В Обыкновении такое животное называется «лошадь».
Оглядев себя, Глоха с удивлением установила, что имеет облик пяти-шестилетней девочки. Человеческого ребенка, в человеческих блузочке и юбочке, без малейшего намека на крылья.
Сидя на высоком берегу, прямо над стиравшими женщинами, она бросила взгляд в сторону, и ее внимание привлек кареглазый мужчина, почти полное отсутствие волос на голове которого отчасти компенсировалось рыжей бородой. Перед ним находилась какая-то странная подставка с плоской доской: бородач поглядывал то на женщин у моста, то на эту штуковину.
Поняв наконец, что он рисует, девочка решила взглянуть на картину, но стоило ей встать и направиться к художнику, как ее окликнула одна из женщин. Ее мать: она не вспомнила это, а просто знала.
— Дитя, не ходи туда. Держись подальше от этого человека. Он сумасшедший.
Девочке пришлось отказаться от своего намерения. Тем временем двуколка уехала, и у моста появился шедший пешком человек. Вид он имел слегка растерянный, одет был чудно, но при этом почему-то казался ей знакомым.
«Ну конечно, — сообразила Глоха спустя мгновение, — это же волшебник Трент».
Выглядел он примерно так же, как в своем нынешнем, омоложенном состоянии, но она уже поняла, что видит первоначального, по-настоящему молодого Трента. Вместе с ним она угодила в его ожившее прошлое. В Обыкновению — ведь это определенно не Ксанф.
Глоха попыталась окликнуть его, но у нее ничего не вышло: дитя, глазами которого она видела Обыкновению, просто глазело по сторонам. Трент, со своей стороны, увидел Глоху, но не узнал ее. Да и не мог, ведь она пребывала в совершенно незнакомом ему обличье. Потом его взгляд остановился на художнике, и Трент, срезав путь наискосок, направился к нему.
Глохе очень хотелось послушать их разговор, но обыкновенская мать девочки запретила ей приближаться к сумасшедшему, и она принялась бегать туда-сюда вдоль берега в расчете оказаться рядом как бы ненароком. В конце концов ей удалось незаметно подобраться на такое расстояние, с какого можно было уловить разговор.
Увы, ее постигло разочарование. Трент действительно пытался заговорить с художником, но тот, казалось, совершенно его не понимал. Глоха мигом уяснила себе суть проблемы: Трент говорил на знакомом ему с рождения ксанфском, а художник знал только обыкновенский. Ну а когда каждый говорит только на своем языке, общаться довольно затруднительно.
В конце концов Трент бросил это дело и направился к мосту. Глоха была не прочь последовать за ним, однако обыкновенская девочка ничего подобного делать не собиралась. Крылатая гоблинша напряглась…
И неожиданно оказалась в прекрасном фруктовом саду. Плодовые деревья цвели, да так буйно, что листьев было не разглядеть. Художник тоже находился там: на сей раз он рисовал сад. Приблизиться к нему Глохе снова не удалось — женщина, глазами которой она смотрела на происходящее, просто проходила мимо, но ей было ясно, что это другое время и другое место.
Поскольку ей хотелось увидеть Трента, а не этого невесть почему постоянно попадавшегося на глаза художника, она напряглась еще разок и снова переместилась в другое тело. На сей раз волшебник выглядел не лучшим образом: одежда его пообтрепалась, лицо исхудало. По всей видимости, чужая страна встретила его неласково, и ему приходилось туго. Однако кое-как приспособиться ему удалось: он устроился поденщиком на ферму и, выполняя черную работу, осваивал местный язык. Возможно, он работал за кров и харчи и спать ему приходилась с курами на сеновале, но сейчас молодая женщина — не иначе как фермерская дочка — дала ему деревянную миску с кашей. Что-то в этой деревенской девице показалось Глохе знакомым…
— Метрия! — попыталась воскликнуть девушка, но, конечно же, у нее ничего не вышло. На сей раз она пребывала в одном из фермерских детишек, причем — фу, как это неприлично — в мальчишке! — тело которого имел такие непривычные для нее особенности, что…
Выбравшись оттуда, она решила, что было бы неплохо присмотреться получше к безумному художнику. Собственно говоря, никаких свидетельств того, что он и вправду безумен, у нее не было: так говорила обыкновенка, но она могла счесть человека сумасшедшим из-за его эксцентричности, необычного внешнего вида или образа жизни.
В очередном обыкновенском обличье ей удалось-таки рассмотреть картину: мягко волнующееся пшеничное поле с городком на заднем фоне. А затем и самого живописца, представлявшего собой не кого иного, как Косто. То есть, конечно, тот малый вовсе не был скелетом, но форма его черепа и манера двигаться убеждали ее в том, что это он. Таким образом, каждому из компании в этом безумном представлении была отведена своя роль.
Вскоре Глоха освоилась, напрактиковалась в перемещениях и научилась попадать примерно туда, куда ей хотелось. Правда, во времени она перемещалась только в одном направлении, примерно на сезон в будущее. Началось это ранней весной, а нынче заканчивалось лето.
Фермерская дочка, похоже, заглядывалась на Трента, но робела, поскольку не отличалась привлекательной внешностью. То была худощавая, нескладная девица, зато характер у нее был покладистый, а сердце доброе. Она и Трент все чаще оставались наедине.
Что же до художника, то он каждый день устанавливал свою чудную доску на подпорках и без устали рисовал. Лишь в дождливые дни этот человек оставался под крышей, где писал так называемые «натюрморты», чаще всего столы с фруктами и посудой. Но по большей части он писал город и его окрестности: деревья, цветы, поля, облака, дома, море, лодки и людей. Все его картины роднила общая неподражаемая манера, и при некоторой размытости изображений они отличались своеобразной, безумной красотой.
Трент женился на дочке фермера. Глоха, переселяясь из одного обыкновенского сознания в другое, постепенно освоила чудной и потешный обыкновенский язык и даже смогла прочесть в свидетельстве о браке, что таковой заключен в 1888 обыкновенском году в городке под названием Арль. Конечно, для Глохи такие подробности значения не имели, но раз уж ее сюда занесло, то почему бы не узнать все, что можно.
Времена года сменяли друг друга, а безумный художник продолжал писать. Порой он работал ночью, а днем отсыпался. Случалось ему, зайдя в дом, написать пару башмаков, стопку бумаг или несколько книг, но больше всего его по-прежнему интересовали так называемые «пейзажи». Похоже, для него был важен сам процесс работы, а все остальное казалось ему не заслуживающим внимания вздором. Признаки безумия в его поведении и вправду обнаруживались, мало того, что он подрался со своим приятелем, тоже художником, но еще и отрезал собственное ухо, которое отнес в дом, где жило несколько женщин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Оглядев себя, Глоха с удивлением установила, что имеет облик пяти-шестилетней девочки. Человеческого ребенка, в человеческих блузочке и юбочке, без малейшего намека на крылья.
Сидя на высоком берегу, прямо над стиравшими женщинами, она бросила взгляд в сторону, и ее внимание привлек кареглазый мужчина, почти полное отсутствие волос на голове которого отчасти компенсировалось рыжей бородой. Перед ним находилась какая-то странная подставка с плоской доской: бородач поглядывал то на женщин у моста, то на эту штуковину.
Поняв наконец, что он рисует, девочка решила взглянуть на картину, но стоило ей встать и направиться к художнику, как ее окликнула одна из женщин. Ее мать: она не вспомнила это, а просто знала.
— Дитя, не ходи туда. Держись подальше от этого человека. Он сумасшедший.
Девочке пришлось отказаться от своего намерения. Тем временем двуколка уехала, и у моста появился шедший пешком человек. Вид он имел слегка растерянный, одет был чудно, но при этом почему-то казался ей знакомым.
«Ну конечно, — сообразила Глоха спустя мгновение, — это же волшебник Трент».
Выглядел он примерно так же, как в своем нынешнем, омоложенном состоянии, но она уже поняла, что видит первоначального, по-настоящему молодого Трента. Вместе с ним она угодила в его ожившее прошлое. В Обыкновению — ведь это определенно не Ксанф.
Глоха попыталась окликнуть его, но у нее ничего не вышло: дитя, глазами которого она видела Обыкновению, просто глазело по сторонам. Трент, со своей стороны, увидел Глоху, но не узнал ее. Да и не мог, ведь она пребывала в совершенно незнакомом ему обличье. Потом его взгляд остановился на художнике, и Трент, срезав путь наискосок, направился к нему.
Глохе очень хотелось послушать их разговор, но обыкновенская мать девочки запретила ей приближаться к сумасшедшему, и она принялась бегать туда-сюда вдоль берега в расчете оказаться рядом как бы ненароком. В конце концов ей удалось незаметно подобраться на такое расстояние, с какого можно было уловить разговор.
Увы, ее постигло разочарование. Трент действительно пытался заговорить с художником, но тот, казалось, совершенно его не понимал. Глоха мигом уяснила себе суть проблемы: Трент говорил на знакомом ему с рождения ксанфском, а художник знал только обыкновенский. Ну а когда каждый говорит только на своем языке, общаться довольно затруднительно.
В конце концов Трент бросил это дело и направился к мосту. Глоха была не прочь последовать за ним, однако обыкновенская девочка ничего подобного делать не собиралась. Крылатая гоблинша напряглась…
И неожиданно оказалась в прекрасном фруктовом саду. Плодовые деревья цвели, да так буйно, что листьев было не разглядеть. Художник тоже находился там: на сей раз он рисовал сад. Приблизиться к нему Глохе снова не удалось — женщина, глазами которой она смотрела на происходящее, просто проходила мимо, но ей было ясно, что это другое время и другое место.
Поскольку ей хотелось увидеть Трента, а не этого невесть почему постоянно попадавшегося на глаза художника, она напряглась еще разок и снова переместилась в другое тело. На сей раз волшебник выглядел не лучшим образом: одежда его пообтрепалась, лицо исхудало. По всей видимости, чужая страна встретила его неласково, и ему приходилось туго. Однако кое-как приспособиться ему удалось: он устроился поденщиком на ферму и, выполняя черную работу, осваивал местный язык. Возможно, он работал за кров и харчи и спать ему приходилась с курами на сеновале, но сейчас молодая женщина — не иначе как фермерская дочка — дала ему деревянную миску с кашей. Что-то в этой деревенской девице показалось Глохе знакомым…
— Метрия! — попыталась воскликнуть девушка, но, конечно же, у нее ничего не вышло. На сей раз она пребывала в одном из фермерских детишек, причем — фу, как это неприлично — в мальчишке! — тело которого имел такие непривычные для нее особенности, что…
Выбравшись оттуда, она решила, что было бы неплохо присмотреться получше к безумному художнику. Собственно говоря, никаких свидетельств того, что он и вправду безумен, у нее не было: так говорила обыкновенка, но она могла счесть человека сумасшедшим из-за его эксцентричности, необычного внешнего вида или образа жизни.
В очередном обыкновенском обличье ей удалось-таки рассмотреть картину: мягко волнующееся пшеничное поле с городком на заднем фоне. А затем и самого живописца, представлявшего собой не кого иного, как Косто. То есть, конечно, тот малый вовсе не был скелетом, но форма его черепа и манера двигаться убеждали ее в том, что это он. Таким образом, каждому из компании в этом безумном представлении была отведена своя роль.
Вскоре Глоха освоилась, напрактиковалась в перемещениях и научилась попадать примерно туда, куда ей хотелось. Правда, во времени она перемещалась только в одном направлении, примерно на сезон в будущее. Началось это ранней весной, а нынче заканчивалось лето.
Фермерская дочка, похоже, заглядывалась на Трента, но робела, поскольку не отличалась привлекательной внешностью. То была худощавая, нескладная девица, зато характер у нее был покладистый, а сердце доброе. Она и Трент все чаще оставались наедине.
Что же до художника, то он каждый день устанавливал свою чудную доску на подпорках и без устали рисовал. Лишь в дождливые дни этот человек оставался под крышей, где писал так называемые «натюрморты», чаще всего столы с фруктами и посудой. Но по большей части он писал город и его окрестности: деревья, цветы, поля, облака, дома, море, лодки и людей. Все его картины роднила общая неподражаемая манера, и при некоторой размытости изображений они отличались своеобразной, безумной красотой.
Трент женился на дочке фермера. Глоха, переселяясь из одного обыкновенского сознания в другое, постепенно освоила чудной и потешный обыкновенский язык и даже смогла прочесть в свидетельстве о браке, что таковой заключен в 1888 обыкновенском году в городке под названием Арль. Конечно, для Глохи такие подробности значения не имели, но раз уж ее сюда занесло, то почему бы не узнать все, что можно.
Времена года сменяли друг друга, а безумный художник продолжал писать. Порой он работал ночью, а днем отсыпался. Случалось ему, зайдя в дом, написать пару башмаков, стопку бумаг или несколько книг, но больше всего его по-прежнему интересовали так называемые «пейзажи». Похоже, для него был важен сам процесс работы, а все остальное казалось ему не заслуживающим внимания вздором. Признаки безумия в его поведении и вправду обнаруживались, мало того, что он подрался со своим приятелем, тоже художником, но еще и отрезал собственное ухо, которое отнес в дом, где жило несколько женщин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106