Сидней Фридберг
в Пармиджанино пишет: Реализм этой работы
Более не производит объективной истины, но лишь несуразность...
Однако ee искривления не порождают ощущения дисгармонии...
Формы остаются строгой мерой красоты идеала , поскольку
Вскормлены нашими снами, и так алогичны, покуда
Не замечаем однажды дыры, оставленной ими. Теперь
Значимость их, если не смысл, очевидны. Они
Должны пестовать сны, их заключавшие без исключения,
Как если б в итоге они поменялись местами
В уплотненной материи зеркала.
Они кажутся странными, поскольку нам не видны.
И это мы понимаем как точку, где возникает их слабость,
Как у волны, когда ее скала разбивает, и волна
Теряет в жесте свои очертания, выражающем очертания.
Неизбывной мерой красоты идеала остаются все формы,
Погружая в сокрытость нашу идею раздора.
Но зачем же несчастными быть с этим устройством,
Если продолжают нас сны, когда мы их пьем?
Происходит, как въявь, из снов в их собственный код продвижение.
Но только пытаюсь об этом забыть,
Оно предлагает мне стереотипы опять,
Однако, я очевидно их никогда не встречал,-лицо
Бьется на привязи якоря, словно из глубин риска его кто то извел,
Чтобы вскоре очаровать остальные, ангел, скорее,
Чем человек (Вазари).
Наверное, ангел похож на то, что мы успели забыть,
Я имею в виду забытые вещи, которые кажутся нам незнакомыми,
Когда мы снова встречаемся с ними, затерянные вне изречения,
И которые были достоянием нашим. Именно так происходит
Вторжение этого человека, который
Верхов нахватался в алхимии, но желание его
Состояло отнюдь не в научном исследовании тонкостей живописи:
Он хотел посредством искусства
Передать зрителю ощущение новизны и забавы (Фридберг).
Портреты поздней поры, такие как Господин из Уффици ,
Юный Прелат и Антея -плод маньеризма,
Однако, как отмечает далее Фридберг, в данном случае
Не исполняясь, напряжение останется замыслом.
Гармония Высокого Возрождения-есть настоящее,
Невзирая на то, что искажается зеркалом.
Новым является лишь тщательность в растушевке
Тщетности отражения круглого, сферы
(Первый зеркальный портрет),
Так, что вначале ты на миг будешь слегка одурачен,
Принимая образ за собственное отражение.
А потом ощущаешь себя, подобно
Гофмановским персонажам, которые были их лишены...
За исключением того, что я целиком, кажется,
Вытеснен буквальной инаковостью живописца
В ином, его же пространстве. Мы удивили его
За работой. Но, нет, это он нас удивил
Тем, как работал. Еще немного и картина-закончена.
Удивление почти чрезмерно, как если бы кто то
Вздрогнул от порыва метели, которая даже
Сейчас еще угасает в собственных хлопьях.
Это случилось, когда ты уснул изнутри.
И нет оснований, чтоб просыпаться, разве что день на исходе,
И будет трудно ночью уснуть,-ну, может быть, только под утро.
Тень города впрыскивает под кожу свою же тревогу:
Рим, где Франческо работал в дни Мародерства:
Его фантазии изумили солдат, которые ворвались к нему;
Они разрешили Франческо бежать и он вскоре уехал;
Вена, где сегодня находится его живопись, где
Я с Пьером смотрел ее летом 1959 года; Нью Йорк,-
Где сейчас я живу,-логарифм всех городов. Наш пейзаж
Оживлен постоянным ветвлением, челночным движением,
Бизнес пасется жестом, взглядом, молвой. Другая жизнь городу,
От-ражение в зеркале неизвестной, однако
Точно описанной мастерской. Он хочет вытянуть
Жизнь из нее, свести ее размеченное пространство
К розыгрышу, превратить ее в остров.
Процесс временно был остановлен,
Но, вот, по ходу возникает иное-
Нечто драгоценное в ветре. Остановишь, Франческо, его?
Достанет ли на это сил у тебя?
Ветер несет то, чего он не знает, ветер, несущий себя,
Ослепший, не ведающий о себе ничего. Это инерция,
Которая, по утверждению многих, однажды иссушила всю силу-
Потаенную или всеобщую: шепоты слов, которых никто не поймет,
Но ощутить которые можно-холодок увядания,
Странствующий среди мысов, полуостровов твоих скреп и так
Далее к архипелагам, к погруженной, воздушной тайне
открытых морей.
Такова негативная сторона. Позитивная же
Сторона состоит в придании жизни известности,
Чтобы придавать значение тому, что, лишь мнится,
должно нас покинуть,
Но сейчас, как эта новая форма вопросов, кажется
не сообразны стилю. Если они решили стать классиками,
Им нужно решать, на какой они стороне.
Их сдержанность предполагает развитие
Городского сценария, привносит двусмысленность,
Которая выглядит своевольно уставшей, старческие забавы.
Что нам нужно сегодня-лишь только этот, не схожий ни с чем
Мятежник, стучащий в ворота притихшего замка. Франческо,
По мере того, как никакого ответа/ответов вообще не последовало,
Твои аргументы стали попахивать. И, если они рассыплются прахом,
это будет лишь значить, что их время ушло какое то время тому,
Но посмотри, выслушай: возможно другая жизнь накоплена там,
В тайниках никому не известных; то есть, не мы-изменения;
На самом же деле мы это и есть, если сможем вернуться.
Система
(Из Трех поэм )
Итак, система распадалась. Тот, кто продирался через все неурядицы и хлопоты внутрь себя, пятясь по радиусу к своему средоточию, вдруг понимает: если он не переборет подступившую икоту, она вдребезги разорвет его изнутри. И сквозь осколки жизни, ее окраины и предместья откроется путь вовне, за пределы города.
И тогда, и сейчас, что бы ни происходило, узнаваемо ощущение ветра перед его дуновением. Из него вылупляется предощущение, полностью оперившееся,-так вспыхивает новое существование, но и оно уже успело в нас загнездиться. Кусты и переулки здесь только для его разделения; им выпало предотвратить его кувырок сквозь себя, сужение в свое русло и вторжение единым потоком в утро Дня Искушения. Играя, мы улавливаем паузы, такты и интервалы регулярного бытия в мешанине дневных событий. Словно сегодня лишь слепок со многих вчера. Безнадежно гадать о своем предназначении. Все факты учтены, остается лишь их безупречно комбинировать, и тогда настоящее предстанет в образе здания с анфиладой обитаемых комнат, своевременно выловленных из вечности.
Все это так. В иные времена воплощаются иные последовательности; теперь они спрятаны в сейфе памяти, ибо время для них протекает по другому. Все же они действительно существовали. Например, опьянение, настигая на исходе дня, делает жизни инъекцию взаправдашней боли, на мгновение поднимая ее ввысь. Чтобы затем превратиться в обычный расплывчатый обман-форму минувших вещей. Эти вещи так же распространены, как и все остальные: вещи-труженики и вещи-святыни. И сухое стрекотание без тембра и истерическое стаккато пассажей,-ими нельзя овладеть, их нельзя отвергнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
в Пармиджанино пишет: Реализм этой работы
Более не производит объективной истины, но лишь несуразность...
Однако ee искривления не порождают ощущения дисгармонии...
Формы остаются строгой мерой красоты идеала , поскольку
Вскормлены нашими снами, и так алогичны, покуда
Не замечаем однажды дыры, оставленной ими. Теперь
Значимость их, если не смысл, очевидны. Они
Должны пестовать сны, их заключавшие без исключения,
Как если б в итоге они поменялись местами
В уплотненной материи зеркала.
Они кажутся странными, поскольку нам не видны.
И это мы понимаем как точку, где возникает их слабость,
Как у волны, когда ее скала разбивает, и волна
Теряет в жесте свои очертания, выражающем очертания.
Неизбывной мерой красоты идеала остаются все формы,
Погружая в сокрытость нашу идею раздора.
Но зачем же несчастными быть с этим устройством,
Если продолжают нас сны, когда мы их пьем?
Происходит, как въявь, из снов в их собственный код продвижение.
Но только пытаюсь об этом забыть,
Оно предлагает мне стереотипы опять,
Однако, я очевидно их никогда не встречал,-лицо
Бьется на привязи якоря, словно из глубин риска его кто то извел,
Чтобы вскоре очаровать остальные, ангел, скорее,
Чем человек (Вазари).
Наверное, ангел похож на то, что мы успели забыть,
Я имею в виду забытые вещи, которые кажутся нам незнакомыми,
Когда мы снова встречаемся с ними, затерянные вне изречения,
И которые были достоянием нашим. Именно так происходит
Вторжение этого человека, который
Верхов нахватался в алхимии, но желание его
Состояло отнюдь не в научном исследовании тонкостей живописи:
Он хотел посредством искусства
Передать зрителю ощущение новизны и забавы (Фридберг).
Портреты поздней поры, такие как Господин из Уффици ,
Юный Прелат и Антея -плод маньеризма,
Однако, как отмечает далее Фридберг, в данном случае
Не исполняясь, напряжение останется замыслом.
Гармония Высокого Возрождения-есть настоящее,
Невзирая на то, что искажается зеркалом.
Новым является лишь тщательность в растушевке
Тщетности отражения круглого, сферы
(Первый зеркальный портрет),
Так, что вначале ты на миг будешь слегка одурачен,
Принимая образ за собственное отражение.
А потом ощущаешь себя, подобно
Гофмановским персонажам, которые были их лишены...
За исключением того, что я целиком, кажется,
Вытеснен буквальной инаковостью живописца
В ином, его же пространстве. Мы удивили его
За работой. Но, нет, это он нас удивил
Тем, как работал. Еще немного и картина-закончена.
Удивление почти чрезмерно, как если бы кто то
Вздрогнул от порыва метели, которая даже
Сейчас еще угасает в собственных хлопьях.
Это случилось, когда ты уснул изнутри.
И нет оснований, чтоб просыпаться, разве что день на исходе,
И будет трудно ночью уснуть,-ну, может быть, только под утро.
Тень города впрыскивает под кожу свою же тревогу:
Рим, где Франческо работал в дни Мародерства:
Его фантазии изумили солдат, которые ворвались к нему;
Они разрешили Франческо бежать и он вскоре уехал;
Вена, где сегодня находится его живопись, где
Я с Пьером смотрел ее летом 1959 года; Нью Йорк,-
Где сейчас я живу,-логарифм всех городов. Наш пейзаж
Оживлен постоянным ветвлением, челночным движением,
Бизнес пасется жестом, взглядом, молвой. Другая жизнь городу,
От-ражение в зеркале неизвестной, однако
Точно описанной мастерской. Он хочет вытянуть
Жизнь из нее, свести ее размеченное пространство
К розыгрышу, превратить ее в остров.
Процесс временно был остановлен,
Но, вот, по ходу возникает иное-
Нечто драгоценное в ветре. Остановишь, Франческо, его?
Достанет ли на это сил у тебя?
Ветер несет то, чего он не знает, ветер, несущий себя,
Ослепший, не ведающий о себе ничего. Это инерция,
Которая, по утверждению многих, однажды иссушила всю силу-
Потаенную или всеобщую: шепоты слов, которых никто не поймет,
Но ощутить которые можно-холодок увядания,
Странствующий среди мысов, полуостровов твоих скреп и так
Далее к архипелагам, к погруженной, воздушной тайне
открытых морей.
Такова негативная сторона. Позитивная же
Сторона состоит в придании жизни известности,
Чтобы придавать значение тому, что, лишь мнится,
должно нас покинуть,
Но сейчас, как эта новая форма вопросов, кажется
не сообразны стилю. Если они решили стать классиками,
Им нужно решать, на какой они стороне.
Их сдержанность предполагает развитие
Городского сценария, привносит двусмысленность,
Которая выглядит своевольно уставшей, старческие забавы.
Что нам нужно сегодня-лишь только этот, не схожий ни с чем
Мятежник, стучащий в ворота притихшего замка. Франческо,
По мере того, как никакого ответа/ответов вообще не последовало,
Твои аргументы стали попахивать. И, если они рассыплются прахом,
это будет лишь значить, что их время ушло какое то время тому,
Но посмотри, выслушай: возможно другая жизнь накоплена там,
В тайниках никому не известных; то есть, не мы-изменения;
На самом же деле мы это и есть, если сможем вернуться.
Система
(Из Трех поэм )
Итак, система распадалась. Тот, кто продирался через все неурядицы и хлопоты внутрь себя, пятясь по радиусу к своему средоточию, вдруг понимает: если он не переборет подступившую икоту, она вдребезги разорвет его изнутри. И сквозь осколки жизни, ее окраины и предместья откроется путь вовне, за пределы города.
И тогда, и сейчас, что бы ни происходило, узнаваемо ощущение ветра перед его дуновением. Из него вылупляется предощущение, полностью оперившееся,-так вспыхивает новое существование, но и оно уже успело в нас загнездиться. Кусты и переулки здесь только для его разделения; им выпало предотвратить его кувырок сквозь себя, сужение в свое русло и вторжение единым потоком в утро Дня Искушения. Играя, мы улавливаем паузы, такты и интервалы регулярного бытия в мешанине дневных событий. Словно сегодня лишь слепок со многих вчера. Безнадежно гадать о своем предназначении. Все факты учтены, остается лишь их безупречно комбинировать, и тогда настоящее предстанет в образе здания с анфиладой обитаемых комнат, своевременно выловленных из вечности.
Все это так. В иные времена воплощаются иные последовательности; теперь они спрятаны в сейфе памяти, ибо время для них протекает по другому. Все же они действительно существовали. Например, опьянение, настигая на исходе дня, делает жизни инъекцию взаправдашней боли, на мгновение поднимая ее ввысь. Чтобы затем превратиться в обычный расплывчатый обман-форму минувших вещей. Эти вещи так же распространены, как и все остальные: вещи-труженики и вещи-святыни. И сухое стрекотание без тембра и истерическое стаккато пассажей,-ими нельзя овладеть, их нельзя отвергнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10