Холод стоял невыносимый. Наверное, в морозильной камере мясокомбината теплее, чем здесь. По крайней мере, мне так казалось. Опираясь на руки, я поползла к двери.
- Пи-и-и-ть!
С моих губ срывался лишь хриплый шепот.
Собравшись с силами я крикнула:
- Пи-и-и-и-ть!!
Но опять раздался лишь хрип. Я закашлялась и, стараясь прогнать тошноту и головокружение, вновь легла на пол. Опять подняла голову и, набрав воздуха в легкие, хотела крикнуть, но сознание снова покинуло меня.
Очнулась я от скрежета двери. Надзирательница поставила на пол передо мной металлическую кружку и положила корку хлеба. Едва дотянувшись, я припала к холодному краю кружки и, наслаждаясь прохладной водой, начала пить. Руки не слушались, распухший язык не ворочался, горло словно стискивали клешни. Я выпила все до капли и почувствовала себя лучше. Есть не хотелось. Закрыв глаза, я пролежала так еще несколько часов.
Проснулась от непонятной возни рядом. Прямо перед моим лицом две огромные наглые крысы делили оставленную мной корку хлеба. Они визжали и дрались, пытаясь укусить друг друга. Раньше я закричала бы от ужаса, увидев это, но сейчас лишь спугнула их движением руки и отвернулась.
Так прошло, должно быть, несколько дней. Я потеряла счет времени, не в силах наблюдать в маленьком окошке смену дня и ночи. Так и не привыкнув к ужасному холоду, я сидела на полу, обняв дрожащие колени онемевшими руками, и пыталась согреться. Однажды мне показалось, что я умираю от этого дикого холода, но потом вдруг стало жарко, настолько жарко, что хотелось сорвать с себя одежду. Я поняла, что заболела. Потом опять стало холодно. В бреду мне чудилось, что я прошу маму простить меня и кричу, что убью этого подонка Самошина… Очнулась я в своей кровати в бараке. Женщины уже ушли на работу, надо мной сидела Рысь и заботливо поправляла одеяло. На тумбочке лежали несколько таблеток и стояла кружка с холодной водой.
- Пить, - прошептала я и услышала, как стучат мои зубы о холодную кромку поднесенной к губам эмалированной кружки.
Меня перевели в лазарет. Простуда, полученная в карцере, осложнилась бронхитом, перешедшим в воспаление легких. Я заходилась диким кашлем, которого так боялась. Подозрение, что это может быть туберкулез, усиливало мои опасения. Как человек, знакомый с медициной, я знала, что туберкулез практически неизлечим, тем более тут, на зоне. Сиплые глухие хрипы раздавались в легких при каждом вздохе, как в изношенных порванных мехах старого баяна. Грудь болела, и, лежа на спине, я чувствовала, где именно внутри находится тот орган, который называется легкими. Несколько раз ко мне заходил фельдшер, но, кроме таблеток, аспирина и парацетамола, в его сундучке ничего не было. Кашель с каждым днем становился все тяжелее и тяжелее. Смерть черной тенью ходила совсем рядом. Казалось, ночью она садилась на краешек койки и смотрела на меня пустыми глазницами из-под своего белого капюшона. Выжидала. Ну уж нет! Во мне еще никогда не было такой жажды жизни, как сейчас. Я знала, что мое дело не закончено. Что я должна выжить! Просто обязана выжить, чтобы отомстить ненавистному предателю Самошину.
Мне повезло. Лекарю, ожидавшему привоза лекарств, доставили долгожданный пенициллин, и мое здоровье пошло на поправку.
* * *
И вот я снова в бараке. Еще слабая после перенесенной болезни, но закалившаяся морально, начавшая верить в то, что и здесь, в этом жутком мирке, могу за себя постоять. Осознавшая, что самое страшное, что может быть, - это смерть. Но и ей можно противостоять, когда в тебе есть желание жить. И это желание у меня было. Точнее, оно вновь вернулось ко мне.
От работ в цехе я пока была освобождена и поэтому все время проводила в бараке, занимаясь бесконечным наведением порядка. Как-то, в один из таких дней, когда все зэчки ушли на работы, а я принялась за мытье окон, ко мне подошла оставшаяся в этот день в бараке пожилая, лет шестидесяти, женщина-казашка из моего отряда и заговорила:
- Видела я твою разборку с Марго. Неплохо дерешься, Маркиза.
Я была удивлена тем, что эта обычно молчаливая зэчка вдруг заговорила со мной. Насколько я могла заметить, она даже с Рысью не особо разговаривала. Всегда держалась особняком. Но и ее никто не трогал. Звали ее Гульнара, а кличка была Гуля-каратэ. Это погоняло она получила отнюдь не с потолка. Она действительно в совершенстве владела многими видами восточных единоборств. Поэтому и не трогали Гульнару, так как опасались этих ее знаний. Поговаривали даже, что она могла убивать на расстоянии.
- Спасибо, - только и смогла ответить я, оторопело уставившись на Гулю-каратэ.
- Очень похоже, что тебя кто-то обучал некоторым приемам.
- Еще в изоляторе со мной в одной камере была одна кореянка. Вот она меня немного успела потренировать.
- А ее, случаем, не Чоей звали? - вдруг спросила она.
- Точно. А как вы догадались?
- Это я поняла по некоторым твоим движениям, которые очень характерны для Чои. А Чою я помню еще маленькой девочкой, когда и она, и я жили в Казахстане. Она была сирота и волей судьбы попала под мою опеку. С восьми лет я занималась с ней, передавая свое мастерство. А в восемнадцать моя ученица выполнила свой первый заказ. И пошло-поехало. А потом она перебралась в Питер, и наши дорожки разошлись. Очень талантливая девочка. Она сумела научиться убивать руками.
Увидев, что моя собеседница стала со мной откровенна, я осмелилась и спросила:
- Гульнара, а правду говорят, что вы владеете искусством убивать на расстоянии?
- Чего только люди не выдумают, - осадила она меня, а потом добавила: - Хочешь, я с тобой позанимаюсь?
- Это будет большой честью для меня, - тут же согласилась я, несказанно обрадованная такой возможности.
- Тогда с завтрашнего дня, Маркиза, приступим. Но предупреждаю сразу, тренировки будут изнурительными.
Уже через месяц занятий я поняла, что приемы, которым я успела научиться у Чои, да простит меня кореянка, просто детский лепет по сравнению с тем, что мне смогла передать эта старушка, умудрявшаяся выделывать такие вещи, что дух захватывало. Именно с Гулей-каратэ я осознала, что восточные единоборства - это не только умение владеть своим телом и наносить удары, но и способность концентрировать волю таким образом, что страх перед противником становится не более чем орудием, направленным против него самого.
* * *
Монотонное стрекотание швейной машинки прервала команда: «На обед!» Оставив рабочее место, я поспешила на построение в столовую.
За обедом села рядом с Рысью. Еще в швейном цеху одна из зэчек оповестила меня, что у Рыси ко мне базар.
- Что-то произошло, Рысь? - спросила я, посмотрев в ее проникновенные глаза.
- Малява с воли пришла. Рекомендательная. Относительно тебя, - произнесла она, прихлебывая безвкусный кисель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
- Пи-и-и-ть!
С моих губ срывался лишь хриплый шепот.
Собравшись с силами я крикнула:
- Пи-и-и-и-ть!!
Но опять раздался лишь хрип. Я закашлялась и, стараясь прогнать тошноту и головокружение, вновь легла на пол. Опять подняла голову и, набрав воздуха в легкие, хотела крикнуть, но сознание снова покинуло меня.
Очнулась я от скрежета двери. Надзирательница поставила на пол передо мной металлическую кружку и положила корку хлеба. Едва дотянувшись, я припала к холодному краю кружки и, наслаждаясь прохладной водой, начала пить. Руки не слушались, распухший язык не ворочался, горло словно стискивали клешни. Я выпила все до капли и почувствовала себя лучше. Есть не хотелось. Закрыв глаза, я пролежала так еще несколько часов.
Проснулась от непонятной возни рядом. Прямо перед моим лицом две огромные наглые крысы делили оставленную мной корку хлеба. Они визжали и дрались, пытаясь укусить друг друга. Раньше я закричала бы от ужаса, увидев это, но сейчас лишь спугнула их движением руки и отвернулась.
Так прошло, должно быть, несколько дней. Я потеряла счет времени, не в силах наблюдать в маленьком окошке смену дня и ночи. Так и не привыкнув к ужасному холоду, я сидела на полу, обняв дрожащие колени онемевшими руками, и пыталась согреться. Однажды мне показалось, что я умираю от этого дикого холода, но потом вдруг стало жарко, настолько жарко, что хотелось сорвать с себя одежду. Я поняла, что заболела. Потом опять стало холодно. В бреду мне чудилось, что я прошу маму простить меня и кричу, что убью этого подонка Самошина… Очнулась я в своей кровати в бараке. Женщины уже ушли на работу, надо мной сидела Рысь и заботливо поправляла одеяло. На тумбочке лежали несколько таблеток и стояла кружка с холодной водой.
- Пить, - прошептала я и услышала, как стучат мои зубы о холодную кромку поднесенной к губам эмалированной кружки.
Меня перевели в лазарет. Простуда, полученная в карцере, осложнилась бронхитом, перешедшим в воспаление легких. Я заходилась диким кашлем, которого так боялась. Подозрение, что это может быть туберкулез, усиливало мои опасения. Как человек, знакомый с медициной, я знала, что туберкулез практически неизлечим, тем более тут, на зоне. Сиплые глухие хрипы раздавались в легких при каждом вздохе, как в изношенных порванных мехах старого баяна. Грудь болела, и, лежа на спине, я чувствовала, где именно внутри находится тот орган, который называется легкими. Несколько раз ко мне заходил фельдшер, но, кроме таблеток, аспирина и парацетамола, в его сундучке ничего не было. Кашель с каждым днем становился все тяжелее и тяжелее. Смерть черной тенью ходила совсем рядом. Казалось, ночью она садилась на краешек койки и смотрела на меня пустыми глазницами из-под своего белого капюшона. Выжидала. Ну уж нет! Во мне еще никогда не было такой жажды жизни, как сейчас. Я знала, что мое дело не закончено. Что я должна выжить! Просто обязана выжить, чтобы отомстить ненавистному предателю Самошину.
Мне повезло. Лекарю, ожидавшему привоза лекарств, доставили долгожданный пенициллин, и мое здоровье пошло на поправку.
* * *
И вот я снова в бараке. Еще слабая после перенесенной болезни, но закалившаяся морально, начавшая верить в то, что и здесь, в этом жутком мирке, могу за себя постоять. Осознавшая, что самое страшное, что может быть, - это смерть. Но и ей можно противостоять, когда в тебе есть желание жить. И это желание у меня было. Точнее, оно вновь вернулось ко мне.
От работ в цехе я пока была освобождена и поэтому все время проводила в бараке, занимаясь бесконечным наведением порядка. Как-то, в один из таких дней, когда все зэчки ушли на работы, а я принялась за мытье окон, ко мне подошла оставшаяся в этот день в бараке пожилая, лет шестидесяти, женщина-казашка из моего отряда и заговорила:
- Видела я твою разборку с Марго. Неплохо дерешься, Маркиза.
Я была удивлена тем, что эта обычно молчаливая зэчка вдруг заговорила со мной. Насколько я могла заметить, она даже с Рысью не особо разговаривала. Всегда держалась особняком. Но и ее никто не трогал. Звали ее Гульнара, а кличка была Гуля-каратэ. Это погоняло она получила отнюдь не с потолка. Она действительно в совершенстве владела многими видами восточных единоборств. Поэтому и не трогали Гульнару, так как опасались этих ее знаний. Поговаривали даже, что она могла убивать на расстоянии.
- Спасибо, - только и смогла ответить я, оторопело уставившись на Гулю-каратэ.
- Очень похоже, что тебя кто-то обучал некоторым приемам.
- Еще в изоляторе со мной в одной камере была одна кореянка. Вот она меня немного успела потренировать.
- А ее, случаем, не Чоей звали? - вдруг спросила она.
- Точно. А как вы догадались?
- Это я поняла по некоторым твоим движениям, которые очень характерны для Чои. А Чою я помню еще маленькой девочкой, когда и она, и я жили в Казахстане. Она была сирота и волей судьбы попала под мою опеку. С восьми лет я занималась с ней, передавая свое мастерство. А в восемнадцать моя ученица выполнила свой первый заказ. И пошло-поехало. А потом она перебралась в Питер, и наши дорожки разошлись. Очень талантливая девочка. Она сумела научиться убивать руками.
Увидев, что моя собеседница стала со мной откровенна, я осмелилась и спросила:
- Гульнара, а правду говорят, что вы владеете искусством убивать на расстоянии?
- Чего только люди не выдумают, - осадила она меня, а потом добавила: - Хочешь, я с тобой позанимаюсь?
- Это будет большой честью для меня, - тут же согласилась я, несказанно обрадованная такой возможности.
- Тогда с завтрашнего дня, Маркиза, приступим. Но предупреждаю сразу, тренировки будут изнурительными.
Уже через месяц занятий я поняла, что приемы, которым я успела научиться у Чои, да простит меня кореянка, просто детский лепет по сравнению с тем, что мне смогла передать эта старушка, умудрявшаяся выделывать такие вещи, что дух захватывало. Именно с Гулей-каратэ я осознала, что восточные единоборства - это не только умение владеть своим телом и наносить удары, но и способность концентрировать волю таким образом, что страх перед противником становится не более чем орудием, направленным против него самого.
* * *
Монотонное стрекотание швейной машинки прервала команда: «На обед!» Оставив рабочее место, я поспешила на построение в столовую.
За обедом села рядом с Рысью. Еще в швейном цеху одна из зэчек оповестила меня, что у Рыси ко мне базар.
- Что-то произошло, Рысь? - спросила я, посмотрев в ее проникновенные глаза.
- Малява с воли пришла. Рекомендательная. Относительно тебя, - произнесла она, прихлебывая безвкусный кисель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72