Легион мог спасти его от каторги, но не
от тех судий, которых он здесь нашел. Там, в саду, мы нашли его еще
живого: китайцы взрезали ему живот, вынули из него внутренности, наполнили
живот живыми крысами и снова искусно зашили. Лейтенанту Хейделимонту и
двум солдатам они выкололи глаза раскаленными гвоздями; их нашли
полумертвыми от голода в лесу; сержанту Якобу Бибериху они отрубили ноги и
посадили его но мертвого крокодила, как бы подражая казни Мазепы. Мы
выудили его из воды возле Эдгархафена: несчастный промучился еще в
госпитале три недели, пока наконец не умер. Довольно ли вам этого списка?
Я могу его продолжать да бесконечности. Здесь разучиваешься плакать; но
если бы я пролил хоть две слезы за каждого, то я мог бы наполнить ими
такую большую бочку, каких нет в моем погребе. А та история, которую
представляет собой шкатулка, - не что иное, как последняя слеза,
переполнившая бочку.
Старик придвинул к себе шкатулку и открыл ее. Он стал перебирать
длинными ногтями марки, потом вынул одну из них и протянул мне:
- Вот, посмотрите, это - герой.
На круглой перламутровой марке был изображен портрет легионера в
мундире. Полное лицо солдата имело поразительное сходство с изображением
Христа на крышке шкатулки; на обратной стороне марки были те же инициалы,
что и на дощечке над головой Распятого: K.V.K.S.II.C.L.E.
Я прочел "К.фон-К., солдат второго класса иностранного легиона".
- Верно, - сказал старик. - Вот именно. "Карл фон-К"... - он
остановился. - Нет, имени вам не нужно, а впрочем, если пожелаете, вы
можете легко его найти в старом списке моряков. Он был морским кадетом,
прежде чем приехал сюда. Он должен был бросить службу и покинуть
отечество. Ах, этот морской кадет обладал золотым сердцем и мягким
характером! Морским кадетом его продолжали называть все - и товарищи и
начальство. Это был отчаянный юноша, который знал, что жизнь его погублена
и который из своей жизни делал спорт, всегда ставил ее на карту. В Алжире
он один защищал целый форт; когда все начальники пали, он взял на себя
командование десятью легионерами и двумя дюжинами солдат и защищал в
продолжение нескольких недель, пока не пришло подкрепление. Тогда он в
первый раз получил нашивки; три раза он получал их и вскоре после этого
снова терял. Вот это-то и скверно в легионе: сегодня сержант, завтра опять
солдат. Пока эти люди в походе, дело идет хорошо, но эта неограниченная
свобода не переносит городского воздуха, эти люди сейчас же затевают
какую-нибудь нехорошую историю. Морской кадет отличился еще тем, что он
бросился за генералом Барри в Красное Море, когда тот нечаянно упал с
мостков. Под ликующие крики экипажа он вытащил его из воды, не обращая
внимания на громадных акул... Его недостатки? Он пил... как и все
легионеры. И, как все они, волочился за женщинами и иногда забывал
попросить для этого разрешения... А кроме того - ну, да, он третировал
туземцев гораздо более en canalle, чем это было необходимо. Но вообще это
был молодец, для которого не было яблока, висящего слишком высоко. И он
был очень способный; через каких-нибудь два месяца он лучше говорил на
тарабарском языке желтых разбойником, чем я, просидевший бесконечное число
лет в своем бунгало. И манеры, которым он выучился у себя в детстве, он не
забыл даже в легионе. Его товарищи находили, что я в нем души не чаю. Ну,
этого не было, но он мне нравился, и он был мне ближе, чем все другие. В
Эдгархафене он прожил целый год и часто приходил ко мне; он опорожнил
много бочек в моем погребе. Он не говорил "благодарю" после четвертого
стакана, как делаете это вы. Да пейте же. Бана, налей!
- Потом отправился в форт Вальми, который был тогда самой дальней
нашей стоянкой. Туда надо ехать четыре дня в джонке, по бесконечным
извилинам Красной Реки. Но если провести прямую линию по воздуху, то это
вовсе не так далеко, на моей австралийской кобыле я проделал бы этот путь
в восемнадцать часов. Он стал редко приезжать ко мне, но я сам иногда
ездил туда, тем более, что у меня был еще один друг, которого я навещал.
Это был Хонг-Док, который сделал эту шкатулку. Вы улыбаетесь? Хонг-Док -
мой друг? А между тем это было так. Поверьте мне, что и здесь вы можете
найти людей, которые почти ничем не отличаются от нас самих; конечно, их
немного. Но Хонг-Док был одним из них. Быть-может, еще лучше нас. Форт
Вальми - да, мы как-нибудь туда съездим, там нет больше легионеров, теперь
там моряки. Это старинный, невероятно грязный народ, над ним царит
французская крепость на горе, на берегу реки. Узкие улицы с глубокой
грязью, жалкие домишки. Но таков этот город в настоящее время. Раньше,
несколько столетий тому назад, это был, вероятно, большой прекрасный
город, пока с севера не пришли китайцы и не разрушили его. Ах, эти
проклятые китайцы, которые доставляют нам столько хлопот. Развалины вокруг
города в шесть раз больше его самого; для желающих строить материалу там в
настоящее время сколько угодно, и он очень дешевый. Среди этих ужасных
развалин стояло на самом берегу реки большое старое строение, чуть не
дворец: дом Хонг-Дока. Он стоял там еще с незапамятных времен, вероятно,
китайцы пощадили его в силу какого-нибудь религиозного страха. Там жили
властелины этой страны, предки Хонг-Дока. У него были сотни предков и еще
сотни, - гораздо больше всех владетельных домов Европы вместе взятых, и
все-таки он знал их всех. Знал их имена, знал, чем они занимались. Это
были князья и цари, но что касается Хонг-Дока, то он был резчиком по
дереву, как его отец, его дед и его прадед. Дело в том, что хотя китайцы и
пощадили его дом, но они отняли все остальное, и бывшие властелины стали
так же бедны, как их самые жалкие подданные. И вот старый дом стоял
запущенным среди больших кустов с красными цветами, пока не приобрел
нового блеска, когда в страну пришли французы. Отец Хонг-Дока не забыл
истории своей страны, как забыли ее те, кто должны были бы быть его
подданными. И вот, когда белые овладели страной, он первый приветствовал
их на берегу Красной Реки. Он оказал французам неоценимые услуги, и в
благодарность за это ему дали землю и скот, назначили ему известное
жалование и сделали его чем-то вроде губернатора этого края. Это было
последним маленьким лучом счастья, упавшим на старый дом, - теперь он
представляет собой груду развалин, как и все, что окружает его. Легионеры
разгромили его и не оставили камня на камне; это было их местью за
морского кадета, так как убийца его бежал.
1 2 3 4 5 6 7 8
от тех судий, которых он здесь нашел. Там, в саду, мы нашли его еще
живого: китайцы взрезали ему живот, вынули из него внутренности, наполнили
живот живыми крысами и снова искусно зашили. Лейтенанту Хейделимонту и
двум солдатам они выкололи глаза раскаленными гвоздями; их нашли
полумертвыми от голода в лесу; сержанту Якобу Бибериху они отрубили ноги и
посадили его но мертвого крокодила, как бы подражая казни Мазепы. Мы
выудили его из воды возле Эдгархафена: несчастный промучился еще в
госпитале три недели, пока наконец не умер. Довольно ли вам этого списка?
Я могу его продолжать да бесконечности. Здесь разучиваешься плакать; но
если бы я пролил хоть две слезы за каждого, то я мог бы наполнить ими
такую большую бочку, каких нет в моем погребе. А та история, которую
представляет собой шкатулка, - не что иное, как последняя слеза,
переполнившая бочку.
Старик придвинул к себе шкатулку и открыл ее. Он стал перебирать
длинными ногтями марки, потом вынул одну из них и протянул мне:
- Вот, посмотрите, это - герой.
На круглой перламутровой марке был изображен портрет легионера в
мундире. Полное лицо солдата имело поразительное сходство с изображением
Христа на крышке шкатулки; на обратной стороне марки были те же инициалы,
что и на дощечке над головой Распятого: K.V.K.S.II.C.L.E.
Я прочел "К.фон-К., солдат второго класса иностранного легиона".
- Верно, - сказал старик. - Вот именно. "Карл фон-К"... - он
остановился. - Нет, имени вам не нужно, а впрочем, если пожелаете, вы
можете легко его найти в старом списке моряков. Он был морским кадетом,
прежде чем приехал сюда. Он должен был бросить службу и покинуть
отечество. Ах, этот морской кадет обладал золотым сердцем и мягким
характером! Морским кадетом его продолжали называть все - и товарищи и
начальство. Это был отчаянный юноша, который знал, что жизнь его погублена
и который из своей жизни делал спорт, всегда ставил ее на карту. В Алжире
он один защищал целый форт; когда все начальники пали, он взял на себя
командование десятью легионерами и двумя дюжинами солдат и защищал в
продолжение нескольких недель, пока не пришло подкрепление. Тогда он в
первый раз получил нашивки; три раза он получал их и вскоре после этого
снова терял. Вот это-то и скверно в легионе: сегодня сержант, завтра опять
солдат. Пока эти люди в походе, дело идет хорошо, но эта неограниченная
свобода не переносит городского воздуха, эти люди сейчас же затевают
какую-нибудь нехорошую историю. Морской кадет отличился еще тем, что он
бросился за генералом Барри в Красное Море, когда тот нечаянно упал с
мостков. Под ликующие крики экипажа он вытащил его из воды, не обращая
внимания на громадных акул... Его недостатки? Он пил... как и все
легионеры. И, как все они, волочился за женщинами и иногда забывал
попросить для этого разрешения... А кроме того - ну, да, он третировал
туземцев гораздо более en canalle, чем это было необходимо. Но вообще это
был молодец, для которого не было яблока, висящего слишком высоко. И он
был очень способный; через каких-нибудь два месяца он лучше говорил на
тарабарском языке желтых разбойником, чем я, просидевший бесконечное число
лет в своем бунгало. И манеры, которым он выучился у себя в детстве, он не
забыл даже в легионе. Его товарищи находили, что я в нем души не чаю. Ну,
этого не было, но он мне нравился, и он был мне ближе, чем все другие. В
Эдгархафене он прожил целый год и часто приходил ко мне; он опорожнил
много бочек в моем погребе. Он не говорил "благодарю" после четвертого
стакана, как делаете это вы. Да пейте же. Бана, налей!
- Потом отправился в форт Вальми, который был тогда самой дальней
нашей стоянкой. Туда надо ехать четыре дня в джонке, по бесконечным
извилинам Красной Реки. Но если провести прямую линию по воздуху, то это
вовсе не так далеко, на моей австралийской кобыле я проделал бы этот путь
в восемнадцать часов. Он стал редко приезжать ко мне, но я сам иногда
ездил туда, тем более, что у меня был еще один друг, которого я навещал.
Это был Хонг-Док, который сделал эту шкатулку. Вы улыбаетесь? Хонг-Док -
мой друг? А между тем это было так. Поверьте мне, что и здесь вы можете
найти людей, которые почти ничем не отличаются от нас самих; конечно, их
немного. Но Хонг-Док был одним из них. Быть-может, еще лучше нас. Форт
Вальми - да, мы как-нибудь туда съездим, там нет больше легионеров, теперь
там моряки. Это старинный, невероятно грязный народ, над ним царит
французская крепость на горе, на берегу реки. Узкие улицы с глубокой
грязью, жалкие домишки. Но таков этот город в настоящее время. Раньше,
несколько столетий тому назад, это был, вероятно, большой прекрасный
город, пока с севера не пришли китайцы и не разрушили его. Ах, эти
проклятые китайцы, которые доставляют нам столько хлопот. Развалины вокруг
города в шесть раз больше его самого; для желающих строить материалу там в
настоящее время сколько угодно, и он очень дешевый. Среди этих ужасных
развалин стояло на самом берегу реки большое старое строение, чуть не
дворец: дом Хонг-Дока. Он стоял там еще с незапамятных времен, вероятно,
китайцы пощадили его в силу какого-нибудь религиозного страха. Там жили
властелины этой страны, предки Хонг-Дока. У него были сотни предков и еще
сотни, - гораздо больше всех владетельных домов Европы вместе взятых, и
все-таки он знал их всех. Знал их имена, знал, чем они занимались. Это
были князья и цари, но что касается Хонг-Дока, то он был резчиком по
дереву, как его отец, его дед и его прадед. Дело в том, что хотя китайцы и
пощадили его дом, но они отняли все остальное, и бывшие властелины стали
так же бедны, как их самые жалкие подданные. И вот старый дом стоял
запущенным среди больших кустов с красными цветами, пока не приобрел
нового блеска, когда в страну пришли французы. Отец Хонг-Дока не забыл
истории своей страны, как забыли ее те, кто должны были бы быть его
подданными. И вот, когда белые овладели страной, он первый приветствовал
их на берегу Красной Реки. Он оказал французам неоценимые услуги, и в
благодарность за это ему дали землю и скот, назначили ему известное
жалование и сделали его чем-то вроде губернатора этого края. Это было
последним маленьким лучом счастья, упавшим на старый дом, - теперь он
представляет собой груду развалин, как и все, что окружает его. Легионеры
разгромили его и не оставили камня на камне; это было их местью за
морского кадета, так как убийца его бежал.
1 2 3 4 5 6 7 8