Монах с плейером резко обернулся и наморщил лоб. Костлявый указательный палец его правой руки нажал клавишу на музыкальном приборе, после чего отвратительно звучащий голос царицы ночи издал последний сдавленный писк и умолк.
С Старик недоуменно наморщил лоб. Когда он узнал Давида, его глаза недоверчиво расширились, как будто он оказался перед Святым Духом.
– Квентин! – повторил Давид и вплотную подошел к своему приемному отцу.
Монах тоже не мог подавить радостного изумления и громко воскликнул: «Давид!», что побудило одного из его собратьев, с оскорбленным видом топая башмаками, выйти из библиотеки. Сияющий Квентин заключил Давида в объятия – это было в первый раз после нагоняя, полученного Давидом в детстве, когда он обрызгал водостойким лаком статую Святой Девы. Несколько мгновений Квентин крепко прижимал голову юноши к себе, после чего, отодвинув его на расстояние примерно в половину руки, стал внимательно оглядывать с головы до ног, будто желая окончательно убедиться, что это действительно Давид – целый и невредимый.
– Я боялся, что никогда тебя больше не увижу, – жалобно сказал монах. В его добрых глазах блестели слезы.
Единственная причина, почему не плакал сам Давид, была та, что в прошлую ночь он без остатка исчерпал свои слезные запасы.
Возмущенные шумом и беспокойством, растерявшиеся от обилия эмоций, остальные собратья захлопнули книги, отложили рукописи и чуть ли не бегом покинули зал.
Стелла, которая все это время оставалась у входа, улыбалась им извиняющейся улыбкой, но это делало ситуацию для членов ордена молчальников еще затруднительнее, так как ее улыбка выдавала в ней женщину.
Давид показал на провода и наушники, которые болтались на рясе:
– Что говорят по этому поводу остальные?
– Что они могут говорить? Это же монастырь молчальников, – улыбаясь, ответил Квентин. Затем его взгляд упал на Стеллу, и по его лицу скользнуло выражение испуга. – Стелла? – спросил он. В его вопросе не прозвучало особой радости.
Но Давид понял, что некоторое беспокойство, с которым Квентин встречал его подругу, вовсе не было неприязнью или тайной ревностью, просто, будучи в курсе семейной истории Давида, монах не мог за них не тревожиться. Давиду стало стыдно за ложные обвинения и злые мысли, которые он в прошлом втайне обращал к Квентину, но ведь, в конце концов, он ничего толком не знал. Он никогда бы не думал плохо о Квентине, если бы тот своевременно, или, по крайней мере, частично, рассказал ему правду.
– Добрый день, отец Квентин, – сердечно приветствовала его Стелла.
– Это долгая история, – отмахнулся Давид, когда монах вопросительно и с некоторым упреком посмотрел на него.
– Что привело тебя сюда? – Старик сжал плечи юноши. По нему было видно, что он сдерживает себя, чтобы не разволноваться.
В эту секунду Квентин заметил кончик эфеса меча тамплиера, замотанного в тряпку, так что Давиду не пришлось долго думать, как все объяснить. Монах быстро понял то, что это должно означать.
– Боже милостивый… – прошептал он.
– Тамплиеры больше не существуют, – выдавил из себя Давид. – Я последний.
Действительно ли он был им? Иногда он говорил быстрее, чем думал. Квентин медленно кивнул:
– Да, теперь ты – магистр тамплиеров. Так ли это в самом деле? Давид внутренне корчился от неприятного чувства. Он никогда не стремился иметь что-то общее со всем этим религиозным бредом, и в этом отношении ничего не изменилось. Он хотел, чтобы все поскорее закончилось и он смог бы начать нормальную жизнь – без боев, без святынь, с заботами, с подлежащими оплате квитанциями за электричество и с неплотно закрывающимися окнами. Все, что он сказал Стелле, было правдой – он должен покончить с этим делом. Навсегда!
– Может быть, – тихо ответил он, – но я не хочу вступать в права наследства.
Неподобающий «контейнер» и условия перевозки оставили на плащанице несколько не вполне подобающих ей складок. Но если отвлечься от вышесказанного, путешествие в рюкзаке Стеллы реликвия перенесла подозрительно хорошо. Давид позволил себе сделать несколько замечаний относительно складок, так как манера обращения его приятельницы с реликвией, которой было более двух тысяч лет, его немного шокировала: то, как Стелла наклонялась над пожелтевшей от времени тканью и проводила по ней пальцами, как расстелила плащаницу на хорошо освещенном столе, – все вызывало у него опасение, что она, упаси Господи, раздобудет где-нибудь утюг с подачей пара. Мысли Квентина явно блуждали теми же путями, так как он подошел к столу, где лежала плащаница на очень близкое расстояние и, нервно переступая с ноги на ногу, пытался определить отдельные поблекшие буквы.
Как выглядит реликвия, они давно изучили. Но Стелла не желала принять как данность, что материя не содержит никаких других указаний, кроме большого количества точек, крестов и штрихов в нескольких, едва различимых невооруженным глазом прямоугольниках в левом нижнем углу, то есть вблизи ног Господа. В греческих, латинских и древнееврейских надписях она разбиралась гораздо хуже, чем монах или Давид. PEZU, OPSKIA, IHSOY, NAZARENUS… Указаний на местонахождение Грааля не было. Описания пути к нему тем более.
Стелла не могла с этим смириться. Без устали ее пальчики бегали по отпечатавшемуся на материи образу Христа, щупали без страха перед святостью каждую отдельную ворсинку ткани; она наклонялась над плащаницей так низко, что кончик ее носа почти касался реликвии.
Время от времени Квентин оборачивался и выглядывал в раздумье из большого окна, которое выходило в сад. Но его сомнения касались не только, чем грубоватого обращения Стеллы с двухтысячелетней реликвией. Монах отреагировал на решение Давида примерно так же, как и его отец, и теперь смотрел из окна примерно с тем же выражением, которое Давид замечал в чертах магистра тамплиеров.
– Квентин, – вздохнул Давид и встал рядом с монахом, – если я не разрушу Гроб, эта бессмысленная борьба никогда не кончится.
– И это не может не быть в духе Господа, или я ошибаюсь? – поддержала его Стелла, не отводя взгляда от стола.
Монах повернулся к ним обоим, покачивая головой.
– Я этого не понимаю, – возразил он. – Вы же хотите не просто разрушить Гроб. – «Вы почитаете плащаницу Христа, как будто это грязная простыня», – без слов дополнил его взгляд. Но вслух он произнес: – Должна быть причина, почему он спрятан: «И отверзся храм Божий на небе… и произошли молнии и голоса, и громы и землетрясение, и великий град».
Квентин помолчал некоторое время, возможно, в напрасной надежде, что приведенной цитаты достаточно, чтобы убедить Давида и Стеллу в незаконности их намерения, но они лишь обменялись многозначительными, явно показывающими, что молодые люди плохо осознают христианский долг взглядами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
С Старик недоуменно наморщил лоб. Когда он узнал Давида, его глаза недоверчиво расширились, как будто он оказался перед Святым Духом.
– Квентин! – повторил Давид и вплотную подошел к своему приемному отцу.
Монах тоже не мог подавить радостного изумления и громко воскликнул: «Давид!», что побудило одного из его собратьев, с оскорбленным видом топая башмаками, выйти из библиотеки. Сияющий Квентин заключил Давида в объятия – это было в первый раз после нагоняя, полученного Давидом в детстве, когда он обрызгал водостойким лаком статую Святой Девы. Несколько мгновений Квентин крепко прижимал голову юноши к себе, после чего, отодвинув его на расстояние примерно в половину руки, стал внимательно оглядывать с головы до ног, будто желая окончательно убедиться, что это действительно Давид – целый и невредимый.
– Я боялся, что никогда тебя больше не увижу, – жалобно сказал монах. В его добрых глазах блестели слезы.
Единственная причина, почему не плакал сам Давид, была та, что в прошлую ночь он без остатка исчерпал свои слезные запасы.
Возмущенные шумом и беспокойством, растерявшиеся от обилия эмоций, остальные собратья захлопнули книги, отложили рукописи и чуть ли не бегом покинули зал.
Стелла, которая все это время оставалась у входа, улыбалась им извиняющейся улыбкой, но это делало ситуацию для членов ордена молчальников еще затруднительнее, так как ее улыбка выдавала в ней женщину.
Давид показал на провода и наушники, которые болтались на рясе:
– Что говорят по этому поводу остальные?
– Что они могут говорить? Это же монастырь молчальников, – улыбаясь, ответил Квентин. Затем его взгляд упал на Стеллу, и по его лицу скользнуло выражение испуга. – Стелла? – спросил он. В его вопросе не прозвучало особой радости.
Но Давид понял, что некоторое беспокойство, с которым Квентин встречал его подругу, вовсе не было неприязнью или тайной ревностью, просто, будучи в курсе семейной истории Давида, монах не мог за них не тревожиться. Давиду стало стыдно за ложные обвинения и злые мысли, которые он в прошлом втайне обращал к Квентину, но ведь, в конце концов, он ничего толком не знал. Он никогда бы не думал плохо о Квентине, если бы тот своевременно, или, по крайней мере, частично, рассказал ему правду.
– Добрый день, отец Квентин, – сердечно приветствовала его Стелла.
– Это долгая история, – отмахнулся Давид, когда монах вопросительно и с некоторым упреком посмотрел на него.
– Что привело тебя сюда? – Старик сжал плечи юноши. По нему было видно, что он сдерживает себя, чтобы не разволноваться.
В эту секунду Квентин заметил кончик эфеса меча тамплиера, замотанного в тряпку, так что Давиду не пришлось долго думать, как все объяснить. Монах быстро понял то, что это должно означать.
– Боже милостивый… – прошептал он.
– Тамплиеры больше не существуют, – выдавил из себя Давид. – Я последний.
Действительно ли он был им? Иногда он говорил быстрее, чем думал. Квентин медленно кивнул:
– Да, теперь ты – магистр тамплиеров. Так ли это в самом деле? Давид внутренне корчился от неприятного чувства. Он никогда не стремился иметь что-то общее со всем этим религиозным бредом, и в этом отношении ничего не изменилось. Он хотел, чтобы все поскорее закончилось и он смог бы начать нормальную жизнь – без боев, без святынь, с заботами, с подлежащими оплате квитанциями за электричество и с неплотно закрывающимися окнами. Все, что он сказал Стелле, было правдой – он должен покончить с этим делом. Навсегда!
– Может быть, – тихо ответил он, – но я не хочу вступать в права наследства.
Неподобающий «контейнер» и условия перевозки оставили на плащанице несколько не вполне подобающих ей складок. Но если отвлечься от вышесказанного, путешествие в рюкзаке Стеллы реликвия перенесла подозрительно хорошо. Давид позволил себе сделать несколько замечаний относительно складок, так как манера обращения его приятельницы с реликвией, которой было более двух тысяч лет, его немного шокировала: то, как Стелла наклонялась над пожелтевшей от времени тканью и проводила по ней пальцами, как расстелила плащаницу на хорошо освещенном столе, – все вызывало у него опасение, что она, упаси Господи, раздобудет где-нибудь утюг с подачей пара. Мысли Квентина явно блуждали теми же путями, так как он подошел к столу, где лежала плащаница на очень близкое расстояние и, нервно переступая с ноги на ногу, пытался определить отдельные поблекшие буквы.
Как выглядит реликвия, они давно изучили. Но Стелла не желала принять как данность, что материя не содержит никаких других указаний, кроме большого количества точек, крестов и штрихов в нескольких, едва различимых невооруженным глазом прямоугольниках в левом нижнем углу, то есть вблизи ног Господа. В греческих, латинских и древнееврейских надписях она разбиралась гораздо хуже, чем монах или Давид. PEZU, OPSKIA, IHSOY, NAZARENUS… Указаний на местонахождение Грааля не было. Описания пути к нему тем более.
Стелла не могла с этим смириться. Без устали ее пальчики бегали по отпечатавшемуся на материи образу Христа, щупали без страха перед святостью каждую отдельную ворсинку ткани; она наклонялась над плащаницей так низко, что кончик ее носа почти касался реликвии.
Время от времени Квентин оборачивался и выглядывал в раздумье из большого окна, которое выходило в сад. Но его сомнения касались не только, чем грубоватого обращения Стеллы с двухтысячелетней реликвией. Монах отреагировал на решение Давида примерно так же, как и его отец, и теперь смотрел из окна примерно с тем же выражением, которое Давид замечал в чертах магистра тамплиеров.
– Квентин, – вздохнул Давид и встал рядом с монахом, – если я не разрушу Гроб, эта бессмысленная борьба никогда не кончится.
– И это не может не быть в духе Господа, или я ошибаюсь? – поддержала его Стелла, не отводя взгляда от стола.
Монах повернулся к ним обоим, покачивая головой.
– Я этого не понимаю, – возразил он. – Вы же хотите не просто разрушить Гроб. – «Вы почитаете плащаницу Христа, как будто это грязная простыня», – без слов дополнил его взгляд. Но вслух он произнес: – Должна быть причина, почему он спрятан: «И отверзся храм Божий на небе… и произошли молнии и голоса, и громы и землетрясение, и великий град».
Квентин помолчал некоторое время, возможно, в напрасной надежде, что приведенной цитаты достаточно, чтобы убедить Давида и Стеллу в незаконности их намерения, но они лишь обменялись многозначительными, явно показывающими, что молодые люди плохо осознают христианский долг взглядами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79