Жизнь отца представилась ей бесконечной вереницей маленьких серых деревянных гвоздиков, похожих один на другой. Однотонный стук молотка, запах кожи, согнутая спина и труд, каторжный труд от зари до глубокой ночи. И это с одиннадцати лет…
Птица на стене взмахивала крыльями.
Сарра зажмурила глаза. Неужели и ее, и Меера, и Мойше, маленького рыженького Мойше, ждет та же судьба? Давно, когда она была совсем глупенькой, бабушка говорила ей: «Судьба - это загадочная гостья, и каждая девушка ждет ее прихода с трепетной надеждой. Судьбу эту посылает сам бог.
Она неотвратима. От нее не уйти. И гневать судьбу не надо. Чем покорнее принимает ее человек, тем милостивее она к нему…»
Бабушка давно умерла. Забылись ее сказки, не взошли посеянные ею в детской головке библейские семена. И приди сейчас, в этот холодный осенний вечер развенчанная в своей таинственности судьба, Сарра закрыла бы перед этой злой вестницей горя двери. Она и так знает, что жестяник Фальшток ходит к ним лишь для того, чтобы отравлять ей жизнь. Он уверен в себе - у него мастерская, он солидный жених. И хотя его мать истинная фурия (она даже сейчас бьет сына), какое ему дело до того, как будет жить с этой ведьмой его жена? У него трое рабочих и дом… Ему нужно жениться. А чем Сарра плохая невеста? Она будет рожать ему детей и варить вкусный фиш… А то, что она через пять лет станет старухой, - что ж, такова судьба еврейской девушки, если у ее отца ничего нет, кроме дочери…
Кто-то тихо постучал в дверь… Меер обернулся.
Теперь на стене вырисовался профиль его всклокоченной головы с орлиным носом.
- Это Раймонд. Он… пришел за мной, - тихо сказала Сарра, поднимаясь.
Раймонд принес с собой запах сырой осенней ночи.
- Я сейчас оденусь, - Сарра тихо открыла дверь в комнату.
Раймонд пожал Мееру руку и сел напротив сапожника на стульчик отца.
Вышла Сарра, надевая жакет. Меер смолил дратву. Сарра видела - он недоволен.
- Куда вы пойдете в дождь… и так поздно. Нашли время! - Меер сказал это по-еврейски.
И все же Раймонд понял, о чем он говорит, и покраснел. Сарра несколько мгновений колебалась, затем тихо спросила:
- Может, ему сказать?
- Я не знаю, - с беспокойством ответил Раймонд.
- Думаю, что можно, - решила Сарра. - Послушай, Меер, оставь на минутку свою дратву!
- У меня срочный заказ, я не имею времени…
- Меер, сегодня в городе начнется восстание… - Она замолчала, увидев, как неподвижно застыли на ней такие же большие и черные, как у нее, Мееровы глаза.
- Восстание? Откуда ты знаешь? И… - он не договорил.
Сарра прикоснулась к его плечу:
- Меер, может, ты пойдешь с нами?
- Куда?
- Если пойдешь, скажем.
Меер быстро заморгал, болезненно кривя губы.
- Никуда я не пойду! - резко дергая облепленную смолой дратву, сказал он.
Тень птицы на стене взмахнула одним крылом.
- И ты не пойдешь… Иди спать… А ему скажи, пусть он больше сюда не приходит… Да, да - пусть не приходит! Я не хочу, чтобы тебя повесили, - зашептал он испуганно и зло.
Раймонд вслушивался в непонятную речь, стараясь разгадать ее смысл. По еле уловимому движению в его сторону он понял, что Меер говорит о нем.
- Что ж, оставайся, а я пойду. Я думала, что ты не такой… - Она хотела сказать «трус», но не смогла произнести этого слова.
Колодка с голенищем упала с колен Меера на пол. Все испуганно оглянулись на дверь.
- Ты бы подумала о семье… об отце! Что ты хочешь, - чтобы нас всех порезали? Где у тебя совесть? Чего тебе там нужно? - шептал он, все больше волнуясь.
- Моя совесть?.. Я хочу жить, Меер! Жить хочу! Разве это бессовестно?
- Хе! Хочешь жить? А идешь на смерть…
- Я не могу больше так! Вечно голодать, жить в нищете… Чтобы каждый, у кого есть деньги и власть, мог пинать тебя сапогом в самое сердце… Скажи, для чего жить вот таким червяком, которого каждая из этих гадин может раздавить? Лучше пусть меня убьют на улице! - так же шепотом страстно говорила Сарра.
- Кто тебя этому научил?
- Жизнь научила, эта проклятая жизнь…
- Люди поумнее тебя ничего не могли сделать, а ты думаешь свет перевернуть?
Сарра встала.
- Не смогли сделать? Ты ждешь, чтобы тебе кто-то сделал. А сам ты будешь ползать перед Шпильманами и Баранкевичами! Проклинать судьбу и грозить кулаком, когда этого никто не видит… А мы хотим с ними покончить! Это же и твои враги. Почему же ты боишься поднять руку на них? Где же твоя совесть?
Меер раздраженно посмотрел на нее.
- Моя совесть - это семья. - Он нервно мял худыми пальцами комок смолы. - Без нас они сдохнут с голоду. Понимаешь? Сдохнут! И никто им не поможет… Хочешь идти - иди! - Он ожесточенно махнул рукой по направлению к двери. - Иди, иди! А я еврей, нищий-сапожник… У меня нет родины, за которую я должен положить голову… Был русский царь - меня гоняли как собаку. Пришли немцы - то же самое. Теперь поляки - на улицу страшно выйти. Ну, а если вместо них придут гетманские гайдамаки, то нам станет легче? Я не знаю, какое там восстание и кто кого хочет прогнать. Я знаю только, что еврей должен сидеть дома…
- Сегодня ночью поднимутся рабочие.
- Рабочие? - растерянно переспросил Меер.
На вокзале протяжно загудел паровоз. На мгновение смолк. Затем еще три коротких гудка. Они донеслись сюда приглушенные, далекие. Раймонд быстро встал.
- Прощай, Меер! - взволнованно сказала Сарра.
- Так ты идешь? - Голос Меера дрогнул.
- Да.
Меер с тоской посмотрел на нее. Сарра ждала еще несколько мгновений.
- Перебьют вас. С чем вы против них пойдете? - чуть слышно пробормотал он.
Затем, тревожно мигая воспаленными веками, нагнулся, поднял с земли зашитый в кожу сапожный нож.
- Возьми хоть это…
Дверь за ними закрылась. Меер долго сидел неподвижно. Тревожные, недобрые мысли не оставляли его.
В комнате, стоя, тесно прижимаясь друг к другу, смогли поместиться около пятидесяти человек. Остальные стояли во дворе, на крыльце и в дверях, ведущих и машинное отделение. Все были вооружены винтовками с примкнутыми штыками.
Окно, обращенное к переезду, Олеся завесила одеялом.
Андрий, переодетый в сухое платье Григория Михайловича, - Ковалло приказал ему это сделать, - стоял с другими в кухне. Васильку Олеся тоже достала батьковы штаны, дала ему свой старый свитер, и сейчас он старательно натягивал на ноги ее чулки. Тут же около него стояли Олесины ботинки.
Мокрую, грязную одежду обоих братьев Олеся бросила в чулан.
- Ну и длинные! - сопел Василек.
Он торопился. Ему хотелось послушать, что говорил высокий дядя с седыми усами.
- Я думаю, друзья, много говорить не надо, - сказал Раевский. - Каждый из вас пришел сюда добровольно, каждый знает, для чего. Давайте же, товарищи, решим крепко: у кого сердце не выносит боя, пусть уйдет. А те, кто остается, кто решил покончить с этими грабителями, с вековыми нашими врагами, тот пусть даст слово рабочее в бою не бежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54