лишь бы увеличить наш пищевой рацион, расширить меню, купить курицу! Купить Елене платье, чтобы она радовалась и не лежала под одеялами, с опущенной на окне шторой.
— Ну вот, договорились. Пишите и приходите. Только, пожалуйста, позвоните предварительно. — Она встала.
Я хотел сказать ей, что мы можем сейчас же условиться, в какой день я принесу ей донос на советский рабочий класс, ибо телефонный звонок для меня — целое предприятие, что синьора Франческа запирает телефонный диск на замок. Для совершения телефонного звонка мне необходимо спуститься в незнакомый мне мир, стесняясь, коряво произносить слова чужого языка… Я хотел ей объяснить все это, но застеснялся. Я тоже встал.
— Скажите, Ирина Алексеевна, а вы не родственница того Иловайского, историка?..
— Родственница, — подтвердила она. — Того самого.
— А вы давно уехали?
— Я никуда не уезжала. Я родилась на этой стороне.
Она сделала движение плечами, явно и очевидно поправляя платье. Однако мне, выискивающему, как и подобает поэту, похожести повсюду, она показалась большой матерью-птицей, вставшей с яиц. Встряхивается, устала в одной и той же позе сидеть на гнезде.
Получая от директора Стюарта деньги — он вынимал их из жестяной легкомысленной коробки из-под печенья, — я, преисполнившись внезапной благодарности за полученные мили лир (за что, ей-богу? Не понимаю я тогдашнего себя сейчас. Мы были нужны Толстовскому фонду, Америке и миру куда больше, чем они нам. Они заработали на нас во много раз больше денег, чем выложили из коробок из-под печенья!), я сообщил ему о своем визите в АЛИ. Я уже знал, что не следует идиотски честно информировать Толстовский фонд о каких бы то ни было сторонних денежных поступлениях, они тотчас же высчитывали поступления из нашего рациона. Но я похвалялся знакомством с потомком (потомицей?) знаменитого историка.
Джек снял взгляд с затрепанных «миль» и обратил его на меня.
— Моя женщина работает в АЛИ. Милена. А вы знаете, Эдуард, что это я основал АЛИ! — Седая борода и полуседые, несколько запущенные волосы Стюарта делали его старше, чем он был в действительности. По-хулигански блестели глаза. — Да-да, я! Как это по-русски говорьят? «Ваш покорьный слуга!»
Американец очень хорошо говорил по-русски. Иногда только в произношение его там и тут вкрадывались ненужные мягкие знаки. То, что американец является главой отделения Толстовского фонда в Риме, меня не удивляло. В Вене главой отделения был поляк или польский еврей Рогойский.
— Кстати, что вы с Еленой делаете сегодня вечером?
Он или был странным образом не в курсе дел сбоих немногочисленных тогда клиентов, или же играл в благородную светскую игру. Что может делать вечером в Риме пара, у которой на питание, обогрев и наслаждения после вычета квартплаты остается 62 тысячи лир!
— Мы свободны сегодня вечером, — сказал я.
— Хотите приехать ко мне в гости? Выпьем, поразговариваемь…
Мне показалось, что выпьем он произнес с особенным удовольствием. Но, может быть, лишь потому, что я вспомнил сухой приговор сицилийской маммы: «Пьет!»? Мне пришлось увидеть Джека Стюарта пьяным лишь однажды. А именно вечером того же дня. Вполне возможно, что дурная слава напрасно волочилась за ним. Возможно также предположить, что кто-то приклеил к его имени дурную славу и репутацию алкоголика. Лично я видел в нем достаточно замкнутого в себе человека, случайно попавшего на административный пост, не совсем подходивший к его характеру. Я думаю, в тот день у него было смутное желание поговорить с людьми, совершить экскурсию в страну людей. Я был лишь первым попавшимся ему из двуногих.
— С удовольствием, — сказал я.
— Чтобы вам не было скучно со мной, я приглашу Аню… Аня! Хотите прийти к нам с Миленой сегодня вечером? — крикнул он, выдувая слова в направлении смежной комнаты, где Анна Давыдова втолковывала что-то армянской паре, едва способной объясняться по-русски. Судя по выражению лица Давыдовой, тотчас появившейся в дверях, она, как и я, была приятно шокирована приглашением босса.
— Да, Джек, разумеется, я буду рада…
— Вот и хорошо. Организуйтесь между собой и появляйтесь к восьми… Нет, лучше к половине девятого…
Мы организовались. Аня заехала к нам на маленьком красном автомобильчике. Мне не нужно было даже давать ей наш адрес, потому что именно она устроила нас к синьоре Франческе. У нас был выбор, мы могли поселиться в Остии, у моря. Там жила основная масса эмигрантов и квартиры были менее холодными. Однако мы предпочли жить в Риме, у Терминале. В Остии мы побывали только раз, и Остия нам очень не понравилась. Средиземное хваленое море оказалось серым, низким и скучным. Куда хуже Черного моря. На грязном песке, у вонючего костра сидели кучкой местные хулиганы. Через год там, в Остии, на грязном песке агонизировал Пьер-Паоло Пазолини.
В выбранное ею для нас место жительства Аня Давыдова предпочла не заходить. Она просигналила нам с улицы, и мы спустились. По цветным, веселым, уже праздничным — Рим готовился к Рождеству — улицам мы профыркали слабым мотором через вечернюю столицу.
В квартире Стюарта было тепло и стояли большие мягкие диваны. В ту римскую зиму 74/75 годов меня поражала теплота чужих квартир и их радостная светлость. Меня необыкновенно шокировало, что диваны — бежевые. Сохранить бежевость чего бы то ни было в комнате синьоры Франчески было бы вещью невозможной. Ледяной пол туалета-душевой, средневековость пара, мгновенно заволакивающего эту пещеру в банный день, все действия с тряпками, мочалками и губками, выныривание из пара Елены в полотенцах, бегущей в нашу комнату (дабы тотчас погрузиться в постель, иначе бы она моментально простудилась); Изя Краснов, прячущий в чемодан портативный электрический обогреватель при каждом шорохе у входной двери (синьора Франческа могла внезапно войти и обнаружить мошенничество), — все эти видения бедной жизни вынужденно терзали мое внутреннее зрение, когда я сидел со стаканом скотча на бежевом диване Стюарта. Хозяин, бело-розовая физиономия в морщинах, фартук с мисс Пигги поверх джинсов, в распахнутой вдали глубине кухни готовил нам спагетти с оливковым маслом, чесноком и… о, удовольствие, вопреки всем правилам итальянской кулинарии, с большим куском мяса: спагетти-стэйк-аль-олио — называлось блюдо. Шаляпин простуженным басом ворчал из-под шипящей иглы проигрывателя. Усиленный двумя ящиками с громкоговорителями шаляпинский шепот слегка щекотал мне спину. Елена, тотчас обретшая в тепле и на свету самоуверенность и заносчивость, присущие ей, беседовала, оттопырив нижнюю губку, с Анной Давыдовой. Глядя на сдержанную физиономию Давыдовой, я подумал о том, что зарубежные русские очень чопорны и старомодны по сравнению с нами — советскими русскими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Ну вот, договорились. Пишите и приходите. Только, пожалуйста, позвоните предварительно. — Она встала.
Я хотел сказать ей, что мы можем сейчас же условиться, в какой день я принесу ей донос на советский рабочий класс, ибо телефонный звонок для меня — целое предприятие, что синьора Франческа запирает телефонный диск на замок. Для совершения телефонного звонка мне необходимо спуститься в незнакомый мне мир, стесняясь, коряво произносить слова чужого языка… Я хотел ей объяснить все это, но застеснялся. Я тоже встал.
— Скажите, Ирина Алексеевна, а вы не родственница того Иловайского, историка?..
— Родственница, — подтвердила она. — Того самого.
— А вы давно уехали?
— Я никуда не уезжала. Я родилась на этой стороне.
Она сделала движение плечами, явно и очевидно поправляя платье. Однако мне, выискивающему, как и подобает поэту, похожести повсюду, она показалась большой матерью-птицей, вставшей с яиц. Встряхивается, устала в одной и той же позе сидеть на гнезде.
Получая от директора Стюарта деньги — он вынимал их из жестяной легкомысленной коробки из-под печенья, — я, преисполнившись внезапной благодарности за полученные мили лир (за что, ей-богу? Не понимаю я тогдашнего себя сейчас. Мы были нужны Толстовскому фонду, Америке и миру куда больше, чем они нам. Они заработали на нас во много раз больше денег, чем выложили из коробок из-под печенья!), я сообщил ему о своем визите в АЛИ. Я уже знал, что не следует идиотски честно информировать Толстовский фонд о каких бы то ни было сторонних денежных поступлениях, они тотчас же высчитывали поступления из нашего рациона. Но я похвалялся знакомством с потомком (потомицей?) знаменитого историка.
Джек снял взгляд с затрепанных «миль» и обратил его на меня.
— Моя женщина работает в АЛИ. Милена. А вы знаете, Эдуард, что это я основал АЛИ! — Седая борода и полуседые, несколько запущенные волосы Стюарта делали его старше, чем он был в действительности. По-хулигански блестели глаза. — Да-да, я! Как это по-русски говорьят? «Ваш покорьный слуга!»
Американец очень хорошо говорил по-русски. Иногда только в произношение его там и тут вкрадывались ненужные мягкие знаки. То, что американец является главой отделения Толстовского фонда в Риме, меня не удивляло. В Вене главой отделения был поляк или польский еврей Рогойский.
— Кстати, что вы с Еленой делаете сегодня вечером?
Он или был странным образом не в курсе дел сбоих немногочисленных тогда клиентов, или же играл в благородную светскую игру. Что может делать вечером в Риме пара, у которой на питание, обогрев и наслаждения после вычета квартплаты остается 62 тысячи лир!
— Мы свободны сегодня вечером, — сказал я.
— Хотите приехать ко мне в гости? Выпьем, поразговариваемь…
Мне показалось, что выпьем он произнес с особенным удовольствием. Но, может быть, лишь потому, что я вспомнил сухой приговор сицилийской маммы: «Пьет!»? Мне пришлось увидеть Джека Стюарта пьяным лишь однажды. А именно вечером того же дня. Вполне возможно, что дурная слава напрасно волочилась за ним. Возможно также предположить, что кто-то приклеил к его имени дурную славу и репутацию алкоголика. Лично я видел в нем достаточно замкнутого в себе человека, случайно попавшего на административный пост, не совсем подходивший к его характеру. Я думаю, в тот день у него было смутное желание поговорить с людьми, совершить экскурсию в страну людей. Я был лишь первым попавшимся ему из двуногих.
— С удовольствием, — сказал я.
— Чтобы вам не было скучно со мной, я приглашу Аню… Аня! Хотите прийти к нам с Миленой сегодня вечером? — крикнул он, выдувая слова в направлении смежной комнаты, где Анна Давыдова втолковывала что-то армянской паре, едва способной объясняться по-русски. Судя по выражению лица Давыдовой, тотчас появившейся в дверях, она, как и я, была приятно шокирована приглашением босса.
— Да, Джек, разумеется, я буду рада…
— Вот и хорошо. Организуйтесь между собой и появляйтесь к восьми… Нет, лучше к половине девятого…
Мы организовались. Аня заехала к нам на маленьком красном автомобильчике. Мне не нужно было даже давать ей наш адрес, потому что именно она устроила нас к синьоре Франческе. У нас был выбор, мы могли поселиться в Остии, у моря. Там жила основная масса эмигрантов и квартиры были менее холодными. Однако мы предпочли жить в Риме, у Терминале. В Остии мы побывали только раз, и Остия нам очень не понравилась. Средиземное хваленое море оказалось серым, низким и скучным. Куда хуже Черного моря. На грязном песке, у вонючего костра сидели кучкой местные хулиганы. Через год там, в Остии, на грязном песке агонизировал Пьер-Паоло Пазолини.
В выбранное ею для нас место жительства Аня Давыдова предпочла не заходить. Она просигналила нам с улицы, и мы спустились. По цветным, веселым, уже праздничным — Рим готовился к Рождеству — улицам мы профыркали слабым мотором через вечернюю столицу.
В квартире Стюарта было тепло и стояли большие мягкие диваны. В ту римскую зиму 74/75 годов меня поражала теплота чужих квартир и их радостная светлость. Меня необыкновенно шокировало, что диваны — бежевые. Сохранить бежевость чего бы то ни было в комнате синьоры Франчески было бы вещью невозможной. Ледяной пол туалета-душевой, средневековость пара, мгновенно заволакивающего эту пещеру в банный день, все действия с тряпками, мочалками и губками, выныривание из пара Елены в полотенцах, бегущей в нашу комнату (дабы тотчас погрузиться в постель, иначе бы она моментально простудилась); Изя Краснов, прячущий в чемодан портативный электрический обогреватель при каждом шорохе у входной двери (синьора Франческа могла внезапно войти и обнаружить мошенничество), — все эти видения бедной жизни вынужденно терзали мое внутреннее зрение, когда я сидел со стаканом скотча на бежевом диване Стюарта. Хозяин, бело-розовая физиономия в морщинах, фартук с мисс Пигги поверх джинсов, в распахнутой вдали глубине кухни готовил нам спагетти с оливковым маслом, чесноком и… о, удовольствие, вопреки всем правилам итальянской кулинарии, с большим куском мяса: спагетти-стэйк-аль-олио — называлось блюдо. Шаляпин простуженным басом ворчал из-под шипящей иглы проигрывателя. Усиленный двумя ящиками с громкоговорителями шаляпинский шепот слегка щекотал мне спину. Елена, тотчас обретшая в тепле и на свету самоуверенность и заносчивость, присущие ей, беседовала, оттопырив нижнюю губку, с Анной Давыдовой. Глядя на сдержанную физиономию Давыдовой, я подумал о том, что зарубежные русские очень чопорны и старомодны по сравнению с нами — советскими русскими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47