— А что будет с вами? Останетесь здесь?
— Нет. Я также покину Дворец. Работа здесь завершена, у меня важная миссия на Альфаноре, которая меня развлечет и, возможно, все изменит…
Будьте любезны, выйдите в холл. Мой друг Хеланс ожидает вас.
«Хеланс, — подумал Джерсен, — должно быть, тот белоглазый». Ощущая на себе пристальный взгляд Виоля Фалюша, Джерсен медленно повернулся и пошел к двери. Белоглазый ожидал его в холле. Он держал в руках что-то вроде цепа — стержень, заканчивающийся кусками проволоки. Похоже, другого оружия у него не было.
— Сними одежду, — велел Хеланс, — ты должен быть очищен.
— Это твой язык должен быть очищен, — сказал Джерсен. — Можешь говорить что хочешь, а сейчас ты должен возвратить меня в сад.
Хеланс улыбнулся.
— У меня есть приказ. Можешь упираться, но приказ должен быть и будет исполнен.
— Не тобой, — огрызнулся Джерсен. — Ты слишком толст и медлителен.
Хеланс вскинул цеп, проволоки резко и неприятно засвистели в воздухе.
— Быстро! Или ты выведешь нас из терпения, и наказание будет другим.
Хеланс мускулист и крепок, отметил Джерсен, явно тренированный борец, возможно, столь же хорошо тренированный, как и он сам. И на тридцать фунтов тяжелее. Если у него и есть слабое место, этого с ходу не разберешь. Джерсен неожиданно сел на пол, спрятал лицо в ладони и начал всхлипывать.
Хеланс уставился на него.
— Снимай одежду. Не рассиживайся! — Он подошел и поддел Джерсена носком ботинка. — Ап!
Джерсен вскочил, ухватив ногу Хеланса. Тот повалился назад. Кирт нещадно выкрутил ему ногу так, что мышцы свело от боли. Белоглазый отчаянно заорал, затем упал и замер. Кирт поднял плетку, стегнул его по плечу. Проволоки зашипели, клацнули, Хеланс застонал.
— Если можешь идти, — сказал Джерсен, — просто покажи дорогу.
За его спиной раздались шаги. Джерсен повернулся и увидел высокую фигуру в черном. В мозгу вспыхнули красно-белые огни, и Джерсен потерял сознание.
Это были кошмарные полчаса. Джерсен медленно возвращался к жизни. Он лежал голым в саду, возле стены Дворца. Одежда была аккуратно сложена рядом.
«С меня хватит, — подумал Кирт. — Проект провалился. Не полностью, поскольку я еще жив». Он оделся, криво улыбаясь. Его пытались проучить.
Ничего не выйдет. Он уплатил, но боль, как и удовольствие, проходит быстро. Гордость — раздражитель посильнее.
Джерсен прислонился к стене и ждал, когда в голове прояснится. Нервное напряжение еще не спало. На теле не было ни синяков, ни кровоподтеков — только несколько красных рубцов. Живот подвело от голода. Вот она, ирония судьбы: он гость за столом Виоля Фалюша, гуляет по прелестным садам, которые создало воображение врага… Джерсен вновь мрачно улыбнулся. Он и не ждал, что жизненный путь будет усыпан розами.
Смеркалось. Сад никогда не выглядел таким прекрасным. В кустах жасмина дрожали огни, мраморные урны мерцали в темной зелени, словно испуская собственный свет. Стайка девушек из деревушки прошла мимо. Сегодня они были в просторных белых шароварах и несли желтые фонарики. Завидев гостя, девушки закружились возле него, распевая веселую песенку, слов которой Джерсен не понял. Одна приблизилась, поднесла фонарик к его лицу.
— Почему ты такой грустный, незнакомец? Такой мрачный! Развеселись, пойдем с нами!
— Благодарю, — ответил Джерсен, — боюсь, сегодня я мало пригоден для веселья.
— Поцелуй меня, — прошептала девушка. — Разве я не прекрасна? Почему ты так печален? Потому что должен навсегда покинуть Дворец Любви? А мы останемся тут, всегда будем молоды и всегда будем проносить свои фонарики сквозь ночь. Поэтому ты грустишь?
Джерсен улыбнулся.
— Да, я должен возвращаться в дальний мир. И я погружен в свои думы. Не позволяйте мне мешать вашему веселью.
Девушка поцеловала его в щеку.
«Сегодня — твоя последняя ночь, последняя ночь во Дворце Любви. Сегодня ты должен сделать все, чем пренебрегал. Больше не будет времени».
Девушки пошли дальше, Джерсен глядел им вслед.
«Всем ли я пренебрег… Хотелось бы думать, чтобы это было так…».
Он направился к террасе, где ужинали гости. Наварх склонился над блюдом с гуляшом. Джерсен присоединился к нему. Слуга подкатил тележку. Джерсен, который не ел с утра, положил себе приличную порцию.
В конце концов Наварх заговорил:
— Что случилось? Выглядите слегка потрепанным.
— Я провел день с нашим хозяином.
— Да ну! Говорили с ним лицом к лицу?
— Почти.
— И вы узнали, кто он? Марио? Этьен? Танзел?
— Я ни в чем не уверен.
Наварх хмыкнул и вновь склонился над гуляшом.
— Это последняя ночь, — промолвил Джерсен.
— Так мне сказали. Я рад буду уехать. Здесь нет поэзии. Я всегда говорил: радость должна быть свободной, ее нельзя принудить. Глядите!
Огромный дворец с великолепными садами, с ожившими нимфами и полубогами.
Но где мечта, где миф? Только простодушные могут получать здесь удовольствие.
— Вашему другу Виолю Фалюшу будет грустно слышать это.
— Иного я сказать не могу. — Наварх кинул на Джерсена неожиданно острый взгляд. — Вы спрашивали про девушку?
— Да. Но ничего не узнал.
Наварх прикрыл глаза.
— Я стар, не могу действовать. Слушайте, Генри Лукас — или как вас там, — вы не можете ничего сделать?
— Сегодня я устал, — уклончиво ответил Джерсен. — Меня не слишком любезно приняли.
Собеседники надолго умолкли. Затем Джерсен спросил:
— Когда мы уезжаем?
— Я знаю не больше, чем вы.
— Мы сделаем, что можем.
Глава 14
Взобравшись на гребень холма, Мармадьюк отыскивал взглядом высокий кипарис, под которым ютилась хижина символиста. И стоял там кипарис, печальный и одинокий, и хижина подле него. И приветствовал его символист.
— Сотни лиг прошел я, — промолвил Мармадьюк, — чтобы задать тебе лишь один вопрос: есть ли душа у цвета?
— Неужто кто-то утверждает обратное? — вопросил символист и заставил все вокруг сиять оранжевым светом, взмахнув полами тоги, а потом запахнулся в нее с великой ловкостью.
С немалым удовольствием наблюдал за ним Мармадьюк, дивясь мощи старца.
Символист вызвал к жизни зеленый свет, и, присев под ветвями кипариса, спрятал голову в колени, и накрылся тогой, тогда как Мармадьюк лишь руками всплеснул в удивлении.
И пробудил к жизни символист красный свет, и, подойдя к Мармадьюку, играючи, покрыл его тогой.
— О мой друг! — прошептал гость высвобождаясь. — До чего ты искусен.
— Все, что достойно усилий, должно выполнять хорошо, — рек символист. — Теперь внемли моим словам! У каждого цвета двойная природа. Оранжевый есть и веселье цветка, и крик умирающей цапли. Зеленый есть и эманация послемыслей, и печаль северного ветра. Красный, как мы видели, являет собой здоровую простоту.
— А второе значение красного? — спросил Мармадьюк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50