Оказалось, несколько месяцев назад здесь убили человека, потому рента за студио взымалась смехотворно низкая. Владелец кафе-шопа сдавал студио на Мэдисон почти задаром. Убитый, увы, вёл себя нескромно, шумно, т.е. не хотел успокоиться. Убежала даже кошка Рубика, а дитя орало и синело на глазах. Вскоре новому реалисту пришлось отказаться от студио из-за призрака. Свежеубитый и, как говорили, убитый неправедно, т.е. вины за ним никакой не было, его убили по ошибке, приняв за другого, буйствовал, и жить там было невозможно. Мне в моём состоянии оставленного мужа, впрочем, море было по колено, я переживал тоже адские муки, так что мы с ним были два сапога пара, с призраком.
Это всё сущая правда, о призраке. Эту правду может подтвердить Бахчанян, другой армянин из Нью-Йорка. Тяжёлый сюжет — армяне, потому вернёмся к мусору. В доме 86 на Rue de Turenne, где я жил на крыше, в Париже мусорные баки стояли под лестницей. Однажды я обнаружил там завалы мужской одежды: костюмов, рубах и даже отрезов ткани. Оказалось, магазин под названием «Патрик Александр», помещавшийся в цокольном этаже нашего дома, делал у себя ремонт и выбросил всё ненужное. Я потом носил эти костюмы многие годы. А говорят — мусор!
Когда я был особенно бедным, в первый год своей жизни в Париже, я выходил вечерами на рю Рамбуто и собирал там в ящиках, сложенных вдоль тротуара, порченные овощи и фрукты, листья салата, лимоны. Я написал об этом в рассказе «Великая Мать Любви». Весь фокус состоял в том, чтобы успеть подобрать отходы из этих лубяных ящиков до того, как негры в зелёных комбинезонах забросят их в гудящую мусоросборочную машину. Негры были муниципальные рабочие и зарабатывали больше, чем я, писатель, потому мои отходы их не интересовали, они безжалостно убирали улицу.
А то ещё хронологически ранее, проживая в Италии зимой с 1974 на 1975-й год, я поехал с художником-евреем в Неаполь. Над Неаполем стояло жуткое какое-то полнолунное солнце, и была в самом разгаре забастовка мусорщиков. У художника в Неаполе была выставка. А город был завален мусором до колена, а кое-где до щиколотки. Воняло карболкой, началась даже холера, но профсоюз мусорщиков не уступал. Матерясь обильно, экспансивные самцы-итальянцы выходили брезгливо из дворов, заваленных мусором, чистенькие мужчины в шёлковых рубашках и приталенных костюмчиках, чистили газеткой туфли и устремлялись в город на поиски любовных приключений. В начале 70-х Италия была ещё бедной страной, и потому итальянские мужчины были одеты с иголочки. Из грязных ужасающих дворов выходили юные Ален Делоны. Я заметил, что чем беднее страна, тем больше стараются хорошо одеться её мужчины. Впоследствии, экономически процветая, итальянцы стали походить на неряшливых американцев. Ну да, а тогда у Неаполитанского залива под вопли «О соле миа!» воняло карболкой, к туфлям прилипала гнусная слизь, и жарко цвела холера. Как вспомню Неаполь, — солнце огромной луною в небе — так запах карболки прилетает из прошлого. Ещё там вдоль моря бродили банды отвратительных цыганистых детей-попрошаек. «Этот мальчик безнадёжен, — говорил мне художник, отдавая подростку, похожему на прыщавые ножницы, какие-то алюминиевые монеты, — его нужно было удушить во младенчестве».
Живя в гигантских городах-мегаполисах, я постепенно перестроил свою эстетику на мегаполисный лад. Нью-Йорк и Париж воспитали у меня любовь к мусору. Как японцы (довольно вульгарно, надо сказать, они при этом ещё и бухают как свиньи, некоторые японцы — грязные алкаши) создали культ из лицезрения цветущей «сакуры», т.е. вишни, так у меня сложился культ обожания мусора. В 1985 и 1986 годах моя подруга Наташа Медведева жила отдельно от меня на улице Святого Спасителя, впадающей в рю Святого Дени — улицы проституток. Но главное в том районе не проститутки. Это район, где шьют так называемый «Сентьер» — т.е. пояс. Там расположены тысячи швейных мастерских, именно там делают парижскую моду, фальшивую и настоящую. Не надо воображать светлые цеха Веры Павловны. Для создания великолепных парижских платьев, туфелек и прибамбасов французы употребляют нечёсаных эмигранток и эмигрантов: китаёзов, турков, арабских крупных девушек, черноглазых негритосов. Всё это воняет, смердит и трудится у раскалившихся машин в захламлённых помещениях с разваливающимися стенами. Возвращаясь от Наташи Медведевой, я любил покопаться в мешках с обрезками тканей. Иногда неловкий гастарбайтер неправильно делал штамп, и тысячи частей рукава выбрасывались на улицу. Случай сплетал эти части рукава с обрезками самых фантастических цветов и конфигураций. Всё это крепко пахло трикотажем, производством, прошедшим в Париже дождём. А я стоял и любовался с загадочной улыбкой маньяка.
Вообще про мусор можно много чего сказать. А мусор может сказать о народе, от которого остался этот мусор. От греков остались всякие там горшки с великолепными фигурами атлетов, богов и героев, покрытые глазурью. Остались статуи с благородными, но сбитыми носами. Помню, спустившись с каменистого плато к Адриатике, дело было в 1993, я с отрядом сербской военной полиции попал на место стоянки французского батальона миротворцев. Миротворцы только что ушли, оставив после себя несколько свалок. Наиболее заметной частью каждой свалки были бутылки из-под французского вина. Ну, скажем, нижнего среднего качества вина. Преобладали бутылки с этикетками «Blanc du Blanc», как ясно из названия, это белое вино, и «Cofe du Rhone» — известное среднее красное вино. Банки из-под консерв преобладали рыбные, а среди рыбных — банки из-под макрели. А ещё очень значительным элементом свалок были дешёвые карманного формата книжонки о войне. На обложках мускулистые супермены сжимали в руках сверхнавороченные автоматы, больше похожие на оружие из «Звёздных войн». Книжечки разбухли от дождей, и порою слипались друг с другом, превращаясь в чудовищные скульптурные комки папье-маше. Впрочем, папье-маше и означает жёваная бумага. В этих мусорных горах — отходах высокоразвитой цивилизации я нашёл и немало открыток и даже писем и фотографий. Объяснялось жестокосердие французских солдат просто: с этого места их эвакуировали поспешно, на вертолётах. Всё лишнее приказали выбросить. Они оставили даже боеприпасы. Тут уж не до открыток. Я, помню, набрав себе открыток и писем, долго потом читал их, разлепляя и высушивая. Так как я любопытствую.
Когда я жил в Красноярске на улице Горького за несколько месяцев перед арестом, влево в окне там были видны три огромных мусорных контейнера. Так от них кормились множество голубей, ворон, собак и человеков. Люди подходили к проблеме толково, работала бригада с рюкзаками и крючьями. У них процветала специализация:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48