ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

 


— Я вас слушаю, господин Ставский, — вежливо ответил Кольцов. — Чем могу быть полезен?
— Видите ли… я хотел бы испросить аудиенцию у его превосходительства по поводу поставки крупной партии мяса — мягко сказал Фролов.
— Советую обратиться к начальнику снабжения армии генералу Дееву, — казённым, вежливо-безучастным тоном ответил Кольцов.
— Генерал Деев? — переспросил Фролов и затем добавил: — Простите, его не Семёном Алексеевичем зовут?.. Я когда-то знавал Семена Алексеевича…
— Фролов сделал паузу, — Деева. Мне говорили, будто был он в отъезде, а сейчас якобы вернулся в Харьков. Потянуло, знаете, в родные места.
Простите, но генерала Деева зовут Михаилом Федоровивич, — сухо пояснил Кольцов.
— Ошибка, значит? Извините!.. Ах, да! Вспомнил! Тот Деев числился по археологическому ведомству. Нумизматикой занимался. Извините! — Фролов сокрушённо развёл руками и попятился, размахивая котелком. — Желаю здравствовать!..
Вскоре он уже затерялся вдали в уличной толпе. Выждав, когда Павел Андреевич уехал, Юра выбрался из своего убежища и стремглав бросился к себе в комнату. Прикрыв за собой дверь, он прислонился к мягкой её кожаной обивкой и внезапно почувствовал озноб. Стоя так, он лихорадочно думал. Память неутомимо и безутешно складывала вместе разрозненные факты, которым Юра прежде бессилен был найти объяснения: таинственные шаги в личных покоях командующего, старательно скрываемая заинтересованность Кольцова в судьбе человека без имени и этот сегодняшний взбалмошный разговор. Во многом непонятный, в котором по странному совпадению несколько раз прозвучало знакомое Юре имя — Семён Алексеевич. Фролов и Семён Алексеевич были друзьями. Не поэтому ли сейчас в Харькове появился Фролов? Конечно поэтому. Здесь все ясно. А вот разговор с Павлом Андреевичем — он ведь тоже не зря.
И вдруг страшная догадка, будто вспышка молнии, поразила Юру. А что, если Кольцов вовсе не тот, за кого себя выдаёт? Что, если они с Фроловым тоже давно и хорошо знакомы? И Фролов приходил, чтобы сообщить Кольцову, что Семён Алексеевич вернулся из тюрьмы?
Мучительно размышляя о происшедшем, Юра все больше убеждался, что появление Фролова возле штаба — не случайность. Он определённо, вне всяких сомнений, приходил на свидание к Кольцову… Фролов и Кольцов, несомненно, давно знакомы, и весь их сегодняшний разговор — своеобразный шифр. Значит, Павел Андреевич совсем не тот, за кого себя выдаёт? Он — красный?..
Но как в таком случае поступить ему, Юре? Рассказать о своих подозрениях, догадках Щукину? Или же Ковалевскому? Но это означало бы безусловно одно — Кольцова тут же арестуют. А заодно с ним Фролова и Красильникова. И наверное, расстреляют. Но разве может он причинить им зло? Эти люди были всегда добры к нему, даже спасали от смерти!.. Только им в последнее время самозабвенно верил он!.. Только им!..
А может быть, следует объясниться с Павлом Андреевичем? Может, все не так? И он развеет его подозрения? Но тогда Кольцов должен будет отдать приказ об аресте Фролова и Красильникова!.. Что-то не выходит у него как надо…
Но ведь нужно передать Павлу Андреевичу письмо Тани. Он обещал ей!.. А встречаться с Павлом Андреевичем ему сейчас не хотелось. Павел Андреевич по его лицу поймёт, что что-то случилось. Он умеет быть таким проницательным!..
И тогда Юра решил положить письмо в комнате Павла Андреевича на видном месте. А сам ушёл в город, чтобы не встречаться с ним до вечера.
Конверт лежал на виду, поверх деловых бумаг, и Кольцов удивлённо обрадовался коротенькой записке, вложенной в этот конверт. «Павел Андреевич! — прочёл он. — Мы должны увидеться. Жду вас в пять пополудни в вестибюле университетской обсерватории. Там мы сможем поговорить без помехи. Таня».
Странно было теперь получать письма… Просто люди забыли писать письма, словно их было некому читать. Второй год шла гражданская война, и почтальоны понадобились для другого. И вот письмо! Её письмо!
Кольцов понимал, какая бездна лежит между ним и этой девушкой. Он не имеет права перед самим собой, перед своим делом на особые отношения с девушкой из другого мира. Вот почему, когда Щукин запретил ему видеться с дочерью, Павел вдруг почувствовал облегчение: узел отношений, на которые он не имел права, разрубался помимо его воли.
Но Таня не хотела смириться с этим решением отца, она звала Павла, наверное стыдясь этого, иначе зачем письмо? Сейчас и ему захотелось увидеть Таню, хотя бы для того, чтобы убедиться в том, что он сможет превозмочь своё страстное искушение кого-то любить, кому-то верить…
До пяти оставалось совсем немного времени, и, предупредив Микки, что он уходит, Павел Андреевич отправился на встречу с Таней.
Массивное здание университетской обсерватории безжизненно глядело бесчисленными окнами и казалось совсем безлюдным, но, когда Кольцов толкнул тяжёлую дверь, она неожиданно легко подалась и в лицо ему резко пахнуло холодной сыростью.
В огромном, погруженном в полумрак вестибюле было необычайно пусто. За маленьким столиком, где обычно сидел служитель, — никого. Казалось, только шаги Кольцова, только тонкое позвякивание его шпор жили сейчас в этом здании.
Но вот где-то в глубине этой пустоты скрипнула дверь, послышались лёгкие, стремительные шаги, и возле широкой мраморной лестницы, поблекшей от времени и людского нерадения, показалась Таня. Она протянула к Павлу руки, и у него горестно сжалось сердце, когда он увидел осунувшееся Танино лицо.
— Я благодарю вас, Павел Андреевич, что вы отозвались на мою просьбу,
— тихо сказала она.
— Таня, — одним дыханием позвал Кольцов и повторил громче: — Таня!
И тотчас эхо подхватило это имя и понесло вверх, туда, откуда из зеленоватого полумрака спускалась лестница и смутно виднелось что-то похожее на антресоли. Там, вверху, длинно Проскрипела дверь, послышались чьи-то торопливые шаги.
Таня слабо ахнула и потянула Кольцова за руку к двери возле лестницы, и они очутились в комнате, заставленной стеллажами и застеклёнными витринами, в которых тускло мерцали старинные монеты и медали.
Павел хотел что-то сказать Тане, но она приложила палец к губам, призывая к молчанию. Потом громко позвала кого-то совсем по-свойски:
— Владимир Евграфович! Профессор, где же вы?
— Иду, Татьянка, иду, — отозвался старческий голос, и тут же Владимир Евграфович вышел из-за перегородки. У профессора были длинные седые волосы, бессильно опущенные плечи и добрые, расплывчатые глаза.
— Я рад познакомиться с вами, — едва слышно, каким-то музейным шепотком вымолвил он, — очень рад, господин… — профессор с бесцеремонной естественностью привстал на цыпочки, заглянул Кольцову на погон, — господин капитан, если я правильно разбираюсь в армейских чинах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131