..
Тут я его поймал на слове. Я сказал ему, что согласен остаться еще
восемь дней, если он расскажет мне, почему...
Это опять показалось ему возмутительным.
- Что такое? - немецкий писатель торгуется, как купец какой-нибудь?
Я согласился с ним.
- Я выторговываю свое сырье, - сказал я. - Мы покупаем у крестьянина
баранью шерсть и прядем из нее нити и ткем пестрые ковры.
Это понравилось ему, он засмеялся:
- Продаю вам этот рассказ за три недели вашего пребывания у меня!
- В Неаполе я выучился торговаться. Три недели за один рассказ - это
называется заломить цену. К тому же я покупаю поросенка в мешке и понятия
не имею, окажется ли товар пригодным. И получу-то я за этот рассказ самое
большее двести марок; пробыл я уже здесь два месяца и должен остаться еще
целых три недели - а я не написал еще ни одной строчки. Моя работа во
всяком случае должна окупаться, иначе я разорюсь...
Но старик отстаивал свои интересы:
- Двадцать седьмого мое рождение, - сказал он, - в этот день я не
хочу оставаться один. Итак, восемнадцать дней - это крайняя цена! А то я
не продам своего рассказа.
- Ну, что же делать, - вздохнул я, - по рукам!
Старик протянул мне руку.
- Бана, - крикнул он, - Бана! Убери вино и стаканы также. Принеси
плоские бокалы и подай шампанского.
- Атья, саиб, атья.
- А ты, Дэвла, принеси шкатулку Хонг-Дока и игральные марки.
Бой принес шкатулку, по знаку своего господина поставил ее передо
мной и нажал пружинку. Крышка сразу открылась. Это была большая шкатулка
из сандалового дерева, благоухание которого сразу наполнило воздух. В
дереве были инкрустации из маленьких кусочков перламутра и слоновой кости,
на боковых стенках были изображены слоны, крокодилы и тигры. На крышке же
было изображено Распятие; по-видимому, это была копия с какой-нибудь
старой гравюры. Однако Спаситель был без бороды, у Него было круглое, даже
полное лицо, на котором было выражение самых ужасных мук. В левом боку не
было раны, отсутствовал также и весь крест; этот Христос был распят на
плоской доске. На дощечке над его головой не было обычных инициалов:
I.N.R.I., а следующие буквы: K.V.K.S.II.C.L.E. Это изображение Распятого
производило неприятное впечатление своей реальностью; оно невольно
напомнило мне картину Маттиаса Грюневальда, хотя, казалось, между этими
двумя изображениями не было ничего общего. Отношение художников к своим
произведениям было совершенно различное: по-видимому, этого художника не
вдохновляли сострадание и сочувствие к мучениям Распятого, а скорее
какая-то ненависть, какое-то самоуслаждение созерцанием этих мук. Работа
была самая тонкая, это был шедевр великого художника.
Старик увидал мой восторг.
- Шкатулка принадлежит вам, - сказал он спокойно.
Я схватил шкатулку обеими руками:
- Вы мне ее дарите?
Он засмеялся:
- Дарю - нет! Но ведь я продал вам свой рассказ, а это шкатулка - это
и есть мой рассказ.
Я стал рыться в марках. Это были треугольные и прямоугольные
перламутровые пластинки с темным металлическим блеском. На каждой марке с
обеих сторон была маленькая картинка, искусно выгравированная.
- Но не дадите ли вы мне комментариев к этому? - спросил я.
- Но ведь вы сами играете теперь с комментариями! Если вы как следует
разложите эти марки, по порядку, то вы можете прочесть мой рассказ, как по
книге. Но теперь захлопните шкатулку и слушайте. Налей, Дэвла!
Бой наполнил наши бокалы, и мы выпили. Он набил также трубку своего
господина, зажег ее и подал ему.
Старик затянулся и выпустил изо рта целое облака едкого дыма. Потом
он откинулся в кресле и сделал слугам знак, чтобы они махали опахалами.
- Вот видите ли, - начал он. - Этот дом действительно заслужил
название бунгало легиона. Здесь пили офицеры, а там в саду - солдаты;
очень часто я приглашал солдат также сюда на веранду. Верьте, что мне
очень часто приходилось встречать интересных типов: людей, прошедших через
огонь и воду и наряду с ними детей, которые ищут материнской ласки. Легион
был для меня настоящим музеем, моей толстой книгой, в которой я всегда
находил новые сказки и приключения. Ведь молодые все рассказывали мне: они
были рады, когда им удавалось застать меня одного, и тогда они раскрывали
мне свою душу. Вот видите ли, это действительно правда, что легионеры
любили меня не только за мое вино и за несколько дней отдыха у меня в
доме.
Тогда французы не заходили еще так глубоко в стану, как теперь.
Последняя стоянка их находилась лишь в трех днях езды отсюда вверх по
Красной Реке. Но даже в Эдгархафене и в ближайших местностях стоянки были
опасны. Дизентерия и тиф, конечно, свирепствовали в этой сырой местности,
а на ряду с этим - тропическая анемия. Вы знаете эту болезнь и знаете, как
умирают от нее. Появляется легкий, едва заметный жарок, от которого пульс
бьется чуть-чуть скорее обыкновенного, но этот жарок не проходит ни днем
ни ночью. Аппетит пропадает, больной становится капризным, как хорошенькая
женщина. Хочется спать, спать - пока наконец не появится призрак смерти, и
больной радуется этому, потому что надеется наконец выспаться вволю. Те,
кто умерли от анемии, остались в выигрыше в сравнении с теми, которые
погибли иным образом. Боже, - конечно, нет никакого удовольствия умереть
от отравленной стрелы, но тут по крайней мере смерть приходит через
короткий срок. Но немногие умерли и этой смертью - быть-может, один из
тысячи. Этому счастью могли позавидовать другие, кто живыми попались в
руки желтым собакам. Был некий Карл Маттис, немецкий дезертир, кирасир,
капрал первого батальона, красивый парень, который не знал страха. Когда
стоянка Гамбетты была осаждена неприятелем, он взялся с двумя другими
легионерами пробиться сквозь неприятеля и принести известия в Эдгархафен.
Однако ночью их открыли и одного убили. Маттису прострелили колено; тогда
он послал своего товарища дольше, а сам боролся против трехсот китайцев, в
течение двух часов прикрывая бегство товарища. Наконец они поймали
Маттиса, связали ему руки и ноги и привязали его к стволу дерева, там, на
плоском берегу реки. Три дня он там лежал, пока наконец его не съели
крокодилы, медленно, кусок за куском, и все-таки эти страшные животные
были милосерднее своих двуногих земляков. Год спустя желтые собаки поймали
Хендрика Ольденкотта из Маастрихта, богатыря семи футов вышины,
невероятная сила которого погубила его: в пьяном состоянии он одним
кулаком убил своего родного брата.
1 2 3 4 5 6 7 8
Тут я его поймал на слове. Я сказал ему, что согласен остаться еще
восемь дней, если он расскажет мне, почему...
Это опять показалось ему возмутительным.
- Что такое? - немецкий писатель торгуется, как купец какой-нибудь?
Я согласился с ним.
- Я выторговываю свое сырье, - сказал я. - Мы покупаем у крестьянина
баранью шерсть и прядем из нее нити и ткем пестрые ковры.
Это понравилось ему, он засмеялся:
- Продаю вам этот рассказ за три недели вашего пребывания у меня!
- В Неаполе я выучился торговаться. Три недели за один рассказ - это
называется заломить цену. К тому же я покупаю поросенка в мешке и понятия
не имею, окажется ли товар пригодным. И получу-то я за этот рассказ самое
большее двести марок; пробыл я уже здесь два месяца и должен остаться еще
целых три недели - а я не написал еще ни одной строчки. Моя работа во
всяком случае должна окупаться, иначе я разорюсь...
Но старик отстаивал свои интересы:
- Двадцать седьмого мое рождение, - сказал он, - в этот день я не
хочу оставаться один. Итак, восемнадцать дней - это крайняя цена! А то я
не продам своего рассказа.
- Ну, что же делать, - вздохнул я, - по рукам!
Старик протянул мне руку.
- Бана, - крикнул он, - Бана! Убери вино и стаканы также. Принеси
плоские бокалы и подай шампанского.
- Атья, саиб, атья.
- А ты, Дэвла, принеси шкатулку Хонг-Дока и игральные марки.
Бой принес шкатулку, по знаку своего господина поставил ее передо
мной и нажал пружинку. Крышка сразу открылась. Это была большая шкатулка
из сандалового дерева, благоухание которого сразу наполнило воздух. В
дереве были инкрустации из маленьких кусочков перламутра и слоновой кости,
на боковых стенках были изображены слоны, крокодилы и тигры. На крышке же
было изображено Распятие; по-видимому, это была копия с какой-нибудь
старой гравюры. Однако Спаситель был без бороды, у Него было круглое, даже
полное лицо, на котором было выражение самых ужасных мук. В левом боку не
было раны, отсутствовал также и весь крест; этот Христос был распят на
плоской доске. На дощечке над его головой не было обычных инициалов:
I.N.R.I., а следующие буквы: K.V.K.S.II.C.L.E. Это изображение Распятого
производило неприятное впечатление своей реальностью; оно невольно
напомнило мне картину Маттиаса Грюневальда, хотя, казалось, между этими
двумя изображениями не было ничего общего. Отношение художников к своим
произведениям было совершенно различное: по-видимому, этого художника не
вдохновляли сострадание и сочувствие к мучениям Распятого, а скорее
какая-то ненависть, какое-то самоуслаждение созерцанием этих мук. Работа
была самая тонкая, это был шедевр великого художника.
Старик увидал мой восторг.
- Шкатулка принадлежит вам, - сказал он спокойно.
Я схватил шкатулку обеими руками:
- Вы мне ее дарите?
Он засмеялся:
- Дарю - нет! Но ведь я продал вам свой рассказ, а это шкатулка - это
и есть мой рассказ.
Я стал рыться в марках. Это были треугольные и прямоугольные
перламутровые пластинки с темным металлическим блеском. На каждой марке с
обеих сторон была маленькая картинка, искусно выгравированная.
- Но не дадите ли вы мне комментариев к этому? - спросил я.
- Но ведь вы сами играете теперь с комментариями! Если вы как следует
разложите эти марки, по порядку, то вы можете прочесть мой рассказ, как по
книге. Но теперь захлопните шкатулку и слушайте. Налей, Дэвла!
Бой наполнил наши бокалы, и мы выпили. Он набил также трубку своего
господина, зажег ее и подал ему.
Старик затянулся и выпустил изо рта целое облака едкого дыма. Потом
он откинулся в кресле и сделал слугам знак, чтобы они махали опахалами.
- Вот видите ли, - начал он. - Этот дом действительно заслужил
название бунгало легиона. Здесь пили офицеры, а там в саду - солдаты;
очень часто я приглашал солдат также сюда на веранду. Верьте, что мне
очень часто приходилось встречать интересных типов: людей, прошедших через
огонь и воду и наряду с ними детей, которые ищут материнской ласки. Легион
был для меня настоящим музеем, моей толстой книгой, в которой я всегда
находил новые сказки и приключения. Ведь молодые все рассказывали мне: они
были рады, когда им удавалось застать меня одного, и тогда они раскрывали
мне свою душу. Вот видите ли, это действительно правда, что легионеры
любили меня не только за мое вино и за несколько дней отдыха у меня в
доме.
Тогда французы не заходили еще так глубоко в стану, как теперь.
Последняя стоянка их находилась лишь в трех днях езды отсюда вверх по
Красной Реке. Но даже в Эдгархафене и в ближайших местностях стоянки были
опасны. Дизентерия и тиф, конечно, свирепствовали в этой сырой местности,
а на ряду с этим - тропическая анемия. Вы знаете эту болезнь и знаете, как
умирают от нее. Появляется легкий, едва заметный жарок, от которого пульс
бьется чуть-чуть скорее обыкновенного, но этот жарок не проходит ни днем
ни ночью. Аппетит пропадает, больной становится капризным, как хорошенькая
женщина. Хочется спать, спать - пока наконец не появится призрак смерти, и
больной радуется этому, потому что надеется наконец выспаться вволю. Те,
кто умерли от анемии, остались в выигрыше в сравнении с теми, которые
погибли иным образом. Боже, - конечно, нет никакого удовольствия умереть
от отравленной стрелы, но тут по крайней мере смерть приходит через
короткий срок. Но немногие умерли и этой смертью - быть-может, один из
тысячи. Этому счастью могли позавидовать другие, кто живыми попались в
руки желтым собакам. Был некий Карл Маттис, немецкий дезертир, кирасир,
капрал первого батальона, красивый парень, который не знал страха. Когда
стоянка Гамбетты была осаждена неприятелем, он взялся с двумя другими
легионерами пробиться сквозь неприятеля и принести известия в Эдгархафен.
Однако ночью их открыли и одного убили. Маттису прострелили колено; тогда
он послал своего товарища дольше, а сам боролся против трехсот китайцев, в
течение двух часов прикрывая бегство товарища. Наконец они поймали
Маттиса, связали ему руки и ноги и привязали его к стволу дерева, там, на
плоском берегу реки. Три дня он там лежал, пока наконец его не съели
крокодилы, медленно, кусок за куском, и все-таки эти страшные животные
были милосерднее своих двуногих земляков. Год спустя желтые собаки поймали
Хендрика Ольденкотта из Маастрихта, богатыря семи футов вышины,
невероятная сила которого погубила его: в пьяном состоянии он одним
кулаком убил своего родного брата.
1 2 3 4 5 6 7 8