Давид достиг бессмертия и живет бессмертно в бессмертии огня. Давид достиг бессмертия и живет бессмертно в бессмертии света, который есть жизнь.
Пораженный Анатэма падает на землю и мгновение лежит неподвижно. Затем поднимает голову, яростную, как у змеи. Затем встает и говорит со спокойствием безграничного гнева.
Анатэма. Ты лжешь. Прости меня за дерзость, но ты – лжешь. Конечно, власть твоя безмерна – и дохлому червяку, почерневшему на солнце, ты можешь дать бессмертие. Но справедливо ли это будет? Или лгут числа, которым подчиняешься и ты? Или все весы показывают ложно, и весь твой мир одна сплошная ложь? – жестокая и дикая игра в законы, злой смех деспота над безгласием и покорностью раба? (Говорит мрачно, в тоске бессмертной слепоты.) Я устал искать. Я устал жить и мучиться бесплодно, в погоне за ускользающим вечно. Дай мне смерть – но не терзай неведением меня, ответь мне честно, как честен я в моем восстании раба. Не любил ли Давид? – Ответь. Не отдал ли душу Давид? – Ответь. И не камнями ль побили Давида, отдавшего душу? – Ответь.
Некто. Да. Камнями побили Давида, отдавшего душу.
Анатэма (мрачно усмехаясь) . Пока ты честен и отвечаешь скромно. Не утолив голода голодных – не дав зрения слепым – не вернув жизни безвинно умершим – произведя раздоры, и спор, и кровопролитие жестокое, ибо уже поднялись люди друг на друга и во имя Давида производят насилия, убийства и грабеж, – не проявил ли Давид бессилия любви и не сотворил ли он великого зла, которое числом можно исчислить и мерою измерить?
Некто. Да, Давид сделал то, о чем ты говоришь; и сделали люди то, в чем ты упрекаешь людей. И не лгут числа, и верны весы, и всякая мера есть то, что она есть.
Анатэма (торжествующе) . Ты говоришь!
Некто. Но не мерою измеряется, и не числом вычисляется, и не весами взвешивается то, чего ты не знаешь, Анатэма. У света нет границ, и не положено предела раскаленности огня: есть огонь красный, есть огонь желтый, есть огонь белый, на котором солнце сгорает, как желтая солома, – и есть еще иной, неведомый огонь, имени которого никто не знает – ибо не положено предела раскаленности огня. Погибший в числах, мертвый в мере и весах, Давид достиг бессмертия в бессмертии огня.
Анатэма. Ты снова лжешь! (В отчаянии мечется по земле.) О, кто же поможет честному Анатэме? Его обманывают вечно. О! Кто поможет несчастному Анатэме, его бессмертие – обман. Ах, плачьте, возлюбившие дьявола, стенайте и горюйте, стремящиеся к истине, почитающие ум, – его обманывают вечно. Я выиграл – он отнимает, я победил – он победителя заковывает в цепи, властителю выкалывает очи, надменному – дает собачьи ухватки, виляющий и вздрагивающий хвост. Давид, Давид, я был тебе другом, скажи ему – он лжет.
(Кладет голову на протянутые руки, как собака, и стенает горько.) Где истина? – Где истина? – Где истина? Не камнем ли она побита – не во рву ли с падалью лежит она… ах, свет погас над миром, ах, нет очей у мира – их поклевало воронье… Где истина? – Где истина? – Где истина? (Жалобно.)
Скажи, узнает ли Анатэма истину?
Некто. Нет.
Анатэма. Скажи, увидит ли Анатэма врата открытыми? Увижу ли лицо твое?
Некто. Нет. Никогда. Мое лицо открыто – но ты его не видишь. Моя речь громка – но ты ее не слышишь. Мои веления ясны – но ты их не знаешь, Анатэма. И не увидишь никогда – и не услышишь никогда, и не узнаешь никогда. Анатэма – несчастный дух, бессмертный в числах, вечно живой в мере и весах, но еще не родившийся для жизни.
Анатэма вскакивает.
Анатэма. Ты лжешь – молчаливый пес, грабитель, укравший истину у мира, железом заградивший входы. Прощай – я честную люблю игру и проигрыш верну.
А не отдашь – на всю вселенную я закричу: ограбили – спасите! (Хохочет.
Насвистывая, отходит на несколько шагов – оборачивается. Беззаботно.) Мне нечего делать, и я гуляю по миру. Ты знаешь ли, куда направляюсь я сейчас?
Я пойду на могилу Давида Лейзера. Как тоскующая вдова, как сын отца, убитого из-за угла предательским ударом, – я сяду на могиле Давида Лейзера и буду плакать так горько, и буду кричать так громко, и буду звать так страшно, что не останется в мире честной души, которая не прокляла бы убийцу. Потерявший рассудок от горя, я буду показывать направо и налево: не этот ли убил? не этот ли помог кровавому злодейству? не этот ли предал? Я буду плакать так горько, я буду обвинять так грозно, что все на земле станут убийцами и палачами – во имя Лейзера, во имя Давида Лейзера, во имя Давида, радующего людей! И когда с горы трупов, скверных, вонючих, грязных трупов я возвещу народу, что это ты убил Давида и людей, – мне поверят.
(Хохочет.) Ведь у тебя такая скверная репутация: лжеца – обманщика – убийцы. Прощай. (Уходит со смехом.)
Еще раз из глубины доносится его хохот. И безмолвие оковывает все.
Занавес
Комментарии
Впервые – отдельное издание. СПб., «Шиповник», 1909.
Одновременно пьеса выпущена отдельной книгой в издательстве И. П.
Ладыжникова (Берлин) .
Вошла в ПСС, т. 3 и СС, т. 11.
Премьера пьесы состоялась на сцене Московского Художественного театра 2 октября 1909 г. Режиссеры – Вл. И. Немирович-Данченко и В. В. Лужский. В роли Анатэмы – В. И. Качалов.
Запрещена к постановке лично П. А. Столыпиным специальным циркуляром от 9 января 1910 г.
10 января 1910 г. состоялась тридцать восьмое и последнее представление пьесы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Пораженный Анатэма падает на землю и мгновение лежит неподвижно. Затем поднимает голову, яростную, как у змеи. Затем встает и говорит со спокойствием безграничного гнева.
Анатэма. Ты лжешь. Прости меня за дерзость, но ты – лжешь. Конечно, власть твоя безмерна – и дохлому червяку, почерневшему на солнце, ты можешь дать бессмертие. Но справедливо ли это будет? Или лгут числа, которым подчиняешься и ты? Или все весы показывают ложно, и весь твой мир одна сплошная ложь? – жестокая и дикая игра в законы, злой смех деспота над безгласием и покорностью раба? (Говорит мрачно, в тоске бессмертной слепоты.) Я устал искать. Я устал жить и мучиться бесплодно, в погоне за ускользающим вечно. Дай мне смерть – но не терзай неведением меня, ответь мне честно, как честен я в моем восстании раба. Не любил ли Давид? – Ответь. Не отдал ли душу Давид? – Ответь. И не камнями ль побили Давида, отдавшего душу? – Ответь.
Некто. Да. Камнями побили Давида, отдавшего душу.
Анатэма (мрачно усмехаясь) . Пока ты честен и отвечаешь скромно. Не утолив голода голодных – не дав зрения слепым – не вернув жизни безвинно умершим – произведя раздоры, и спор, и кровопролитие жестокое, ибо уже поднялись люди друг на друга и во имя Давида производят насилия, убийства и грабеж, – не проявил ли Давид бессилия любви и не сотворил ли он великого зла, которое числом можно исчислить и мерою измерить?
Некто. Да, Давид сделал то, о чем ты говоришь; и сделали люди то, в чем ты упрекаешь людей. И не лгут числа, и верны весы, и всякая мера есть то, что она есть.
Анатэма (торжествующе) . Ты говоришь!
Некто. Но не мерою измеряется, и не числом вычисляется, и не весами взвешивается то, чего ты не знаешь, Анатэма. У света нет границ, и не положено предела раскаленности огня: есть огонь красный, есть огонь желтый, есть огонь белый, на котором солнце сгорает, как желтая солома, – и есть еще иной, неведомый огонь, имени которого никто не знает – ибо не положено предела раскаленности огня. Погибший в числах, мертвый в мере и весах, Давид достиг бессмертия в бессмертии огня.
Анатэма. Ты снова лжешь! (В отчаянии мечется по земле.) О, кто же поможет честному Анатэме? Его обманывают вечно. О! Кто поможет несчастному Анатэме, его бессмертие – обман. Ах, плачьте, возлюбившие дьявола, стенайте и горюйте, стремящиеся к истине, почитающие ум, – его обманывают вечно. Я выиграл – он отнимает, я победил – он победителя заковывает в цепи, властителю выкалывает очи, надменному – дает собачьи ухватки, виляющий и вздрагивающий хвост. Давид, Давид, я был тебе другом, скажи ему – он лжет.
(Кладет голову на протянутые руки, как собака, и стенает горько.) Где истина? – Где истина? – Где истина? Не камнем ли она побита – не во рву ли с падалью лежит она… ах, свет погас над миром, ах, нет очей у мира – их поклевало воронье… Где истина? – Где истина? – Где истина? (Жалобно.)
Скажи, узнает ли Анатэма истину?
Некто. Нет.
Анатэма. Скажи, увидит ли Анатэма врата открытыми? Увижу ли лицо твое?
Некто. Нет. Никогда. Мое лицо открыто – но ты его не видишь. Моя речь громка – но ты ее не слышишь. Мои веления ясны – но ты их не знаешь, Анатэма. И не увидишь никогда – и не услышишь никогда, и не узнаешь никогда. Анатэма – несчастный дух, бессмертный в числах, вечно живой в мере и весах, но еще не родившийся для жизни.
Анатэма вскакивает.
Анатэма. Ты лжешь – молчаливый пес, грабитель, укравший истину у мира, железом заградивший входы. Прощай – я честную люблю игру и проигрыш верну.
А не отдашь – на всю вселенную я закричу: ограбили – спасите! (Хохочет.
Насвистывая, отходит на несколько шагов – оборачивается. Беззаботно.) Мне нечего делать, и я гуляю по миру. Ты знаешь ли, куда направляюсь я сейчас?
Я пойду на могилу Давида Лейзера. Как тоскующая вдова, как сын отца, убитого из-за угла предательским ударом, – я сяду на могиле Давида Лейзера и буду плакать так горько, и буду кричать так громко, и буду звать так страшно, что не останется в мире честной души, которая не прокляла бы убийцу. Потерявший рассудок от горя, я буду показывать направо и налево: не этот ли убил? не этот ли помог кровавому злодейству? не этот ли предал? Я буду плакать так горько, я буду обвинять так грозно, что все на земле станут убийцами и палачами – во имя Лейзера, во имя Давида Лейзера, во имя Давида, радующего людей! И когда с горы трупов, скверных, вонючих, грязных трупов я возвещу народу, что это ты убил Давида и людей, – мне поверят.
(Хохочет.) Ведь у тебя такая скверная репутация: лжеца – обманщика – убийцы. Прощай. (Уходит со смехом.)
Еще раз из глубины доносится его хохот. И безмолвие оковывает все.
Занавес
Комментарии
Впервые – отдельное издание. СПб., «Шиповник», 1909.
Одновременно пьеса выпущена отдельной книгой в издательстве И. П.
Ладыжникова (Берлин) .
Вошла в ПСС, т. 3 и СС, т. 11.
Премьера пьесы состоялась на сцене Московского Художественного театра 2 октября 1909 г. Режиссеры – Вл. И. Немирович-Данченко и В. В. Лужский. В роли Анатэмы – В. И. Качалов.
Запрещена к постановке лично П. А. Столыпиным специальным циркуляром от 9 января 1910 г.
10 января 1910 г. состоялась тридцать восьмое и последнее представление пьесы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23