Кипарис у входа на церковную территорию, очевидно, прожил много столетий, по меньшей мере два, ибо ствол его чудовищного диаметра. Земля Абхазии богата и красива, поэтому войны здесь, скорее, правило, а мир — исключение. Обычай хоронить мертвых в своих садах, а не на кладбище возник в свое время не от мирной жизни.
Терпкое молодое вино «Изабелла», жирная и пряная еда, солдаты, все молодые и горячие. Увы, не хватает только женщин. Первый сборник рассказов Хемингуэя назывался «Мужчины без женщин». Это были рассказы о войне.
Сцена в абхазском дворике. (Бывший зампрокурора Абхазии Лев Черкезия пригласил меня к своим родственникам.) Огромная лужайка напоминает настоящий остриженный английский газон, по периметру его стоят три больших богатых дома. Дома окружены поясом садов с мандариновыми и апельсиновыми деревьями, хурмой, гранатами, фейхоа. В загонах бродят индюки и павлины. Под навесом — длинный каменный стол. Высоко под крышей навеса сидит сокол, равнодушно поглядывая сверху на кур. По двору бегает несколько охотничьих собак.
Нас приветствуют дети и молодая женщина в черном. По-своему красивая женщина. Дети приносят стулья, женщина удаляется и возвращается с подносом, на нем чашечки с кофе. Чашечки узкие, маленькие. Удивительно эстетичен абхазский прием гостей. После кофе появляется обжаренная свинина. Кусочки берут руками и макают в неповторимого цвета барбарисовый соус. Женщина приносит брынзу, сделанные из застывшего виноградного желе колбаски и кувшин холодного свежего вина. Она выходит в сад и срывает мандарины и хурму. Приносит на наш стол. Сама становится рядом, спиной к стволу дерева… Черкезия встает и уходит в глубину сада поклониться могилам своих родителей. Возвращается взволнованный. «Здесь, — говорит он мне, указывая на лужайку, — была моя свадьба, а моя бабка, у нее ноги уже не ходили, смотрела на свадьбу вон из того окна. И радовалась…» Сокол двигается на своей жердочке, и звонит на шее у него крошечный колокольчик. Издалека слышны все время серии артиллерийских разрывов. У грузин много боеприпасов, недавно они захватили склад Советской Армии с 650 вагонами боеприпасов, потому они не отказывают себе в удовольствии артобстрелов. У женщины матовая кожа, черная косынка, завязанная сзади, маленькие ноги в мягких чувяках. Мне кажется, что она снисходительно глядит на нас, троих мужиков, захмелевших уже от четвертого кувшина «Изабеллы»… И это тоже война.

Сумерки средневековья
Москва-столица в декабре.
Улицы черны, мрачны, разрыты канавами. Заборы, за заборами нежилые дома, из которых вышвырнули население, да так ничего и не выстроили. Пыль и грязь повсюду. Переходя Цветной бульвар, ступил с тропинки в сторону, и нога провалилась по колено в грязь. Меж ларьками у Центрального рынка пробираются цепочкой граждане, в кромешной средневековой темноте. Лишь пара слепых фонарей над киосками. Грязный сугроб слева, грязный сугроб (еще более грязный) справа. Хорошо еще, выпадает снег и всю эту стыдность прячет. И зелень прячет нищету, чуть прихорашивает.
Одичание повсеместное. И озлобление. Ближний видится как объект обмана, к нему можно применить насилие и отнять у него то, чего нет у тебя. То есть вместо уважения к частной собственности разбудили противоположное чувство — желание отнять эту собственность у других, желание разбоя.
Женщины вынуждены прятать, маскировать свою красоту, ибо она тоже ценность и тоже объект разбоя, предмет вожделения. Потому женщины маскируются в ужасные одежды. Не прячут себя только профессиональные проститутки и жены Собчаков и прочих крупных мафиози, хорошо охраняемые. Но и проститутки боятся. Страх висит над Россией. Процессы людоедов. Один предпочитал пожирать подростков, другой — девушек, еще один — гурман — ел только печень — Курский вокзал просто страшен. Уроды, нищие, юродивые. Смрад стоит.
Ни в какой Мексике, самой последней Калькутте такого не найдешь. В поездах вонь. Туалеты страны смердят неимоверно. Туалеты чисты только в Белом Доме.
Интеллигенция. Упрямые, самоуверенные, воинственные, агрессивные, истеричные. Каждый — маленький, нетерпимый к другой идеологии Пол Пот. (Тот самый, палач Пном-Пеня, диктатор красных кхмеров.) Ради осуществления своих светлых идеалов капитализма сгноят, угробят миллионы, замучают голодом. Чтоб восторжествовала их светлая правда. При этом полуграмотны. Воспитаны по устарелой гуманитарной классической системе. Клянутся Мандельштамом, бранятся Маяковским. Продукты затхлости и герметизма. Мира за пределами России не знают. Слепые и наглые.
Мадам Сахарова, женщина, похожая на кладбищенскую ворону. Восточная, неряшливая дама с папиросой, с которой падает пепел. Кухонный диктатор. На кухне, в нечистом халате принимает депутатов, ругает, наставляет их, отдает приказы. Профессиональная вдова, пережившая «фитиля». («Эпохи трепетный фитиль», — назвал ее покойного мужа поэт Вознесенский.) От долгого общения с милицией, диссидентами, отказниками и более всех с зэками в ней что-то от зэчки. Печать зоны.
Преступники совсем другого типа, чем в Европе. Все преступления слишком, черная психопатия присутствует. Ненужная для дела жестокость, истеричность, грязность преступлений. Истеричность и грязность, ненужная даже для самих преступников. В России преступник не профессия, но состояние души.
Лагерь, законы зоны стали законами всей России. Теперь зона везде. (Лагерь особого режима — Москва.) Психопатство зоны, изуверство зоны, ее киосочный бизнес, капитализм пайки и капитализм передачи с воли. Капитализм зэка. Ненависть зоны к Чека, к НКВД. Ибо Чека — это порядок, символ порядка. НКВД — порядок, когда один пахан — политическая власть, и ее право на насилие неоспоримо. Так уж лучше один пахан, чем тысячи паханов и мафий. Останови любого Иванова, спроси, и он ответит — лучше один пахан.
Горбачев плохо говорит по-русски. С деревянными такими истовыми интонациями, с какими в советских фильмах говорили «честные ребята». Франтоват. Шляпка-пирожок на лысине. Маленький человек, попавший в главы Великой Державы. Акакий Акакиевич. Ельцин по стати своей тоже похож на всем знакомый (иной, чем горбачевский) тип «честного мужика», соседа, пропивающего только аванс, а зарплату — в семью. Потому и выбрали.
В окне киоска на вокзале — яйцо. Ценник: «Яйцо вареное — 15 рублей». Яйцо — 15 рублей! Нераскрашенное. Чудовищно.
Продукты в киосках иностранные. Алкоголь и прочее. Все захудалых сортов, с черт знает каких забытых Богом складов, очевидно. За 18 лет жизни на Западе не встречал таких этикеток, марок, названий. По каким пакистано-корейско-вьетнамским вонючим цыганским тюкам болтались эти бутылки, пока доплескались до Москвы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52