Когда Раймонд стал приходить в себя, в комнату вошла Людвига.
- Вот… Пульс становится отчетливей… Молодой человек ведет себя хорошо. Сейчас ему нужен полный покой… Что это? Играют сбор? Я должен идти. Через час я вернусь. Но его не надо оставлять одного, - сказал фельдшер, вставая с дивана.
- Вы можете идти, - обратилась Стефания к Франциске и Адаму, - мы с графиней немного побудем здесь. Все благополучно, он приходит в себя, - тихо ответила Стефания на немой вопрос Людвиги, когда они остались одни. - Не находишь ли ты, Людвига, что он красив?
- Стефа, как тебе не стыдно?!
Раймонд с трудом приподнял отяжелевшие веки. Сидевшая у его изголовья Стефания ласково наклонилась к нему. Юноша долго смотрел затуманенным взглядом на незнакомую нарядную даму, на ее лукавые глаза, на яркие от кармина губы, не понимая, где он и что с ним.
Стефания осторожно рассказала ему обо всем происшедшем. Он попытался приподняться, но Стефания удержала его:
- Лежите спокойно!
Людвига, заметив его движение, подошла к дивану и взяла Раймонда за руку.
- Чем я могу отблагодарить вас? - тихо произнесла Людвига.
За окнами снова затрещал мотоцикл, увозивший майора. Только теперь Раймонд вспомнил все. Ему стало холодно и неуютно.
- Где моя одежда? Я хочу уйти, - прошептал он.
- Сейчас вам принесут платье и помогут одеться. Но вы не должны уходить, пока к вам не вернутся силы, - сказала Стефания, выходя вслед за Людвигой из комнаты.
Шатаясь от головокружения, едва не падая, Раймонд одевался. Когда в комнату вошел Юзеф, неся суконный костюм, сапоги и охотничью куртку, он застал Раймонда уже одетым.
- Это тебе прислала ясновельможная пани. - И Юзеф положил принесенные вещи на стул. - Кроме того, она велела передать тебе двести марок, протянул он парню пачку кредиток. - Также велено накормить тебя и отвезти в город.
Комната медленно кружилась перед глазами Раймонда. Он делал слабые движения рукой, чтобы сохранить равновесие.
- А за дрова сколько мне полагается? - спросил он.
- За дрова - три марки, как условились. Но ведь тебе же дали двести, чего еще?
Раймонд вынул из пачки кредиток три марки, остальные положил на стол и молча вышел.
За воротами парка оглянулся и долго смотрел на усадьбу. Затем медленно пошел к городу. Ветер хлестал его в лицо, забирался под фуфайку. А он все шел, спотыкаясь и покачиваясь, словно пьяный…
- Господин обор-лейтенант, у этих двоих пропуска не в порядке. Как прикажете? - взяв под козырек, рапортовал приземистый вахмистр.
Шмультке взглянул на задержанных. Один из них, сутуловатый, весь обросший колючей щетиной, в потрепанной форме австрийского, солдата, зло смотрел на него, часто моргая, словно дым от папиросы офицера разъедал ему глаза. Другой, высокий, с длинными седыми, как пепел сигары, усами, в черной поддевке, в коротких солдатских сапогах, стоял спокойно, равнодушно поглядывая на выходящих из вагона пассажиров.
- Почему у вас нет визы на пропуске? - строго спросил Шмультке.
- Там уже есть три, а четвертую не поставили - некому. Все прут домой, им не до визы, - с каким-то злорадством огрызнулся первый.
- Как стоишь? Стать смирно! Я тебя научу, каналья, как разговаривать с офицером! Какого полка? Почему без погон и кокарды? Дезертируешь, мерзавец? - закричал Шмультке, найдя, наконец, на ком сорвать злобу за трехдневное бессменное дежурство на станции, где его эскадрой вылавливал в поездах дезертиров австро-венгерской армии.
- Какой я дезертир? Был в плену в России, теперь возвращаюсь на родину. Извольте посмотреть, - приглушая голос, ответил солдат.
Шмультке просматривал документы задержанных. На затасканном, грязном свидетельстве, выданном военнопленному Мечиславу Пшигодскому, стоял штамп киевской комендатуры с краткой пометкой: «Проверен. Инвалид. Разрешен проезд к месту жительства». Второе свидетельство было на имя Сигизмунда Раевского, монтера варшавского водопровода, которому также разрешался проезд к месту жительства его семьи.
- Что ты в России делал после семнадцатого года?
- Копал картошку, господин обер-лейтенант.
В ответе солдата Шмультке уловил скрытую издевку.
- Ничего, ты у меня посидишь, пока мы разберемся во всем этом… А у вас почему нет визы? - обратился Шмулътке к высокому, невольно называя его на «вы».
- Я не говорю по-немецки, - ответил тот на польском языке.
- Он поляк и не понимает вас, - перевел солдат, - мы с ним ехали вместе. Он тоже ходил в комендатуру за визой, но там некому было ее поставить. Мы с ним земляки, здешние.
Объяснения не помогли. Все эти дни Шмультке был в таком раздражении, что с трудом удерживал себя от резких выходок. Сейчас ему очень хотелось дать по морде этому хаму, который еще неделю назад дрожал перед каждым офицером, а теперь, когда в этой идиотской Австро-Венгрии заварилась каша, имеет наглость разговаривать таким тоном… Что же будет дальше? Сегодня снято с поезда пятьдесят семь дезертиров, из них одиннадцать с оружием. А телеграммы предупреждают, что начинается поголовное бегство. Если эта волна докатится сюда… Черт возьми!
- Отправьте их в комендатуру! Завтра проверни, действительно ли они живут в этом городе.
- Ну вот, приехали, называется! Парься в этом клоповнике всю ночь… Утром он разберется!.. Целый месяц ехал, домой добрался, а тут на самом пороге тебя под замок! Ну, не дай господь, чтобы вот такой мне в темном месте в руки попался! - скрипнул зубами Пшигодский, яростно швырнув свою котомку на деревянные нары, когда их заперли в пустой арестантской.
- Ты сам немного виноват, приятель. Надо было полегче с ним. Ты где, собственно, живешь?
- Да здесь, недалеко от города, в имении Могельницких.
- А кто там у тебя?
- Да жена, отец, брат… В общем, народу до черта. Небось живут себе припеваючи! Наша порода вся у Могельницких спокон века на лакейском положении. Отец - дворецкий, брат - лакей, жена моя - горничная. А я у них конюхом был. В лакеи не взяли - рожей не вышел. Да я и сам бы не пошел. Собачья профессия! Стой на задних лапках и виляй хвостом, когда тебя хозяин по носу щелкает. С лошадьми куда приятнее.
Раевский постелил свою поддевку на нары, снял шапку и прилег, повернувшись лицом к солдату. Тот смотрел на серебристую от седины шевелюру соседа.
- Сколько вам лет, пане Раевский?
- Сорок пять. А что?
- Да вот, гляжу, седой весь. Отчего бы это?
Суровые мохнатые брови Раевского шевельнулись:
- Бывает, что седеют и в двадцать.
Несколько минут оба молчали.
- Скрытный вы человек, пане Раевский, - сказал, наконец, Пшигодский. - Я уже давно к вам приглядываюсь. Вот немцу сказали, что не понимаете, а ведь неправда это!
Раевский внимательно посмотрел на него. Пшигодский успокаивающе улыбнулся:
- Можете не беспокоиться, пане Раевский! Я хоть и из легавой породы, но души еще черту не продавал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54