Я хорошо знал всех ваших: и отца вашего, и мать, словом, всех, всех.
— Выбирай, Бесследный, какую тебе угодно землю, обрабатывай ее, продавай, делай с ней, что угодно.
Индеец пристально посмотрел на меня, и я заметил легкую улыбку самодовольства на его лице. Трудно было, однако, заставить его изменить своему привычному хладнокровию; улыбка эта была мгновенной, как луч солнца в зимний день. Любой белый непременно взял бы меня за руку и наговорил бы в знак благодарности тысячу фраз; мой же спутник оставался равнодушным, и, кроме легкой минутной улыбки, я не заметил никакой перемены в его наружности; впрочем, он был довольно учтив, чтобы оставить меня без ответа.
— Хорошо! — сказал он, помолчав. — Очень хорошо со стороны молодого воина. Благодарю. Птиц много… рыбы много.., мне не нужно земли. Может, однако, прийти время, и оно без сомнения придет для всех старых индейцев, которые живут в этих окрестностях…
— О каком времени ты говоришь, Сускезус? В любое время ты имеешь во мне друга.
Индеец остановился, опустил ружье и оперся на него; стоя неподвижно, он походил на прекрасную античную статую.
— Да, придет время, когда старый воин будет жить в своей хижине и говорить с молодыми воинами о прическах, о судах, об охоте и войне; теперь же он вяжет метлы и плетет корзины.
Сказав это, индеец забросил ружье на плечо, и мы пошли дальше молча.
— Не был ли ты в Равенснесте с моим отцом, — спросил я наконец, — в то время, когда канадские индейцы хотели поджечь дом?
— Я был. Тогда убили молодого голландского начальника.
— Да, его звали Гурт Тэн-Эйк; отец мой, мать и старый наш друг, полковник Фоллок, всегда с почтением вспоминают о нем.
— Одни ли они вспоминают его теперь? — спросил индеец, бросив на меня проницательный взгляд.
Я догадался, что он намекает на тетушку Мэри, которая должна была выйти замуж за молодого олбанца.
— Нет, — сказал я, — есть еще женщина, которая оплакивает его, как своего мужа.
— Это хорошо; женщины не всегда плачут долго-редко.., иногда.
— Скажи мне, Сускезус, не знаешь ли ты одного человека, которого называют землемером? Он служил в полку, и ты, вероятно, встречался с ним во время войны.
— Знаю ли я землемера! Я знал его на поле сражения, потом жил вместе с ним в лесу. Он из наших, землемер мой друг.
— Мне очень приятно слышать это, потому что он и мне друг; землемер благороднейший человек.
— Скоро и он начнет вязать метлы, — с сожалением сказал индеец.
Бедный Эндрю! Без помощи преданных ему друзей, каких он видел в нас, он, конечно, мог бы дойти до этой крайности. Услуги, которые он оказал во время революции, очень мало ему помогли, потому что правительство было слишком бедным, чтобы выдать жалование своим защитникам. Впрочем, я не обвиняю ни народ, ни правительство, — к этому вынуждали обстоятельства. На протяжении двух лет после заключения мира трудно представить себе финансовую бедность края, но потом, потихоньку, как ребенок, выздоравливающий от тяжелой болезни, нация укрепилась, поправилась, заменив оружие сохой.
— Да, — продолжал я, — землемер беден, как большая часть людей одного с ним сословия, но у него есть друзья, и не он, ни ты, Сускезус, пока я владею землей, не будете вынуждены заниматься женским делом. У меня вы всегда найдете приют.
Мгновенная улыбка, как и в первый раз, мелькнула на лице индейца. Он был тронут моим дружеским расположением; взяв мою руку, он крепко пожал ее.
— Давно ли вы видели их? — вдруг спросил он меня.
— Кого? Землемера?.. Уже больше года, с того самого времени, как распустили войска.
— Я говорю не о землемере, — сказал Сускезус, протянув вперед руку, — а о доме, ферме и земле?
— А, ты спрашиваешь, когда я был в Равенснесте?
Никогда, Сускезус, я приехал в первый раз.
— Смешно! Как же вы владеете землями, которых никогда не видели?
— У нас есть закон, по которому имение переходит от отца к сыну. Я получил Равенснест по наследству от деда моего, Германа Мордаунта.
— Как можно считать земли своими, которые никто не оберегает?
— Они оберегаются если не людьми, то разными актами и условиями.
— А знаете ли, где вы сейчас?
— Не совсем, но думаю, что мы приближаемся к Равенснесту.
— Посмотрите сюда: вот дерево, на котором вырублена заметка, здесь начинается ваша земля.
— Благодарю, Сускезус, ведь и отец не узнал бы своего ребенка, если бы встретился с ним в первый раз.
Вспомни, повторяю, я здесь первый раз в жизни.
Бесследный свернул с дороги и повел меня другой тропой, которая сокращала путь мили на две. Проводник мой превосходно знал все дороги. Пройдя небольшое расстояние, он взобрался на пригорок и показал мне, недалеко от ручья, остатки большого огня. Там, у этой границы нашего владения, он каждый раз располагался, когда не хотел входить в него.
— В таверне слишком много рома, — сказал он. — Нехорошо быть близко к рому.
По этим словам можно было судить, как твердо владел собой Сускезус; впрочем, я всегда считал его за необыкновенного индейца. Я никогда не мог узнать, почему он оставил свое племя; впоследствии мне сказали, что землемер знал это. Старик Эндрю уверял меня, что причина, заставившая Сускезуса удалиться от своих, была достойна похвалы, но он никогда не решался доверить эту тайну мне.
Постояв немного на пригорке, Сускезус повел меня на другую возвышенность, с которой вид на мои владения открывался во все стороны. Мы остановились; я сел на упавшее дерево и стал с большим удовольствием любоваться природой. Земля прекрасна сама по себе, но в глазах владельца она несравненно лучше.
Хотя прошло уже больше тридцати лет, как это имение было подарено моему деду, но нигде не было заметно и следов тех быстрых и энергичных улучшений, которые ознаменовывали подобные предприятия с самого начала.
Раньше земля заселялась медленно, и каждая колония представлялась как бы отдельной землей. Так, например, в Нью-Йорк приезжало очень мало эмигрантов из Новой Англии, хотя из этого улья вылетел большой рой, который постепенно занял большую часть республики. Если образование, приносимое ими, не так высоко; если многого можно еще пожелать, по крайней мере все, относившееся к образованию и благоденствию, тщательно предусматривалось. Одним словом, фундамент здания положен твердо, но мало еще обращали внимания на внешние украшения.
Я знал, что с такими моими взглядами на вещи никогда не согласился бы мой отец, но предрассудки исчезают каждый день, ослабевают больше и больше, и наконец, голландцы, и особенно янки видят явную невозможность соединиться. Может быть, у моего сына желания и взгляды на предметы будут более широкие. Но при этом я желал бы дать совет эмигрантам, который они не должны были забывать; этот совет заключается в том, что эмигрант должен уважать привычки и мнения тех, к которым он переселяется, и что совершенство находится не всегда только в том уголке, где мы живем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Выбирай, Бесследный, какую тебе угодно землю, обрабатывай ее, продавай, делай с ней, что угодно.
Индеец пристально посмотрел на меня, и я заметил легкую улыбку самодовольства на его лице. Трудно было, однако, заставить его изменить своему привычному хладнокровию; улыбка эта была мгновенной, как луч солнца в зимний день. Любой белый непременно взял бы меня за руку и наговорил бы в знак благодарности тысячу фраз; мой же спутник оставался равнодушным, и, кроме легкой минутной улыбки, я не заметил никакой перемены в его наружности; впрочем, он был довольно учтив, чтобы оставить меня без ответа.
— Хорошо! — сказал он, помолчав. — Очень хорошо со стороны молодого воина. Благодарю. Птиц много… рыбы много.., мне не нужно земли. Может, однако, прийти время, и оно без сомнения придет для всех старых индейцев, которые живут в этих окрестностях…
— О каком времени ты говоришь, Сускезус? В любое время ты имеешь во мне друга.
Индеец остановился, опустил ружье и оперся на него; стоя неподвижно, он походил на прекрасную античную статую.
— Да, придет время, когда старый воин будет жить в своей хижине и говорить с молодыми воинами о прическах, о судах, об охоте и войне; теперь же он вяжет метлы и плетет корзины.
Сказав это, индеец забросил ружье на плечо, и мы пошли дальше молча.
— Не был ли ты в Равенснесте с моим отцом, — спросил я наконец, — в то время, когда канадские индейцы хотели поджечь дом?
— Я был. Тогда убили молодого голландского начальника.
— Да, его звали Гурт Тэн-Эйк; отец мой, мать и старый наш друг, полковник Фоллок, всегда с почтением вспоминают о нем.
— Одни ли они вспоминают его теперь? — спросил индеец, бросив на меня проницательный взгляд.
Я догадался, что он намекает на тетушку Мэри, которая должна была выйти замуж за молодого олбанца.
— Нет, — сказал я, — есть еще женщина, которая оплакивает его, как своего мужа.
— Это хорошо; женщины не всегда плачут долго-редко.., иногда.
— Скажи мне, Сускезус, не знаешь ли ты одного человека, которого называют землемером? Он служил в полку, и ты, вероятно, встречался с ним во время войны.
— Знаю ли я землемера! Я знал его на поле сражения, потом жил вместе с ним в лесу. Он из наших, землемер мой друг.
— Мне очень приятно слышать это, потому что он и мне друг; землемер благороднейший человек.
— Скоро и он начнет вязать метлы, — с сожалением сказал индеец.
Бедный Эндрю! Без помощи преданных ему друзей, каких он видел в нас, он, конечно, мог бы дойти до этой крайности. Услуги, которые он оказал во время революции, очень мало ему помогли, потому что правительство было слишком бедным, чтобы выдать жалование своим защитникам. Впрочем, я не обвиняю ни народ, ни правительство, — к этому вынуждали обстоятельства. На протяжении двух лет после заключения мира трудно представить себе финансовую бедность края, но потом, потихоньку, как ребенок, выздоравливающий от тяжелой болезни, нация укрепилась, поправилась, заменив оружие сохой.
— Да, — продолжал я, — землемер беден, как большая часть людей одного с ним сословия, но у него есть друзья, и не он, ни ты, Сускезус, пока я владею землей, не будете вынуждены заниматься женским делом. У меня вы всегда найдете приют.
Мгновенная улыбка, как и в первый раз, мелькнула на лице индейца. Он был тронут моим дружеским расположением; взяв мою руку, он крепко пожал ее.
— Давно ли вы видели их? — вдруг спросил он меня.
— Кого? Землемера?.. Уже больше года, с того самого времени, как распустили войска.
— Я говорю не о землемере, — сказал Сускезус, протянув вперед руку, — а о доме, ферме и земле?
— А, ты спрашиваешь, когда я был в Равенснесте?
Никогда, Сускезус, я приехал в первый раз.
— Смешно! Как же вы владеете землями, которых никогда не видели?
— У нас есть закон, по которому имение переходит от отца к сыну. Я получил Равенснест по наследству от деда моего, Германа Мордаунта.
— Как можно считать земли своими, которые никто не оберегает?
— Они оберегаются если не людьми, то разными актами и условиями.
— А знаете ли, где вы сейчас?
— Не совсем, но думаю, что мы приближаемся к Равенснесту.
— Посмотрите сюда: вот дерево, на котором вырублена заметка, здесь начинается ваша земля.
— Благодарю, Сускезус, ведь и отец не узнал бы своего ребенка, если бы встретился с ним в первый раз.
Вспомни, повторяю, я здесь первый раз в жизни.
Бесследный свернул с дороги и повел меня другой тропой, которая сокращала путь мили на две. Проводник мой превосходно знал все дороги. Пройдя небольшое расстояние, он взобрался на пригорок и показал мне, недалеко от ручья, остатки большого огня. Там, у этой границы нашего владения, он каждый раз располагался, когда не хотел входить в него.
— В таверне слишком много рома, — сказал он. — Нехорошо быть близко к рому.
По этим словам можно было судить, как твердо владел собой Сускезус; впрочем, я всегда считал его за необыкновенного индейца. Я никогда не мог узнать, почему он оставил свое племя; впоследствии мне сказали, что землемер знал это. Старик Эндрю уверял меня, что причина, заставившая Сускезуса удалиться от своих, была достойна похвалы, но он никогда не решался доверить эту тайну мне.
Постояв немного на пригорке, Сускезус повел меня на другую возвышенность, с которой вид на мои владения открывался во все стороны. Мы остановились; я сел на упавшее дерево и стал с большим удовольствием любоваться природой. Земля прекрасна сама по себе, но в глазах владельца она несравненно лучше.
Хотя прошло уже больше тридцати лет, как это имение было подарено моему деду, но нигде не было заметно и следов тех быстрых и энергичных улучшений, которые ознаменовывали подобные предприятия с самого начала.
Раньше земля заселялась медленно, и каждая колония представлялась как бы отдельной землей. Так, например, в Нью-Йорк приезжало очень мало эмигрантов из Новой Англии, хотя из этого улья вылетел большой рой, который постепенно занял большую часть республики. Если образование, приносимое ими, не так высоко; если многого можно еще пожелать, по крайней мере все, относившееся к образованию и благоденствию, тщательно предусматривалось. Одним словом, фундамент здания положен твердо, но мало еще обращали внимания на внешние украшения.
Я знал, что с такими моими взглядами на вещи никогда не согласился бы мой отец, но предрассудки исчезают каждый день, ослабевают больше и больше, и наконец, голландцы, и особенно янки видят явную невозможность соединиться. Может быть, у моего сына желания и взгляды на предметы будут более широкие. Но при этом я желал бы дать совет эмигрантам, который они не должны были забывать; этот совет заключается в том, что эмигрант должен уважать привычки и мнения тех, к которым он переселяется, и что совершенство находится не всегда только в том уголке, где мы живем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73