Я буду думать, как остановить их сучью фабрику. Чтобы больше никому ноги не отрезали.
– Нет, – неожиданно сказала Стрелка, – это я сделаю.
– Как? – изумился Дед, который уже отринул иллюзии юности, поставил под столик недопитые бутылки и теперь внимательно слушал о военных приготовлениях. – Пойдешь быков, что ли, мочить?
– Нет, у меня другой план. Вы мне даете нейрохирурга, и я с ним разбираюсь по-своему. Насколько я понимаю, без него там все остановится. Так ведь?
– Так-то оно, конечно, так, – озабоченно сказал Танцор. – Но ты бы лучше не дурила, а? Не твое это дело.
– А какое у меня дело? С тобой, что ли, трахаться и бутерброды строгать? В общем, как я решила, так и будет. Я сразу же, как только Следопыт файл притащил, на него глаз положила. На фотографии вылитый садист. В общем, разберусь.
– Ну, что же, – решил деревянно пошутить Следопыт. – Принимаю ставки. На…
– Ладно, – перебил его Танцор, – подстрахуем.
– Хрен-то! – взвилась Стрелка.
– Тихо-тихо-тихо, – примиряюще зашипел Дед. И достал фляжку, память о Дженни. Чтобы промыть горло после напитка юности. – Ты, Стрелка, ексель-моксель, у нас чума. В твоих способностях никто не сомневается. А вот что же все-таки мы с этой конторой будем делать? То есть вначале с Хозяином разберемся, а потом уж её громить будем. Или наоборот?
– Конторой в последнюю очередь займемся, – сказал Танцор. – Чтобы того козла не спугнуть. А потом уж по полной программе…
Заказали ещё по кружке. После чего решили полной программы не устраивать. Вильнева замочить. Остальные сами разбегутся. Если же какие-то отморозки за него вступятся, то придется и их.
– А второго хирурга? – спросила Стрелка, неравнодушная к данной профессии. – Который ноги отрезает. Он ведь, скотина, тоже заслужил наказание.
– Ну, давайте для него тюрьму откроем. Лет пять будем держать. А потом выпустим на свободу с чистой совестью. Будешь, Стрелка, надзирательницей? – ехидно спросил Танцор.
– Нет, но виноват же, козел! – не сдавалась Стрелка.
– Кто ещё виноват? Майор-афганец, который начальник охраны?
– И этот тоже, – сказала суровая Стрелка. – Он помогал, чтобы своим же, афганцам, ноги отрезали.
– Почему же своим-то? – изумился Следопыт. – Бомжам. Он из бомжей афганцев делал! Героев!
– Ладно, противно вас слушать! – не выдержал Танцор. – Все разговоры о деле закрываю. Можно говорить о чем угодно другом. Вот ты, Дед, рассказал бы нам, сопливым, трахал ли ты тут, на выставке, девушку, когда студентом был?
И Дед рассказал. Такое рассказал, что у слушателей глаза на лоб полезли. А на Стрелку напала нервная икота.
Дед разошелся. Дед начал витийствовать, изображая при помощи мимики и жестов невероятные события давнего прошлого, главным участником которых он был.
За соседними столиками перестали пить пиво и начали прислушиваться, поражаясь тому, что секс в стране был и тогда, когда Никита Хрущев заставлял людей тратить все физические и духовные силы на завоевание космоса и выращивание кукурузы!
И какой секс! Который недоступен нынешнему изнеженному, словно устрица, человеку, какими бы шейпингами он ни занимался, в каких бы фитнес-клубах ни тратил попусту время.
Это был секс людей, могучих телом и духом. Стряхнувших с себя оковы сталинизма. И буквально озверевших от ощущения доселе невиданной свободы. Не нынешней вседозволенности, которая сродни ржавчине, а именно свободы как осознанной необходимости противостоять проискам властей при помощи совокупления.
Начало смеркаться. А Дед все говорил и говорил. Публика останавливалась, прислушивалась. Скопилась уже Изрядная толпа. А Дед все не кончал.
У стойки стоял буфетчик с разинутым ртом, забывший закрыть кран. Буфетчик не чувствовал, что его ноги уже промокли насквозь.
– Вот так, японский городовой, это было! – закончил Дед.
И тут же синхронно вздохнувшая толпа пришла в движение. Разбившись на случайные пары, люди начали разбредаться по кустам, цветникам, по скамейкам.
Вскоре всё пришло в неистовое движение.
И всю Выставку достижений народного хозяйства огласили радостные вопли: «О! О, мамочка! Ох! Мамочка! Блядь! Мамочка! О-О-О!»
Недвижим и задумчив был лишь чугунный бык, что возвышался на высоком постаменте у павильона «Животноводство».
АППЛЕТ 20.
СТРАШНАЯ МЕСТЬ
В половине девятого Танцору раньше ещё никто не звонил. Никогда в жизни. Конечно, могли позвонить лет двадцать пять назад, когда он отроком жил с родителями в Твери, которая тогда называлась Калинином. Тем более что ему приходилось ни свет ни заря просыпаться, чтобы идти в школу, но тогда у них телефона не было.
После чисто рефлекторных вопросов типа «а?», «как?», «что?», «какой?» и «какого хера?» Танцор наконец-то понял, что это Василий. Спортсмен-конник. Который жил общей жизнью с природой, подчиняясь не своим прихотям, а движению солнца по небосводу и фазам луны.
Василий пребывал в прекрасном расположении духа. Он спешил сообщить Танцору, что эта ночь прошла спокойно. Что никто из бандитов не пытался сунуться на территорию спортивного комплекса, чтобы получить свою порцию горячего свинца.
И такой он был радостный и веселый, такой простой и естественный, что Танцор подавил в себе естественное желание выматерить собеседника последними словами и бросить трубку. И даже Проникся к нему светлой завистью – как мало надо человеку для счастья.
Сон окончательно улетучился.
Танцор потихоньку умылся. Выпил кофе с парой бутербродов. И сел на балконе, откинувшись на спинку стула и положив ноги на перила.
Покуривал. Сигару «Монтекристо».
Любовался ранним утром. (Хоть к этому времени заводские рабочие уже успели отстоять у станка целый час, зажав в зубах потухшую «беломорину»).
Размышлял.
О превратностях судьбы.
Выходило так, что эта ублюдочная контора не только грабила людей. Но отнимала у них самое дорогое. А самым дорогим для бомжа, как известно, является свобода.
Бомж прекрасно проживет и без одной ноги. Сможет и без двух. Однако самое страшное для него – попасть в какую-нибудь зависимость.
Тут же зависимость была будь здоров какая. Эта был даже не станок, стоящий на холодном бетонном полу продуваемого сквозняками цеха. Это было хуже галеры. Жизнь под угрозой не бича, а смертоносного укуса. Укуса изнутри.
Танцора отвлек окрик: «Эй, браток, помоги инвалиду Афгана!»
Внизу, под балконом, стояла инвалидная коляска. В ней сидел человек средних лет. Без правой ноги. В камуфляжной форме.
«Точно, оттуда, – подумал Танцор, – больно новенькая форма».
– Эй, браток, – напомнил о себе инвалид.
– Сейчас, – негромко, чтобы не разбудить Стрелку, отозвался Танцор.
Сходил в комнату. Нашел в брюках пятидесятирублевую бумажку. Завернул в неё две пятирублевые монеты, чтобы не снесло ветром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
– Нет, – неожиданно сказала Стрелка, – это я сделаю.
– Как? – изумился Дед, который уже отринул иллюзии юности, поставил под столик недопитые бутылки и теперь внимательно слушал о военных приготовлениях. – Пойдешь быков, что ли, мочить?
– Нет, у меня другой план. Вы мне даете нейрохирурга, и я с ним разбираюсь по-своему. Насколько я понимаю, без него там все остановится. Так ведь?
– Так-то оно, конечно, так, – озабоченно сказал Танцор. – Но ты бы лучше не дурила, а? Не твое это дело.
– А какое у меня дело? С тобой, что ли, трахаться и бутерброды строгать? В общем, как я решила, так и будет. Я сразу же, как только Следопыт файл притащил, на него глаз положила. На фотографии вылитый садист. В общем, разберусь.
– Ну, что же, – решил деревянно пошутить Следопыт. – Принимаю ставки. На…
– Ладно, – перебил его Танцор, – подстрахуем.
– Хрен-то! – взвилась Стрелка.
– Тихо-тихо-тихо, – примиряюще зашипел Дед. И достал фляжку, память о Дженни. Чтобы промыть горло после напитка юности. – Ты, Стрелка, ексель-моксель, у нас чума. В твоих способностях никто не сомневается. А вот что же все-таки мы с этой конторой будем делать? То есть вначале с Хозяином разберемся, а потом уж её громить будем. Или наоборот?
– Конторой в последнюю очередь займемся, – сказал Танцор. – Чтобы того козла не спугнуть. А потом уж по полной программе…
Заказали ещё по кружке. После чего решили полной программы не устраивать. Вильнева замочить. Остальные сами разбегутся. Если же какие-то отморозки за него вступятся, то придется и их.
– А второго хирурга? – спросила Стрелка, неравнодушная к данной профессии. – Который ноги отрезает. Он ведь, скотина, тоже заслужил наказание.
– Ну, давайте для него тюрьму откроем. Лет пять будем держать. А потом выпустим на свободу с чистой совестью. Будешь, Стрелка, надзирательницей? – ехидно спросил Танцор.
– Нет, но виноват же, козел! – не сдавалась Стрелка.
– Кто ещё виноват? Майор-афганец, который начальник охраны?
– И этот тоже, – сказала суровая Стрелка. – Он помогал, чтобы своим же, афганцам, ноги отрезали.
– Почему же своим-то? – изумился Следопыт. – Бомжам. Он из бомжей афганцев делал! Героев!
– Ладно, противно вас слушать! – не выдержал Танцор. – Все разговоры о деле закрываю. Можно говорить о чем угодно другом. Вот ты, Дед, рассказал бы нам, сопливым, трахал ли ты тут, на выставке, девушку, когда студентом был?
И Дед рассказал. Такое рассказал, что у слушателей глаза на лоб полезли. А на Стрелку напала нервная икота.
Дед разошелся. Дед начал витийствовать, изображая при помощи мимики и жестов невероятные события давнего прошлого, главным участником которых он был.
За соседними столиками перестали пить пиво и начали прислушиваться, поражаясь тому, что секс в стране был и тогда, когда Никита Хрущев заставлял людей тратить все физические и духовные силы на завоевание космоса и выращивание кукурузы!
И какой секс! Который недоступен нынешнему изнеженному, словно устрица, человеку, какими бы шейпингами он ни занимался, в каких бы фитнес-клубах ни тратил попусту время.
Это был секс людей, могучих телом и духом. Стряхнувших с себя оковы сталинизма. И буквально озверевших от ощущения доселе невиданной свободы. Не нынешней вседозволенности, которая сродни ржавчине, а именно свободы как осознанной необходимости противостоять проискам властей при помощи совокупления.
Начало смеркаться. А Дед все говорил и говорил. Публика останавливалась, прислушивалась. Скопилась уже Изрядная толпа. А Дед все не кончал.
У стойки стоял буфетчик с разинутым ртом, забывший закрыть кран. Буфетчик не чувствовал, что его ноги уже промокли насквозь.
– Вот так, японский городовой, это было! – закончил Дед.
И тут же синхронно вздохнувшая толпа пришла в движение. Разбившись на случайные пары, люди начали разбредаться по кустам, цветникам, по скамейкам.
Вскоре всё пришло в неистовое движение.
И всю Выставку достижений народного хозяйства огласили радостные вопли: «О! О, мамочка! Ох! Мамочка! Блядь! Мамочка! О-О-О!»
Недвижим и задумчив был лишь чугунный бык, что возвышался на высоком постаменте у павильона «Животноводство».
АППЛЕТ 20.
СТРАШНАЯ МЕСТЬ
В половине девятого Танцору раньше ещё никто не звонил. Никогда в жизни. Конечно, могли позвонить лет двадцать пять назад, когда он отроком жил с родителями в Твери, которая тогда называлась Калинином. Тем более что ему приходилось ни свет ни заря просыпаться, чтобы идти в школу, но тогда у них телефона не было.
После чисто рефлекторных вопросов типа «а?», «как?», «что?», «какой?» и «какого хера?» Танцор наконец-то понял, что это Василий. Спортсмен-конник. Который жил общей жизнью с природой, подчиняясь не своим прихотям, а движению солнца по небосводу и фазам луны.
Василий пребывал в прекрасном расположении духа. Он спешил сообщить Танцору, что эта ночь прошла спокойно. Что никто из бандитов не пытался сунуться на территорию спортивного комплекса, чтобы получить свою порцию горячего свинца.
И такой он был радостный и веселый, такой простой и естественный, что Танцор подавил в себе естественное желание выматерить собеседника последними словами и бросить трубку. И даже Проникся к нему светлой завистью – как мало надо человеку для счастья.
Сон окончательно улетучился.
Танцор потихоньку умылся. Выпил кофе с парой бутербродов. И сел на балконе, откинувшись на спинку стула и положив ноги на перила.
Покуривал. Сигару «Монтекристо».
Любовался ранним утром. (Хоть к этому времени заводские рабочие уже успели отстоять у станка целый час, зажав в зубах потухшую «беломорину»).
Размышлял.
О превратностях судьбы.
Выходило так, что эта ублюдочная контора не только грабила людей. Но отнимала у них самое дорогое. А самым дорогим для бомжа, как известно, является свобода.
Бомж прекрасно проживет и без одной ноги. Сможет и без двух. Однако самое страшное для него – попасть в какую-нибудь зависимость.
Тут же зависимость была будь здоров какая. Эта был даже не станок, стоящий на холодном бетонном полу продуваемого сквозняками цеха. Это было хуже галеры. Жизнь под угрозой не бича, а смертоносного укуса. Укуса изнутри.
Танцора отвлек окрик: «Эй, браток, помоги инвалиду Афгана!»
Внизу, под балконом, стояла инвалидная коляска. В ней сидел человек средних лет. Без правой ноги. В камуфляжной форме.
«Точно, оттуда, – подумал Танцор, – больно новенькая форма».
– Эй, браток, – напомнил о себе инвалид.
– Сейчас, – негромко, чтобы не разбудить Стрелку, отозвался Танцор.
Сходил в комнату. Нашел в брюках пятидесятирублевую бумажку. Завернул в неё две пятирублевые монеты, чтобы не снесло ветром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44