Вот бы не соизволил, а? Вот было бы славно! Надорванная шумами паутина сонливости крепнет с каждой секундой. Дремота обволакивает меня, тело расслабляется. Ноющая боль в области копчика, которая досаждала весь день, проходит, я засыпаю.
Греческий бог сна Морфей подарил мне хороший сон, приснилось, как Ричи Блэкмор треснул электрогитарой по репе Борису Гребенщикову. Лидер «Аквариума» обиделся и ответил Блэкмору пьяным голосом соседа Мирона: «Я тя, Семеныч, ща в капусту порубаю...» Помню, я еще удивился во сне: почему «Семеныч»? У Блэкмора папу разве Семеном звали?.. От удивления я проснулся и расстроился страшно – оказалось, гитарой Б. Г. по башке никто не бил. Это дверь, оказывается, хлопнула столь смачно. И не во сне, разумеется, а на самом, что ни есть, наяву, черт подери.
Опершись плечом о дверной косяк, на пороге еле стоял на шатких ногах мертвецки пьяный Мирон. На ногах соседушка держался слабо, зато топор в руке удерживал крепко, вцепился в топорище, аж костяшки пальцев побелели.
– Слышь, Семеныч? Я тя убивать, это самое, пришел, – сообщил Мирон деловито. – Ты, падла нездешняя, вчерась весь бизнес мне порушил. Какого хрена ты, стручок, Чингиза ударил? Ась? Пустил ты меня по миру, падла. Ща я тя за это, это самое, рубать буду. В капусту, понял?
Рубаку не смутило и не заинтриговало отсутствие у приговоренного к казни бороды. Отъезжающего утром в райцентр Мирона я не застал, безбородым он меня видел впервые и, надо же, узнал. Еще более поражало, как Мирон, в настолько пьяном состоянии, сумел произнести такую складную членораздельную речь. Как это, это самое, у него получилось, до сих пор ума не приложу.
Мирон поудобнее перехватил топорище, я нехотя вылез из-под теплого одеяла, подтянул повыше резинку трусов, и тут за плечом пьяного, за порогом, возникла рыдающая Нюрка.
– Говнюк проклятый! – заголосила Нюрка. – Все деньги, до копеечки, из дому увез! Все пропил, говнюк! Машине Николая Семеныча бок помял, чем платить будем?! Николай Семеныч, он таким и приехал, веришь?! Лучше в разбился в дороге, говнюк! Гляжу, машина ваша под окнами стоит, битая! Вышла, а он, говнюк, пьяный! Я его в дом, а он за топор и ну нас с мамой гонять! Мама, вон капли пьет сердечные! Дети плачут! Говнюк...
Рассказ о злобствах пьяного Мирона оборвал сам герой повествования. Дебошир, икнув, поворотился к жене и молвил обиженно:
– Молчи, это самое, баба глупая. Мешаешь. – Мирон занес топор над взлохмаченной головой. – Порубаю, слышь, в капусту, су-уку-у!
– Руби!!! – взвизгнула Нюрка, раскинув руки, задрав подбородок, подставляя под удар длинную белую шею. – Руби, говнюк, мать твоих детей! При свидетелях руби, чтоб тебя в тюрьме сгноили, говнюка!
– А и рубану.
Мирон качнулся, едва устоял, согнув колени и локти. Топор двинулся вниз к белой женской шее.
Я подоспел в последний, можно сказать – предфатальный, момент. Едва-едва, честное слово, успел обнять рубаку сзади за плечи и схватиться пальцами за топорище.
Обух топора дернуло назад. Мирона вперед, навстречу тупому обуху. Горячая голова и холодный металл встретились вопреки всем моим стараниям. Нюркину шею я, хвала Будде, спас, но пострадал, к сожалению, сопливый нос несостоявшегося убийцы.
Мирон выпустил до того крепко удерживаемое топорище и повис в моих объятиях с разбитым вдрызг, кровоточащим носом.
– Убили!!! – завизжала Нюрка так, что уши заложило. – Мужа мово убили!!! У-у-у!!!
Ополоумевшая баба, нечаянно оставшаяся в живых, надрывая уцелевшее горло, воющим вихрем вылетела из избы. А я вздохнул, матюгнулся от души, от сердца и занялся раненым.
Диво-дивное, чудо-чудное: все хрящики кровоточащего носа остались целы и невредимы. Останавливать носовое кровотечение я, хвала Будде, умею. Это просто, достаточно нажать большими пальцами посильнее с обеих сторон переносицы. Пятачок у Мирона после знакомства с железным обухом, конечно, распухнет, ну, да ничего, Мирон, к счастью, не фотомодель, мордой не торгует.
Я заботился о пьяном дураке, будто мать родная, меж тем на улице затарахтел мотором «Москвич». Неужели, до кучи, еще и «толчок» угоняет какая-то сволочь? Впрочем, откуда здесь, в деревне, взяться угонщикам?
Оставив Мирона лежать поперек порога, я подбежал к окну, дернул за шпингалет, отворил рамы и лег голым пузом на подоконник. Честное слово, не ожидал увидеть за рулем «толчка» зареванную, раскрасневшуюся Нюрку. О том, что Нюрка умеет водить, я, клянусь, до сей судьбоносной минуты знать не знал.
– Жив он! Живой! – крикнул я вдогонку «Москвичу». Зря горло драл, она меня, конечно, не услышала.
Кстати, крыло «толчку» Мирон помял основательно, ремонт влетит в копеечку.
Вот черт! Вот непруха! Все одно к одному. Денек выдался, врагу не пожелаю. Куда, хотел бы я знать, поехала Нюрка? Отрадно, ежели за медицинской помощью. Ну а вдруг за милицией? Неужели и сегодня предстоит общение с ментами? О великий Будда, за что мне такая карма, блин?..
На руках, аки младенца, пришлось нести Мирона в родную хату. По дороге меня атаковала верная хозяину собака. Хорошо еще, я догадался одеться, прежде чем выносить соседа. Разорванные собачьими клыками штаны зашить не проблема, а ну, как в мясо бы вцепилась? К собакам у меня вообще особое отношение, укус я бы стерпел, однако кому ж охота делать прививки от бешенства, правда?
Вынос тела и беззаветную собачью отвагу наблюдала, почитай, вся деревня. Кто случайно прозевал сие зрелище, уверен – глазастые старушки все перескажут, во всех подробностях.
Баба Люба, теща основного виновника кровавых событий, встречала меня, носильщика, на крылечке, словно всерьез собралась побороться с собакой Мирона за Оскара в номинации за лучшую роль второго плана. Бабуля отыграла эпизод блестяще. Ни слова не проронила, толкнула двери в хату и под скрип петель слизнула с сухой шершавой ладошки горошину валидола. Сморщилась при этом, как будто откушала мышьяка.
Мирона я положил в супружеской спальне на диванчике напротив телевизора. Ящик работал, на экране рыдали мексиканцы. В спальню заглянули две смущенно улыбающиеся детские рожицы. Я подмигнул детишкам выпивохи и решительно направился обратно к себе в избушку.
Обратную дорогу я преодолел вдвое быстрее. Шел, опустив голову, сопровождаемый громким, но уже без прежнего задора, собачьим лаем и пытливыми взглядами зрителей. Уходил, как бесталанный актер со сцены, мечтая побыстрее скрыться в кулисах и завалиться спать. Надо успеть поспать до начала второго акта хотя бы часок, совершенно необходимо.
На сей раз я действительно не стал раздеваться. Скинул сапоги и лег поверх одеяла. Нет ничего гаже, когда организму спать хочется до смерти, но заснуть ни фига не дают тревожные мысли в воспаленном мозгу. Не люблю искусственно торопить сон, однако иногда приходится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Греческий бог сна Морфей подарил мне хороший сон, приснилось, как Ричи Блэкмор треснул электрогитарой по репе Борису Гребенщикову. Лидер «Аквариума» обиделся и ответил Блэкмору пьяным голосом соседа Мирона: «Я тя, Семеныч, ща в капусту порубаю...» Помню, я еще удивился во сне: почему «Семеныч»? У Блэкмора папу разве Семеном звали?.. От удивления я проснулся и расстроился страшно – оказалось, гитарой Б. Г. по башке никто не бил. Это дверь, оказывается, хлопнула столь смачно. И не во сне, разумеется, а на самом, что ни есть, наяву, черт подери.
Опершись плечом о дверной косяк, на пороге еле стоял на шатких ногах мертвецки пьяный Мирон. На ногах соседушка держался слабо, зато топор в руке удерживал крепко, вцепился в топорище, аж костяшки пальцев побелели.
– Слышь, Семеныч? Я тя убивать, это самое, пришел, – сообщил Мирон деловито. – Ты, падла нездешняя, вчерась весь бизнес мне порушил. Какого хрена ты, стручок, Чингиза ударил? Ась? Пустил ты меня по миру, падла. Ща я тя за это, это самое, рубать буду. В капусту, понял?
Рубаку не смутило и не заинтриговало отсутствие у приговоренного к казни бороды. Отъезжающего утром в райцентр Мирона я не застал, безбородым он меня видел впервые и, надо же, узнал. Еще более поражало, как Мирон, в настолько пьяном состоянии, сумел произнести такую складную членораздельную речь. Как это, это самое, у него получилось, до сих пор ума не приложу.
Мирон поудобнее перехватил топорище, я нехотя вылез из-под теплого одеяла, подтянул повыше резинку трусов, и тут за плечом пьяного, за порогом, возникла рыдающая Нюрка.
– Говнюк проклятый! – заголосила Нюрка. – Все деньги, до копеечки, из дому увез! Все пропил, говнюк! Машине Николая Семеныча бок помял, чем платить будем?! Николай Семеныч, он таким и приехал, веришь?! Лучше в разбился в дороге, говнюк! Гляжу, машина ваша под окнами стоит, битая! Вышла, а он, говнюк, пьяный! Я его в дом, а он за топор и ну нас с мамой гонять! Мама, вон капли пьет сердечные! Дети плачут! Говнюк...
Рассказ о злобствах пьяного Мирона оборвал сам герой повествования. Дебошир, икнув, поворотился к жене и молвил обиженно:
– Молчи, это самое, баба глупая. Мешаешь. – Мирон занес топор над взлохмаченной головой. – Порубаю, слышь, в капусту, су-уку-у!
– Руби!!! – взвизгнула Нюрка, раскинув руки, задрав подбородок, подставляя под удар длинную белую шею. – Руби, говнюк, мать твоих детей! При свидетелях руби, чтоб тебя в тюрьме сгноили, говнюка!
– А и рубану.
Мирон качнулся, едва устоял, согнув колени и локти. Топор двинулся вниз к белой женской шее.
Я подоспел в последний, можно сказать – предфатальный, момент. Едва-едва, честное слово, успел обнять рубаку сзади за плечи и схватиться пальцами за топорище.
Обух топора дернуло назад. Мирона вперед, навстречу тупому обуху. Горячая голова и холодный металл встретились вопреки всем моим стараниям. Нюркину шею я, хвала Будде, спас, но пострадал, к сожалению, сопливый нос несостоявшегося убийцы.
Мирон выпустил до того крепко удерживаемое топорище и повис в моих объятиях с разбитым вдрызг, кровоточащим носом.
– Убили!!! – завизжала Нюрка так, что уши заложило. – Мужа мово убили!!! У-у-у!!!
Ополоумевшая баба, нечаянно оставшаяся в живых, надрывая уцелевшее горло, воющим вихрем вылетела из избы. А я вздохнул, матюгнулся от души, от сердца и занялся раненым.
Диво-дивное, чудо-чудное: все хрящики кровоточащего носа остались целы и невредимы. Останавливать носовое кровотечение я, хвала Будде, умею. Это просто, достаточно нажать большими пальцами посильнее с обеих сторон переносицы. Пятачок у Мирона после знакомства с железным обухом, конечно, распухнет, ну, да ничего, Мирон, к счастью, не фотомодель, мордой не торгует.
Я заботился о пьяном дураке, будто мать родная, меж тем на улице затарахтел мотором «Москвич». Неужели, до кучи, еще и «толчок» угоняет какая-то сволочь? Впрочем, откуда здесь, в деревне, взяться угонщикам?
Оставив Мирона лежать поперек порога, я подбежал к окну, дернул за шпингалет, отворил рамы и лег голым пузом на подоконник. Честное слово, не ожидал увидеть за рулем «толчка» зареванную, раскрасневшуюся Нюрку. О том, что Нюрка умеет водить, я, клянусь, до сей судьбоносной минуты знать не знал.
– Жив он! Живой! – крикнул я вдогонку «Москвичу». Зря горло драл, она меня, конечно, не услышала.
Кстати, крыло «толчку» Мирон помял основательно, ремонт влетит в копеечку.
Вот черт! Вот непруха! Все одно к одному. Денек выдался, врагу не пожелаю. Куда, хотел бы я знать, поехала Нюрка? Отрадно, ежели за медицинской помощью. Ну а вдруг за милицией? Неужели и сегодня предстоит общение с ментами? О великий Будда, за что мне такая карма, блин?..
На руках, аки младенца, пришлось нести Мирона в родную хату. По дороге меня атаковала верная хозяину собака. Хорошо еще, я догадался одеться, прежде чем выносить соседа. Разорванные собачьими клыками штаны зашить не проблема, а ну, как в мясо бы вцепилась? К собакам у меня вообще особое отношение, укус я бы стерпел, однако кому ж охота делать прививки от бешенства, правда?
Вынос тела и беззаветную собачью отвагу наблюдала, почитай, вся деревня. Кто случайно прозевал сие зрелище, уверен – глазастые старушки все перескажут, во всех подробностях.
Баба Люба, теща основного виновника кровавых событий, встречала меня, носильщика, на крылечке, словно всерьез собралась побороться с собакой Мирона за Оскара в номинации за лучшую роль второго плана. Бабуля отыграла эпизод блестяще. Ни слова не проронила, толкнула двери в хату и под скрип петель слизнула с сухой шершавой ладошки горошину валидола. Сморщилась при этом, как будто откушала мышьяка.
Мирона я положил в супружеской спальне на диванчике напротив телевизора. Ящик работал, на экране рыдали мексиканцы. В спальню заглянули две смущенно улыбающиеся детские рожицы. Я подмигнул детишкам выпивохи и решительно направился обратно к себе в избушку.
Обратную дорогу я преодолел вдвое быстрее. Шел, опустив голову, сопровождаемый громким, но уже без прежнего задора, собачьим лаем и пытливыми взглядами зрителей. Уходил, как бесталанный актер со сцены, мечтая побыстрее скрыться в кулисах и завалиться спать. Надо успеть поспать до начала второго акта хотя бы часок, совершенно необходимо.
На сей раз я действительно не стал раздеваться. Скинул сапоги и лег поверх одеяла. Нет ничего гаже, когда организму спать хочется до смерти, но заснуть ни фига не дают тревожные мысли в воспаленном мозгу. Не люблю искусственно торопить сон, однако иногда приходится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78