— Чего по трубе-то в неурочное время лупишь? Рассказывай.
Мент приступил к пожиранию бутерброда, а я к рассказу. Он шумно прихлебывал чай (четыре ложки сахара в чашку с пакетиком набухал), а я упражнялась в красноречии. Да, случалось, я не выдерживала и стучала по трубе, подавала сигнал меломанам сверху, что под ними люди живут. А сейчас я с упоением стучала пьющему мой чай участковому на верхних соседей и воображала, как этот хамоватый дядечка в милицейской форме задаст им перца.
— Живописно изложила, доча, — похвалил мент, дожевав бутерброд и потянувшись за следующим. — Достоверно рассказала, знаю я, отчего здесь у тебя такая слышимость. — Он указал свежим бутербродом на потолок. — Верхние ремонт делали и паркет, того-этого, заместо паркета ламинат без подложки ложили. А еще батареи поменяли и трубы меньшего диаметра в перекрытие, того-этого. Дурные люди — без подложки по ламинату ходить — только ноги морозить, даром, что батареи новые. А слышимость без подложки и с ламинатом, да еще и когда трубы не того диаметра в дырах бултыхаются, того-этого, слышимость, караул. Боковым-то ихним соседям ничего, того-этого. Дома эти из первой хрущевской серии, стены того, как в тюрьме. Толстые, кирпич хороший. Над ними которые живут, у тех паркет на утеплителе и трубы тютелька в тютельку. Над ними и с боков у них все звукоизолированно, хоть по-оперному кричи, а у тебя под ними караул. Такие дела, доча.
— Я вас правильно поняла — я единственная, кто страдает от их ночных пати, да?
— От чего?
— От ночных концертов.
— Все ты правильно поняла. Стены — во, паркет, того-этого, а ты поставь-ка на ламинат да еще и дырки в перекрытии, ты на это поставь колонки! Понятно, что у тебя внизу слышнее, чем у их самих будет.
— И что же мне делать?
— Ничего. Я все сам сделаю. — Он откусил кусок от свежего бутерброда, прожевал, проглотил, запил чаем. — За то мне и зарплату, того-этого, за поддержку порядка. — Он съел еще кусочек хлеба с маслом, с сыром. Обстоятельно, не спеша. — Ты только, доча, того-этого, заявление напиши: я, такая-сякая, прописанная по адресу такому-сякому, регулярно, того-этого, от верхних соседей. Ты напиши, а я им — ух! Бумажку с ручкой тебе дать? — Он отправил в рот остаток бутерброда и взялся за замки своего портфельчика.
— Видите ли, я прописана по другому адресу. Эта квартира моей тети, она сейчас в отъезде, и пока я здесь...
— Доча! — перебил мент, сглотнув, и скорчил такую рожу, будто ежа проглотил. — Ты кого паришь? Все так говорят — у тети живу, у племянника, у снохи, деверя, дедушки с бабушкой, а сами без регистрации, а которые, того-этого, ваще из Чечни. Раз, дочка, такое дело, давай-ка я твой паспорт посмотрю. Есть он у тебя?
— Конечно! — Я выпорхнула с кресла, порхнула к телевизору. Возле портативного «Шиваки» лежала моя косметичка и сумочка. С сумочкой в руках я впорхнула обратно в кресло, порылась в ней, в сумочке, и довольно быстро нашла его, паспорт. И вспомнила год 1993-й. Не в том смысле, что тот год, когда мне исполнилось одиннадцать, а «Змей меняет кожу», финал, законченный мною сегодня ранним-ранним утром. Вспомнила, как Змей бился за паспорт.
Участковый насупился, он очень придирчиво (даже несколько карикатурно) исследовал мой паспорт. Как будто я всучила ему фальшивку. Закончив разглядывание печатей на просвет, возвращая мне документ, он вздохнул. Я так и не поняла, то был вздох огорчения или удовлетворения (или оба сразу слились в единый вдох-выдох)?
— Нормально, доча. А то, знаешь, поступала ориентировочка на мошенницу с поддельными, того-этого. В нашей милицейской работе всякое, знаешь, случается.
— Знаю. Я занималась криминальной журналистикой, я про милицейскую работу много чего знаю.
— Ух ты! В газете, дочка, статейки пишешь?
— Раньше писала. Сейчас пишу криминальный роман. — Я решила не уточнять, что пишу роман по чужому плану.
— Ух, ты, как! Писательница, того-этого! Ты смотри, доча, про нас, про милицию, плохо не пиши. А то про нас все, кому не лень, того-этого. Стыдно бывает телевизор при внучках включать. Наслушаются внучки того-этого по телевизору и дразнят деду оборотнем, а то и совсем обидными словами. Пиши про нас хорошее, дочка. Пиши на здоровье, только скажи ты мне, писательница, чего тебе по месту прописки в паспорте не того-этого? Тот-то район не чета нашему спальному.
— Мама вышла замуж, — сорвалось у меня с языка, и я сразу пожалела, что сорвалось.
С какой стати мне исповедоваться, того-этого, перед прожорливым участковым? На фиг ему знать, как мы с мамой жили душа в душу (я была счастлива! особенно в ту пору, когда еще жива была бабушка), до того, как она, моя мама, того-этого. С этим вонючим обезьяном. Ненавижу! (Вы только не подумайте, что я инфантильная лесбиянка или воинствующая феминистка!)
— Отчим, что ли, к тебе того-этого? Пока мамки дома нету.
— Нет, что вы! Отчим ко мне не приставал.
Лучше бы приставал! Всяко лучше, чем его нравоучения! Маргарита, ты слишком агрессивная! Маргарита, я читал твои статьи, ты смакуешь насилие! Маргарита, что за чушь ты читаешь, на, открой Тургенева, почитай Чехова, а всю эту чушь в ярких обложках мы сдадим в библиотеку Бутырки! Маргарита, почему ты выключила радио, когда по «Эху Москвы» вспоминали Ходорковского добрым словом? Маргарита, нельзя называть «маскарадными костюмами» облачения священнослужителей в ответ на наше с мамой предложение посетить крестный ход. И так по каждому поводу! Сплошные нравоучения! Поначалу было прикольно, но любой прикол со временем превращается в пытку и колет, колет, колет то в мозг, то в сердце. Ненавижу! Что в нем мама нашла? В этом о-о-очень хор-р-рошем, ну о-о-очень положительном, ну просто приторно принципиальном мудаке?!
— У вас там, по месту прописки, тоже однокомнатная, что ли?
— Ага, — соврала я, закрывая тему, — тоже од-нушка. Очень удачно получилось с моей тетей, которая в этой однушке прописана и которая на время уехала в...
— Доча! — оборвал меня участковый, скривив губы в ухмылке. — Кого ты паришь? Ты лучше скажи, много ли за постой, того-этого, с тебя квартирная хозяйка дерет?
— Не очень, — зачем-то снова соврала я.
— А ты, Маргарита Николавна, знаешь ли, что без договора аренды, того-этого, не положено?
Я кивнула и напряглась.
— Да ты не робей, Рита-дочура! Понятное все, того-этого. С бумажками замучаешься, и выйдет тебе больше платить. Выгоднее Михал Фомичу отдавать каждый месяц по пятьдесят долларов, чем регистрации оформлять. Ты согласна? — произнося название американских денег, он сделал ударение на букве "а".
— Кто такой этот Михал Фомич? — Я напряглась еще больше.
— Доча! Ты, того-этого, позабыла, кем я представился? Я — Михал Фомич! Я! Участковый я, царь микрорайона. Мне платить будешь пятьдесят в месяц и живи себе, книжки пиши, одна, королевна в целой квартире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Мент приступил к пожиранию бутерброда, а я к рассказу. Он шумно прихлебывал чай (четыре ложки сахара в чашку с пакетиком набухал), а я упражнялась в красноречии. Да, случалось, я не выдерживала и стучала по трубе, подавала сигнал меломанам сверху, что под ними люди живут. А сейчас я с упоением стучала пьющему мой чай участковому на верхних соседей и воображала, как этот хамоватый дядечка в милицейской форме задаст им перца.
— Живописно изложила, доча, — похвалил мент, дожевав бутерброд и потянувшись за следующим. — Достоверно рассказала, знаю я, отчего здесь у тебя такая слышимость. — Он указал свежим бутербродом на потолок. — Верхние ремонт делали и паркет, того-этого, заместо паркета ламинат без подложки ложили. А еще батареи поменяли и трубы меньшего диаметра в перекрытие, того-этого. Дурные люди — без подложки по ламинату ходить — только ноги морозить, даром, что батареи новые. А слышимость без подложки и с ламинатом, да еще и когда трубы не того диаметра в дырах бултыхаются, того-этого, слышимость, караул. Боковым-то ихним соседям ничего, того-этого. Дома эти из первой хрущевской серии, стены того, как в тюрьме. Толстые, кирпич хороший. Над ними которые живут, у тех паркет на утеплителе и трубы тютелька в тютельку. Над ними и с боков у них все звукоизолированно, хоть по-оперному кричи, а у тебя под ними караул. Такие дела, доча.
— Я вас правильно поняла — я единственная, кто страдает от их ночных пати, да?
— От чего?
— От ночных концертов.
— Все ты правильно поняла. Стены — во, паркет, того-этого, а ты поставь-ка на ламинат да еще и дырки в перекрытии, ты на это поставь колонки! Понятно, что у тебя внизу слышнее, чем у их самих будет.
— И что же мне делать?
— Ничего. Я все сам сделаю. — Он откусил кусок от свежего бутерброда, прожевал, проглотил, запил чаем. — За то мне и зарплату, того-этого, за поддержку порядка. — Он съел еще кусочек хлеба с маслом, с сыром. Обстоятельно, не спеша. — Ты только, доча, того-этого, заявление напиши: я, такая-сякая, прописанная по адресу такому-сякому, регулярно, того-этого, от верхних соседей. Ты напиши, а я им — ух! Бумажку с ручкой тебе дать? — Он отправил в рот остаток бутерброда и взялся за замки своего портфельчика.
— Видите ли, я прописана по другому адресу. Эта квартира моей тети, она сейчас в отъезде, и пока я здесь...
— Доча! — перебил мент, сглотнув, и скорчил такую рожу, будто ежа проглотил. — Ты кого паришь? Все так говорят — у тети живу, у племянника, у снохи, деверя, дедушки с бабушкой, а сами без регистрации, а которые, того-этого, ваще из Чечни. Раз, дочка, такое дело, давай-ка я твой паспорт посмотрю. Есть он у тебя?
— Конечно! — Я выпорхнула с кресла, порхнула к телевизору. Возле портативного «Шиваки» лежала моя косметичка и сумочка. С сумочкой в руках я впорхнула обратно в кресло, порылась в ней, в сумочке, и довольно быстро нашла его, паспорт. И вспомнила год 1993-й. Не в том смысле, что тот год, когда мне исполнилось одиннадцать, а «Змей меняет кожу», финал, законченный мною сегодня ранним-ранним утром. Вспомнила, как Змей бился за паспорт.
Участковый насупился, он очень придирчиво (даже несколько карикатурно) исследовал мой паспорт. Как будто я всучила ему фальшивку. Закончив разглядывание печатей на просвет, возвращая мне документ, он вздохнул. Я так и не поняла, то был вздох огорчения или удовлетворения (или оба сразу слились в единый вдох-выдох)?
— Нормально, доча. А то, знаешь, поступала ориентировочка на мошенницу с поддельными, того-этого. В нашей милицейской работе всякое, знаешь, случается.
— Знаю. Я занималась криминальной журналистикой, я про милицейскую работу много чего знаю.
— Ух ты! В газете, дочка, статейки пишешь?
— Раньше писала. Сейчас пишу криминальный роман. — Я решила не уточнять, что пишу роман по чужому плану.
— Ух, ты, как! Писательница, того-этого! Ты смотри, доча, про нас, про милицию, плохо не пиши. А то про нас все, кому не лень, того-этого. Стыдно бывает телевизор при внучках включать. Наслушаются внучки того-этого по телевизору и дразнят деду оборотнем, а то и совсем обидными словами. Пиши про нас хорошее, дочка. Пиши на здоровье, только скажи ты мне, писательница, чего тебе по месту прописки в паспорте не того-этого? Тот-то район не чета нашему спальному.
— Мама вышла замуж, — сорвалось у меня с языка, и я сразу пожалела, что сорвалось.
С какой стати мне исповедоваться, того-этого, перед прожорливым участковым? На фиг ему знать, как мы с мамой жили душа в душу (я была счастлива! особенно в ту пору, когда еще жива была бабушка), до того, как она, моя мама, того-этого. С этим вонючим обезьяном. Ненавижу! (Вы только не подумайте, что я инфантильная лесбиянка или воинствующая феминистка!)
— Отчим, что ли, к тебе того-этого? Пока мамки дома нету.
— Нет, что вы! Отчим ко мне не приставал.
Лучше бы приставал! Всяко лучше, чем его нравоучения! Маргарита, ты слишком агрессивная! Маргарита, я читал твои статьи, ты смакуешь насилие! Маргарита, что за чушь ты читаешь, на, открой Тургенева, почитай Чехова, а всю эту чушь в ярких обложках мы сдадим в библиотеку Бутырки! Маргарита, почему ты выключила радио, когда по «Эху Москвы» вспоминали Ходорковского добрым словом? Маргарита, нельзя называть «маскарадными костюмами» облачения священнослужителей в ответ на наше с мамой предложение посетить крестный ход. И так по каждому поводу! Сплошные нравоучения! Поначалу было прикольно, но любой прикол со временем превращается в пытку и колет, колет, колет то в мозг, то в сердце. Ненавижу! Что в нем мама нашла? В этом о-о-очень хор-р-рошем, ну о-о-очень положительном, ну просто приторно принципиальном мудаке?!
— У вас там, по месту прописки, тоже однокомнатная, что ли?
— Ага, — соврала я, закрывая тему, — тоже од-нушка. Очень удачно получилось с моей тетей, которая в этой однушке прописана и которая на время уехала в...
— Доча! — оборвал меня участковый, скривив губы в ухмылке. — Кого ты паришь? Ты лучше скажи, много ли за постой, того-этого, с тебя квартирная хозяйка дерет?
— Не очень, — зачем-то снова соврала я.
— А ты, Маргарита Николавна, знаешь ли, что без договора аренды, того-этого, не положено?
Я кивнула и напряглась.
— Да ты не робей, Рита-дочура! Понятное все, того-этого. С бумажками замучаешься, и выйдет тебе больше платить. Выгоднее Михал Фомичу отдавать каждый месяц по пятьдесят долларов, чем регистрации оформлять. Ты согласна? — произнося название американских денег, он сделал ударение на букве "а".
— Кто такой этот Михал Фомич? — Я напряглась еще больше.
— Доча! Ты, того-этого, позабыла, кем я представился? Я — Михал Фомич! Я! Участковый я, царь микрорайона. Мне платить будешь пятьдесят в месяц и живи себе, книжки пиши, одна, королевна в целой квартире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71