающих охранников и раму
со стеклянной панелью.
Стекло имело особое свойство - свет через него шел много лет. Такими
стеклами люди пользовались, чтобы запечатлять для своих квартир виды
особой красоты.
По мнению Харпура, картина, которую он видел, как в окне, особой
красотой не блистала: довольно живописный залив где-то на Атлантическом
побережье, но вода была буквально забита лодками, а сбоку нелепо
громоздилась, крича яркими красками, станция техобслуживания. Тонкий
ценитель пейзажных окон, не раздумывая, разбил бы панель булыжником, но
владелец, Эмиль Беннет, привез ее в город - потому что именно этот вид
открывался из дома его детства. Панель, объяснял он, освобождала его от
необходимости совершать двухсотмильную поездку в случае приступа
ностальгии.
Стекло было толщиной в пять лет, то есть пять лет пришлось ему
простоять в доме родителей Беннета, прежде чем первый лучик света вышел с
обратной стороны панели. И естественно, спустя пять лет, уже в городе, в
стекле открывалась все та же панорама, хотя сама панель была конфискована
у Беннета полицией, выказавшей глубочайшее безразличие к его отчему дому.
Она безошибочно покажет все, что видела, - но только в свое время.
Тяжело сгорбившемуся на стуле Харпуру казалось, что он сидит в кино.
Свет в помещении исходил от стеклянного прямоугольника, а беспокойно
ерзающие репортеры располагались рядами, будто зрители. Их присутствие
отвлекало Харпура, мешало с обычной легкостью погрузиться в воспоминания.
Беспокойные воды залива бросали в комнату солнечные блики,
взад-вперед сновали прогулочные лодки, беззвучно въезжали на станцию
техобслуживания случайные автомобили. Через сад на переднем плане прошла
симпатичная девушка в коротком платьице по моде пятилетней давности, и
Харпур заметил, как некоторые журналисты сделали пометки в блокнотах.
Один из наиболее любопытных встал с места и обошел стекло, чтобы
заглянуть с другой стороны, но вернулся разочарованный. Харпур знал, что
сзади панель закрыта металлическим листом. Как определили власти,
выставление напоказ того, что происходило в доме, являлось бы вторжением в
личную жизнь старших Беннетов.
Бесконечно долго тянулись минуты, и разомлевшие от духоты репортеры
стали громко зевать. Откуда-то из первых рядов доносились монотонный храп
и тихое поругивание. Курить вблизи контрольной аппаратуры, от имени штата
жадно фиксировавшей изображение, было запрещено, и в коридор с сигаретами
потянулись группки из трех-четырех человек. Харпур услышал сетования на
долгое ожидание и улыбнулся - он ждал пять лет. А иногда казалось, что
даже больше.
Этого дня, седьмого июня, вместе с ним ждала вся страна. Но точно
время не мог назвать никто. Дело в том, что Эмиль Беннет так и не сумел
припомнить, когда именно в то жаркое воскресенье приехал он в дом
родителей за своим медленным стеклом. Следствию пришлось довольствоваться
весьма расплывчатым "около трех пополудни".
Один из репортеров - модно одетый, светловолосый и невероятно молодой
- наконец заметил сидящего у двери Харпура и подошел.
- Прошу прощения, сэр. Вы не судья Харпур?
Харпур кивнул. Глаза юноши на миг расширились, когда он осознал
важность присутствия судьи для готовящегося в печать материала.
- Если не ошибаюсь, вы вели слушание дела... Рэддола?
Он собирался сказать "дела Стеклянного Глаза", но вовремя
спохватился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39