Давид (поднимая голову) . Я не вижу.
Анатэма. Это город, который ждет тебя. А теперь прислушайся: что там гудит вдали?
Давид (прислушиваясь) . Это – ну, конечно, Нуллюс, это эхо морских волн.
Анатэма. Нет. Это люди, Давид, которые сейчас придут сюда и потребуют от тебя чудес и предложат тебе царство над бедными земли. Когда мы прятались за камнями, я слышал, как двое людей, поспешавших в город, говорили о том, что ты похищен кем-то злым и тебя нужно отнять у похитителя и дать тебе царство.
Давид. Разве я не старый больной еврей, а кусок золота, чтобы меня похищать? Оставьте, Нуллюс, вы бредите, как и те… Я хочу спать.
Анатэма (нетерпеливо) . Но они идут сюда.
Давид. Ну и пусть идут. Вы им скажите, что Давид уснул и не желает творить чудес. (Укладывается удобно для сна.)
Анатэма. Опомнитесь, Давид!
Давид (упрямо) . Да, он не желает творить чудес. Спокойной ночи, Нуллюс. Я стар и не люблю болтать о пустяках.
Анатэма. Давид!
Давид не отвечает: засыпает, подложив обе руки под голову.
Проснитесь, Давид, сюда пришли. (Злобно толкает уснувшего.) Встань, тебе говорю! Ты притворяешься спящим – я не верю тебе. Слышишь? (Сквозь зубы.) Заснул – проклятое мясо! (Отходит и прислушивается.) Ха! Идут…
Идут – а их царь спит. Идут – а их чудотворец почивает сном лошади, на которой возят воду. Несут корону и смерть – а их жертва и властелин ловит ветер раскрытым ртом и чмокает сладко. О, жалкий род: в костях твоих измена, в крови твоей предательство, и в сердце твоем ложь! Лучше на текучую воду положиться и по волнам идти, как по мосту; лучше на воздух опереться, как на камень, – нежели изменнику вверить свой гордый гнев и горькие мечты. (Подходит к Давиду и грубо расталкивает его.) Встань!
Встань, Давид: пришла Сура – Сура – Сура.
Давид (пробуждаясь) . Это ты, Сура?.. Я сейчас, я очень устал, Сура…
Что это? Это вы, Нуллюс? А где же Сура, она сейчас звала меня? Как я устал, как я устал, Нуллюс.
Анатэма. Сура идет. Сура несет вам младенца.
Давид. Какого младенца? У нас же нет маленьких детей? Наши дети…
(Привстает и озирается испуганно.) Что такое, Нуллюс? Кто это кричит там?
Анатэма. Сура несет мертвого ребенка. Нужно, чтобы вы воскресили мертвого ребенка, Давид. Он черненький, его зовут Мойше – Мойше – Мойше.
Давид (встает и топчется на пространстве нескольких шагов) . Бежать, Нуллюс! Бежать! Где же дорога? Куда ты завел меня? (Хватает Анатэму за руку.) Послушай, как кричат они. Это они идут сюда, за мной – ой, спаси меня, Нуллюс!
Анатэма. Дороги нет. (Удерживая Давида.) Там пропасть.
Давид. Что же мне делать, Нуллюс? Не броситься ли вниз и раздробить голову о камни, – но разве я злодей, чтобы приходить к богу без зова? О, если бы призвал меня бог – быстрей стрелы понеслась бы к нему моя старая душа… (Прислушивается.) Кричат. Зовут, зовут, – отойдите, Нуллюс, я хочу молиться.
Анатэма (отходит) . Но поторопитесь, Давид, они близко.
Давид (падая на колени) . Ты слышишь? Они идут. Я люблю их, но горше ненависти моя любовь, и бессильна она, как равнодушие… Убей меня и встреть их сам. Убей меня – и встреть их милостиво, любовию твоей взыщи.
Телом моим утучни голодную землю и возрасти на ней хлеб, душою моею утоли печаль и смех возрасти. И радость – о, боже – радость для людей…
Слышно приближение огромной толпы; отдельных голосов еще нет – все сливается в один протяжный, ищущий крик.
Анатэма (подходя) . Скорей, скорей, Давид, – они подходят.
Давид. Сейчас, сейчас. (В отчаянии.) Радость… Ну и что же еще? Одно только слово, одно только слово – но я забыл его. (Плачет.) О, как много слов – и только одного не хватает… Но, может быть, тебе не нужно слов?
Анатэма. Только одного не хватает? Как странно. А они, кажется, нашли свое слово – ты слышишь, как они вопят. Дави-ид, Дави-ид. Встань же, Давид, и встреть их гордо: кажется, они начинают смеяться над тобою.
Давид встает. Снизу, очевидно, заметили его – крик переходит в громоподобный радостный рев. Кто-то, опередивший других, выбегает, кричит радостно: «Да-вид» – и, размахивая руками, убегает назад. Кровавым взглядом охватывает солнце высокий бугор, кипарисы и седую голову Давида и прячется за тучи, как глаз под завесой нахмуренных бровей. В одном месте море наливается кровью; словно смертоносная битва произошла в безмолвии пучины.
Давид (отступая на шаг) . Мне страшно, Нуллюс. Это тот, что на дороге, с рыжей бородкой… Я боюсь его, Нуллюс.
Анатэма. Встреть их гордо. Правдою, правдою ударь их, Давид.
Давид. Только не оставляйте меня, Нуллюс, а то я опять забуду, где правда.
Снизу и через ограду показываются люди, бегущие торопливо. Они грязны, измучены, как Давид, и как будто слепы, но на лицах огненная радость; и вместо слов один только торжествующий, немного хищный вой: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д.
(Простирая руки.) Назад.
Его не слушают и лезут с тем же протяжным воплем; и до самых дальних рядов несется он, и, когда передние уже умолкают, где-то в глубокой дали, как тысячекратное эхо, замирает слабым стоном: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д.
Анатэма (дерзко) . Куда? Назад-назад, вам говорят!
Передние останавливаются в страхе.
Голоса. Стойте. Стойте. Кто это?
– Это Давид?
– Нет, это похититель!
– Похититель!
– Похититель!
Кто-то беспокойный. Тише. Тише. Давид хочет говорить. Слушайте Давида.
Умолкают; но вдали еще голосят протяжно: Да-ви-ид, Да-а-ви-и-д.
Давид. Что вам надо? Ну да, это я, Давид Лейзер, еврей из города, который и ваш город. Зачем вы преследуете меня, как вора, и криками пугаете меня, как грабителя?
Анатэма (дерзко) . Что вам надо? Ступайте отсюда. Мой друг Давид Лейзер не хочет вас видеть.
Давид. Да. Оставьте меня здесь умирать, ибо уже к сердцу моему подходит смерть; и идите домой к женам вашим и детям. Я ничем не могу облегчить страдания вашего, идите. Так ли я сказал, Нуллюс?
Анатэма. Так, так, Давид.
Кто-то беспокойный. Наши жены здесь, и дети наши здесь. Вот они стоят и ждут твоего ласкового слова, Давид, радующий людей.
Давид. Уже не осталось во мне силы, и мне нечего сказать. Идите.
Женщина. Пройди немного вперед, Рувим, и поклонись господину нашему Давиду. Вы, наверно, помните его, Давид? – Поклонись же еще раз, Рувим!
Мальчик робко кланяется и вновь прячется в толпу. Добродушный смех.
Старик (улыбаясь) . Это он вас боится, Давид. Не бойся, мальчик.
Сдержанный смех. Выступает странник.
Странник. Ты позвал нас, Давид, – и мы пришли. Уже давно мы ждали, безмолвные, твоего милостивого зова, и до самых дальних пределов земли разнесся твой клич, Давид. Почернели дороги от людей, шевельнулись глухие тропы, и узкие тропинки налились шагами, и скоро большими дорогами станут они – и как вся кровь, какая есть в теле, бежит к единому сердцу, так к тебе, единому, идут все бедные земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23