Хорошо, что в последний раз еще промахнулись да вместо головы в лапу вцепились, а лапа до сих пор вон как болит и ноет.
Верхней лапкой я осторожно погладил ту, что прокусили мирмики, и дернулся… Нет, нет, на этот раз я не лапкой гладил муравьиную лапку, а рукой, человеческой рукой я гладил ногу, – так мне, во всяком случае, показалось… Тогда я открыл глаза и действительно увидел вместо лапы обыкновенную мальчишескую ногу. Это была моя нога, и только запекшаяся от крови царапина напоминала о том, что эта нога совсем недавно была муравьиной лапой, и руки у меня были теперь как руки, и голова… И голова на месте…
Чтобы прийти окончательно в себя, я еще немного полежал в траве, потом немного посидел, а потом встал, отряхнул штаны и, спрятав руки в карманы, как человек зашагал к дому. Я шел, не глядя по сторонам, уткнувшись глазами в носки ботинок. В голове у меня шумело, все тело ныло, словно меня всего исколотили палками, а нога, покусанная мирмиками, так саднила, что на нее было больно наступать. Раз пять или шесть я натыкался на каких-то прохожих, которые каждый раз при этом мне говорили: «Под ноги надо смотреть, мальчик!» – как будто бы я смотрел не под ноги, а по сторонам.
Не помню, как я добрался до своего двора, потому что всю дорогу я шел как во сне и очнулся только тогда, когда налетел животом на калитку.
Не вынимая рук из карманов, я пинком распахнул дверцу, подошел к скамейке и сел. Во дворе было все по-прежнему. Все так же с акаций то и дело срывались веселые компании воробьев, над клумбой порхали бабочки, а по скамейке бегали черные муравьи. Все было на своем месте. Не было только Кости Малинина. Не было и уже не будет больше никогда. Да и самого меня тоже, пожалуй, не было, то есть вообще-то я был, но я был уже совсем какой-то не такой. Я сидел на лавочке сам не свой. Мне все казалось, что я только что вернулся из какого-то очень-очень далекого и очень опасного путешествия, в которое я отправился вместе со своим другом Костей Малининым много-много лет тому назад. Отправился вместе с Костей, а вернулся один. И теперь уж всю жизнь буду один, совсем один…
Я закрыл лицо руками и заревел, заревел первый раз в своей жизни. Слезы бежали по щекам, по рукам, по шее и даже по животу. Сижу, реву, а слезы все бегут и бегут. Я даже удивился: откуда у человека может взяться столько слез? С другой стороны, если человек ни разу в жизни не ревел, то у него за все время слезы вполне могли накопиться в таком большом количестве.
– Баранкин! Ты это чего разнюнился? – раздался совершенно неожиданно откуда-то сверху голос Кости Малинина.
СОБЫТИЕ ТРИДЦАТЬ ПЯТОЕ
Мы существуем!
– Костя, – сказал я, перестав всхлипывать и обливаться слезами. – Это ты?
– Я! – сказал голос Кости Малинина сверху, голос был глухой и далекий, словно он шел с неба.
– Ты уже… т-а-м?..
– Где – т-а-м?..
– Ну где там, на т-о-м свете, что ли?..
– На каком на т-о-м свете… Я на заборе, а не на том свете, чего это ты городишь?..
– Ну что ты меня, Малинин, обманываешь? Я же сам видел, как тебя съел стриж. А раз он тебя съел, то ты не можешь сидеть на заборе.
– Кого съел стриж? Меня?.. Он тебя съел, а не меня, я своими глазами видел.
– А я тебе говорю, он тебя съел!
– Как же он меня съел, если я живой и невредимый сижу на заборе? Открой глаза и убедишься!
– «Открой»! А если я боюсь?
– Чего ты боишься?
– Я глаза открою, а ты не существуешь, – сказал я и снова пролил целых два ручья слез.
– Хорошо, – сказал сверху голос Кости Малинина, – сейчас ты убедишься, существую я или не существую.
Вверху что-то завозилось, зашебаршило и затем прыгнуло мне на плечи.
Я свалился на землю и открыл глаза. Костя Малинин был жив, никаких сомнений и быть не могло. Он сидел на мне верхом, тузил меня кулаками и приговаривал:
– Ну как, существую я или не существую? Существую или не существую?
– Существуешь! – заорал я, и мы вместе с Костей покатились по траве, устланной желтыми листьями. – Костя Малинин из семейства Малининых существует!!! Уррра!!! Уррра!!!
– Значит, с-у-щ-е-с-т-в-у-е-м?
– С-у-щ-е-с-т-в-у-е-м, значит!
– А как мы с тобой существуем?
– Как люди!
– Как ч-е-л-о-в-е-к-и!
– Урра!!! – крикнули мы на радостях в один голос и снова бросились обнимать друг друга.
– Постой! Постой! – сказал я Косте. – Дай-ка я на тебя посмотрю…
– Да что ты, Юрка! – засмеялся Костя. – Что, ты меня раньше не видел, что ли?..
– Не видел! – сказал я. – Раньше я тебя не видел и ты меня тоже по-настоящему не видел… А главное, что я раньше сам себя не видел и ты сам себя не видел…
И мы стали молча смотреть друг на друга. Костя смотрел на меня, а я смотрел на Костю, и не просто смотрел, а рассматривал всего, с ног до головы, рассматривал, как какое-то потрясающее чудо природы. Некоторое время я, например, тараща глаза, разглядывал Костины руки, покрытые боевыми ссадинами и царапинами. Раньше я, конечно, ни за что бы не обратил внимания ни на свои, ни на чужие руки. Руки и руки… А сейчас я не мог оторвать от них глаз. Вот это да! Это вам не какая-нибудь муравьиная лапка или воробьиное крылышко! Вы тоже никогда не обращали внимания на свои руки? Нет, из ребят, может быть, кто и обращал внимание, а девчонки определенно обращают внимание только на свое лицо.
А голова!.. Я на свою голову тоже раньше не обращал особенного внимания. Голова и голова… Есть на плечах, и ладно! Нахлобучишь кепку – и хорошо! Пофантазируешь – и довольно! А теперь, теперь… После всего-всего, что я пережил, уж я-то точно знал, что если руки человека – это чудо, то уж го-ло-ва – это самое расчудесное чудо из всех расчудесных чудес. Даже голова Веньки Смирнова – это тоже чудо. Только он еще не знает об этом, а во-вторых, не умеет этим чудом пользоваться. А таких, как Венька, на земном шаре может, наверное, много человек набраться. И в Америке есть свой Венька Смирнов, и во Франции, и в Англии… И везде есть такие ребята, которые ни о чем не думают, и такие, которые думают совсем не о том, о чем надо думать, – такие тоже есть. Например, я и Костя Малинин! Но теперь-то я точно знаю, отчего это все происходит: оттого, что не все ребята знают о том, как это замечательно интересно – думать вообще и особенно думать о том, о чем нужно думать. Думать и соображать! И опять же не как-нибудь, так, инстинктивно, как говорится, по-муравьиному, а по-настоящему думать – по-че-ло-ве-че-ски!!!
Не знаю, сколько бы еще времени просидели мы с Костей вот так на траве, думая об одном и том же…
Мне Костя, конечно, не говорил, но я готов был дать голову на отсечение, я чувствовал, я слышал, честное слово, слышал, что Костя Малинин думает слово в слово о том же, о чем думаю я, но только в самый разгар наших размышлений с дерева на спину мне прыгнуло что-то пушистое и так вцепилось сквозь рубашку в искусанное муравьями, исклеванное воробьями тело, что я чуть не заорал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Верхней лапкой я осторожно погладил ту, что прокусили мирмики, и дернулся… Нет, нет, на этот раз я не лапкой гладил муравьиную лапку, а рукой, человеческой рукой я гладил ногу, – так мне, во всяком случае, показалось… Тогда я открыл глаза и действительно увидел вместо лапы обыкновенную мальчишескую ногу. Это была моя нога, и только запекшаяся от крови царапина напоминала о том, что эта нога совсем недавно была муравьиной лапой, и руки у меня были теперь как руки, и голова… И голова на месте…
Чтобы прийти окончательно в себя, я еще немного полежал в траве, потом немного посидел, а потом встал, отряхнул штаны и, спрятав руки в карманы, как человек зашагал к дому. Я шел, не глядя по сторонам, уткнувшись глазами в носки ботинок. В голове у меня шумело, все тело ныло, словно меня всего исколотили палками, а нога, покусанная мирмиками, так саднила, что на нее было больно наступать. Раз пять или шесть я натыкался на каких-то прохожих, которые каждый раз при этом мне говорили: «Под ноги надо смотреть, мальчик!» – как будто бы я смотрел не под ноги, а по сторонам.
Не помню, как я добрался до своего двора, потому что всю дорогу я шел как во сне и очнулся только тогда, когда налетел животом на калитку.
Не вынимая рук из карманов, я пинком распахнул дверцу, подошел к скамейке и сел. Во дворе было все по-прежнему. Все так же с акаций то и дело срывались веселые компании воробьев, над клумбой порхали бабочки, а по скамейке бегали черные муравьи. Все было на своем месте. Не было только Кости Малинина. Не было и уже не будет больше никогда. Да и самого меня тоже, пожалуй, не было, то есть вообще-то я был, но я был уже совсем какой-то не такой. Я сидел на лавочке сам не свой. Мне все казалось, что я только что вернулся из какого-то очень-очень далекого и очень опасного путешествия, в которое я отправился вместе со своим другом Костей Малининым много-много лет тому назад. Отправился вместе с Костей, а вернулся один. И теперь уж всю жизнь буду один, совсем один…
Я закрыл лицо руками и заревел, заревел первый раз в своей жизни. Слезы бежали по щекам, по рукам, по шее и даже по животу. Сижу, реву, а слезы все бегут и бегут. Я даже удивился: откуда у человека может взяться столько слез? С другой стороны, если человек ни разу в жизни не ревел, то у него за все время слезы вполне могли накопиться в таком большом количестве.
– Баранкин! Ты это чего разнюнился? – раздался совершенно неожиданно откуда-то сверху голос Кости Малинина.
СОБЫТИЕ ТРИДЦАТЬ ПЯТОЕ
Мы существуем!
– Костя, – сказал я, перестав всхлипывать и обливаться слезами. – Это ты?
– Я! – сказал голос Кости Малинина сверху, голос был глухой и далекий, словно он шел с неба.
– Ты уже… т-а-м?..
– Где – т-а-м?..
– Ну где там, на т-о-м свете, что ли?..
– На каком на т-о-м свете… Я на заборе, а не на том свете, чего это ты городишь?..
– Ну что ты меня, Малинин, обманываешь? Я же сам видел, как тебя съел стриж. А раз он тебя съел, то ты не можешь сидеть на заборе.
– Кого съел стриж? Меня?.. Он тебя съел, а не меня, я своими глазами видел.
– А я тебе говорю, он тебя съел!
– Как же он меня съел, если я живой и невредимый сижу на заборе? Открой глаза и убедишься!
– «Открой»! А если я боюсь?
– Чего ты боишься?
– Я глаза открою, а ты не существуешь, – сказал я и снова пролил целых два ручья слез.
– Хорошо, – сказал сверху голос Кости Малинина, – сейчас ты убедишься, существую я или не существую.
Вверху что-то завозилось, зашебаршило и затем прыгнуло мне на плечи.
Я свалился на землю и открыл глаза. Костя Малинин был жив, никаких сомнений и быть не могло. Он сидел на мне верхом, тузил меня кулаками и приговаривал:
– Ну как, существую я или не существую? Существую или не существую?
– Существуешь! – заорал я, и мы вместе с Костей покатились по траве, устланной желтыми листьями. – Костя Малинин из семейства Малининых существует!!! Уррра!!! Уррра!!!
– Значит, с-у-щ-е-с-т-в-у-е-м?
– С-у-щ-е-с-т-в-у-е-м, значит!
– А как мы с тобой существуем?
– Как люди!
– Как ч-е-л-о-в-е-к-и!
– Урра!!! – крикнули мы на радостях в один голос и снова бросились обнимать друг друга.
– Постой! Постой! – сказал я Косте. – Дай-ка я на тебя посмотрю…
– Да что ты, Юрка! – засмеялся Костя. – Что, ты меня раньше не видел, что ли?..
– Не видел! – сказал я. – Раньше я тебя не видел и ты меня тоже по-настоящему не видел… А главное, что я раньше сам себя не видел и ты сам себя не видел…
И мы стали молча смотреть друг на друга. Костя смотрел на меня, а я смотрел на Костю, и не просто смотрел, а рассматривал всего, с ног до головы, рассматривал, как какое-то потрясающее чудо природы. Некоторое время я, например, тараща глаза, разглядывал Костины руки, покрытые боевыми ссадинами и царапинами. Раньше я, конечно, ни за что бы не обратил внимания ни на свои, ни на чужие руки. Руки и руки… А сейчас я не мог оторвать от них глаз. Вот это да! Это вам не какая-нибудь муравьиная лапка или воробьиное крылышко! Вы тоже никогда не обращали внимания на свои руки? Нет, из ребят, может быть, кто и обращал внимание, а девчонки определенно обращают внимание только на свое лицо.
А голова!.. Я на свою голову тоже раньше не обращал особенного внимания. Голова и голова… Есть на плечах, и ладно! Нахлобучишь кепку – и хорошо! Пофантазируешь – и довольно! А теперь, теперь… После всего-всего, что я пережил, уж я-то точно знал, что если руки человека – это чудо, то уж го-ло-ва – это самое расчудесное чудо из всех расчудесных чудес. Даже голова Веньки Смирнова – это тоже чудо. Только он еще не знает об этом, а во-вторых, не умеет этим чудом пользоваться. А таких, как Венька, на земном шаре может, наверное, много человек набраться. И в Америке есть свой Венька Смирнов, и во Франции, и в Англии… И везде есть такие ребята, которые ни о чем не думают, и такие, которые думают совсем не о том, о чем надо думать, – такие тоже есть. Например, я и Костя Малинин! Но теперь-то я точно знаю, отчего это все происходит: оттого, что не все ребята знают о том, как это замечательно интересно – думать вообще и особенно думать о том, о чем нужно думать. Думать и соображать! И опять же не как-нибудь, так, инстинктивно, как говорится, по-муравьиному, а по-настоящему думать – по-че-ло-ве-че-ски!!!
Не знаю, сколько бы еще времени просидели мы с Костей вот так на траве, думая об одном и том же…
Мне Костя, конечно, не говорил, но я готов был дать голову на отсечение, я чувствовал, я слышал, честное слово, слышал, что Костя Малинин думает слово в слово о том же, о чем думаю я, но только в самый разгар наших размышлений с дерева на спину мне прыгнуло что-то пушистое и так вцепилось сквозь рубашку в искусанное муравьями, исклеванное воробьями тело, что я чуть не заорал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27