В сумерках батальон начал движение.
Седьмая рота старшего лейтенанта Чудинова сдала свой участок и землянки соседу слева и вместе с оружием и накопленным скарбом — печами, досками для столов и лавок, полочками, ведрами, навязанными на занятиях фашинами и плетнями и многим, многим иным — подалась на север, вытесняя восьмую роту, которая почти полностью влилась в позиции девятой роты Мкрытчана.
Началась новая оттепель, ветер подул с запада — сырой, стылый, пронизывающий.
Люди вяло ругались. На новых местах все оказалось гораздо хуже, чем на обжитых, хотя и здесь были те же землянки и те же дзоты, но те, оставленные, казались лучше, удобней.
Капитан Басин сразу же вывел в тыл не один взвод из какой-нибудь одной роты, как делал первую половину января, а три взвода — по одному из каждой роты. Поэтому особой тесноты не ощущалось.
На новом месте, конечно, началась работа — исправлялись по своему вкусу землянки и дзоты, спрямлялись ходы сообщения, и у противника наверняка создалось впечатление, что наши войска срочно стали совершенствовать оборону. На войне такое делалось только в том случае, если с передовой часть войск отводилась в тыл, в резерв. А поскольку и сам противник недавно вывел в тыл, в резерв свою дивизию, чтобы отправить ее на юг, он счел такое поведение наших войск вполне закономерным; сохранять военную тайну на войне не так легко, и рано или поздно она разгадывается противником. Вот и наши войска, как, вероятно, думалось противнику, разгадали его секрет и тоже ослабили оборону.
На самом деле все было как раз наоборот — южнее на передовую выдвинулась двумя полками стоявшая до сих пор в резерве советская дивизия. Наше командование тоже отлично понимало, что скрывать ее выдвижение долго не удастся, и потому торопило события. На опушках близких к передовой лесов становились вышедшие из резерва артиллеристы и минометчики. Маскировка и дисциплина у них наладилась жесткая — они даже не пристреливали цели, а пользовались данными стоявших здесь раньше артиллеристов, которые использовали свои орудия как кочующие.
Западный ветер все чаще приносил туманы, снег с кустарников сполз, и ветви сочились влагой. В волглом воздухе звуки распространялись далеко и звонко. Все это тревожило и торопило.
Штаб батальона н НП переместились, а тылы батальона хотели было оставить на месте, но надвинувшиеся части выселили и медпункт вместе с фельдшерицей и Марией, и кухню. Командир хозвзвода оказался похитрее: он потеснился, но конюшни и склад сохранил. Осталась и землянка снайперов: Басин не спешил переводить их поближе к штабу, а приказал им охотиться в той же полосе, что и раньше.
Поздно вечером комбат вызвал Жилина, сухо ответил на приветствие и приказал:
— Садись.
Комбат заметно изменялся в последние дни. Реже улыбался, приказы отдавал резко, обязательно требуя их повторения, смотрел каждому в глаза так, словно пытался разгадать внутреннюю сущность человека, определить, на что тот способен. Но с Жилиным он заговорил мягко, устало, часто потирая лицо ладонями, словно сгоняя дремоту:
— Ты много раз бывал в окружении?
— Раз… семь…
— Как по-твоему, — немцы правильно поступали, когда засылали в наш тыл диверсантов и парашютистов?
— Конечно! Из-за них, проклятых, может, и в окружение попадали. Только наладишься драться по фронту, а в тылу заваруха. Еще и окружения никакого нет, а какая-нибудь слабонервная гнида уже орет: "Окружили!" И не веришь, а… устойчивости уже нет.
Басин склонил черноволосую голову и опять потер ладонями лицо.
— Слушай, а если ты проберешься в тыл противника, за Варшавку, и оттуда ударишь своим отделением по фрицам? Что получится?
У Кости екнуло сердце. Кажется, начинается очень серьезное. И прежде чем ответить, он подумал. И подумал как следует.
— Если они и мы будем сидеть в обороне, то сможем, конечно, первые часы, а может, и сутки, паники наделать. И пощелкаем их порядочно. Но обратно возвращаться не придется. Народ они ушлый, организованный, окружат по всем правилам науки и… музыки не будет.
— Понятно…
— А если мы залезем в их тыл перед нашим наступлением и начнем работу после артподготовки, то… То, обратно же, дел наделаем и, может, вернемся… С музыкой.
— Ты бы пошел? — настороженно вглядываясь Костю, спросил Басин.
— Приказ, товарищ капитан. Такое дело…
Басин долго молчал, потом закурил и рывком вытащил из планшетки карту, развернул ее и жестом подозвал Костю.
— Вот такое положение… Здесь от нас до Варшавки тысяча двести метров. Ничейка — метров сто пятьдесят. По нашим данным, за Варшавкой у противника только огневые артиллерии и минометов, да и те несколько в стороне: прямо перед нами болото. Прежде чем состоится артподготовка, будет действовать наша разведка. Так вот…
— Я понял, товарищ капитан. Но на кой шут разведка, если потом будет артподготовка?
Лучше уж неожиданно. А то разведка может насторожить противника.
— Знаю, — кивнул Басин. — Я тоже против. Но так положено — перед наступлением выслать разведку.
— Так тут же каждый метр и мы, и артиллеристы, да и пехота изучили. Можно сказать, каждого фрица в морду знаем.
— Ладно, Жилин. Не будем спорить — приказ есть приказ. Так вот, если ты со своими ребятами пойдешь вместе с разведчиками? А? Они пошуруют в ближнем тылу, а вы оторветесь, перемахнете Варшавку и дождетесь артподготовки? Возможно такое?
И не ожидая Костяного ответа, заговорил неожиданно горячо:
— Мне ведь что важно? Рассредоточить внимание противника, заставить его смотреть в тыл. В свой тыл. Тогда роты сумеют пробиться. Иначе… Слишком уж стара и сильна у него оборона. И люди… отвыкли наступать. Понимаешь, в чем дело? Но я не настаиваю.
Пока, я просто советуюсь с тобой. Ты можешь такое обеспечить?
Костя долго рассматривал карту, изредка поглаживая ее темной, с блестящими волосиками на фалангах, большой рукой. Сердце у него не екало, наоборот, им постепенно овладевал жесткий азарт. А что? Не все сидеть! А там, в тылу, можно набедокурить. Можно? Но если наступление неудачное? Что ж… далеко отрываться не будем. Кропт рассказывал, что партизаны когда в окружении дерутся, не отходят от противника, а стараются зайти в его же тыл. И мы можем так же. А потом и выберемся.
Сознание подсказало, что выход этот — неловкий, неверный, но он постарался отогнать эту мысль. Он привык рисковать на снайперской охоте и сейчас, ощущая приближение риска, внутренне подобрался и как бы приподнялся и над собой и над всем, что его окружало.
— Кроме меня есть еще и ребята. Нужно их убедить, потому что на такое дело можно идти только убежденным.
— Ты ж большевик, а они…
— А они — комсомольцы-добровольцы, да еще и москвичи. Все верно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Седьмая рота старшего лейтенанта Чудинова сдала свой участок и землянки соседу слева и вместе с оружием и накопленным скарбом — печами, досками для столов и лавок, полочками, ведрами, навязанными на занятиях фашинами и плетнями и многим, многим иным — подалась на север, вытесняя восьмую роту, которая почти полностью влилась в позиции девятой роты Мкрытчана.
Началась новая оттепель, ветер подул с запада — сырой, стылый, пронизывающий.
Люди вяло ругались. На новых местах все оказалось гораздо хуже, чем на обжитых, хотя и здесь были те же землянки и те же дзоты, но те, оставленные, казались лучше, удобней.
Капитан Басин сразу же вывел в тыл не один взвод из какой-нибудь одной роты, как делал первую половину января, а три взвода — по одному из каждой роты. Поэтому особой тесноты не ощущалось.
На новом месте, конечно, началась работа — исправлялись по своему вкусу землянки и дзоты, спрямлялись ходы сообщения, и у противника наверняка создалось впечатление, что наши войска срочно стали совершенствовать оборону. На войне такое делалось только в том случае, если с передовой часть войск отводилась в тыл, в резерв. А поскольку и сам противник недавно вывел в тыл, в резерв свою дивизию, чтобы отправить ее на юг, он счел такое поведение наших войск вполне закономерным; сохранять военную тайну на войне не так легко, и рано или поздно она разгадывается противником. Вот и наши войска, как, вероятно, думалось противнику, разгадали его секрет и тоже ослабили оборону.
На самом деле все было как раз наоборот — южнее на передовую выдвинулась двумя полками стоявшая до сих пор в резерве советская дивизия. Наше командование тоже отлично понимало, что скрывать ее выдвижение долго не удастся, и потому торопило события. На опушках близких к передовой лесов становились вышедшие из резерва артиллеристы и минометчики. Маскировка и дисциплина у них наладилась жесткая — они даже не пристреливали цели, а пользовались данными стоявших здесь раньше артиллеристов, которые использовали свои орудия как кочующие.
Западный ветер все чаще приносил туманы, снег с кустарников сполз, и ветви сочились влагой. В волглом воздухе звуки распространялись далеко и звонко. Все это тревожило и торопило.
Штаб батальона н НП переместились, а тылы батальона хотели было оставить на месте, но надвинувшиеся части выселили и медпункт вместе с фельдшерицей и Марией, и кухню. Командир хозвзвода оказался похитрее: он потеснился, но конюшни и склад сохранил. Осталась и землянка снайперов: Басин не спешил переводить их поближе к штабу, а приказал им охотиться в той же полосе, что и раньше.
Поздно вечером комбат вызвал Жилина, сухо ответил на приветствие и приказал:
— Садись.
Комбат заметно изменялся в последние дни. Реже улыбался, приказы отдавал резко, обязательно требуя их повторения, смотрел каждому в глаза так, словно пытался разгадать внутреннюю сущность человека, определить, на что тот способен. Но с Жилиным он заговорил мягко, устало, часто потирая лицо ладонями, словно сгоняя дремоту:
— Ты много раз бывал в окружении?
— Раз… семь…
— Как по-твоему, — немцы правильно поступали, когда засылали в наш тыл диверсантов и парашютистов?
— Конечно! Из-за них, проклятых, может, и в окружение попадали. Только наладишься драться по фронту, а в тылу заваруха. Еще и окружения никакого нет, а какая-нибудь слабонервная гнида уже орет: "Окружили!" И не веришь, а… устойчивости уже нет.
Басин склонил черноволосую голову и опять потер ладонями лицо.
— Слушай, а если ты проберешься в тыл противника, за Варшавку, и оттуда ударишь своим отделением по фрицам? Что получится?
У Кости екнуло сердце. Кажется, начинается очень серьезное. И прежде чем ответить, он подумал. И подумал как следует.
— Если они и мы будем сидеть в обороне, то сможем, конечно, первые часы, а может, и сутки, паники наделать. И пощелкаем их порядочно. Но обратно возвращаться не придется. Народ они ушлый, организованный, окружат по всем правилам науки и… музыки не будет.
— Понятно…
— А если мы залезем в их тыл перед нашим наступлением и начнем работу после артподготовки, то… То, обратно же, дел наделаем и, может, вернемся… С музыкой.
— Ты бы пошел? — настороженно вглядываясь Костю, спросил Басин.
— Приказ, товарищ капитан. Такое дело…
Басин долго молчал, потом закурил и рывком вытащил из планшетки карту, развернул ее и жестом подозвал Костю.
— Вот такое положение… Здесь от нас до Варшавки тысяча двести метров. Ничейка — метров сто пятьдесят. По нашим данным, за Варшавкой у противника только огневые артиллерии и минометов, да и те несколько в стороне: прямо перед нами болото. Прежде чем состоится артподготовка, будет действовать наша разведка. Так вот…
— Я понял, товарищ капитан. Но на кой шут разведка, если потом будет артподготовка?
Лучше уж неожиданно. А то разведка может насторожить противника.
— Знаю, — кивнул Басин. — Я тоже против. Но так положено — перед наступлением выслать разведку.
— Так тут же каждый метр и мы, и артиллеристы, да и пехота изучили. Можно сказать, каждого фрица в морду знаем.
— Ладно, Жилин. Не будем спорить — приказ есть приказ. Так вот, если ты со своими ребятами пойдешь вместе с разведчиками? А? Они пошуруют в ближнем тылу, а вы оторветесь, перемахнете Варшавку и дождетесь артподготовки? Возможно такое?
И не ожидая Костяного ответа, заговорил неожиданно горячо:
— Мне ведь что важно? Рассредоточить внимание противника, заставить его смотреть в тыл. В свой тыл. Тогда роты сумеют пробиться. Иначе… Слишком уж стара и сильна у него оборона. И люди… отвыкли наступать. Понимаешь, в чем дело? Но я не настаиваю.
Пока, я просто советуюсь с тобой. Ты можешь такое обеспечить?
Костя долго рассматривал карту, изредка поглаживая ее темной, с блестящими волосиками на фалангах, большой рукой. Сердце у него не екало, наоборот, им постепенно овладевал жесткий азарт. А что? Не все сидеть! А там, в тылу, можно набедокурить. Можно? Но если наступление неудачное? Что ж… далеко отрываться не будем. Кропт рассказывал, что партизаны когда в окружении дерутся, не отходят от противника, а стараются зайти в его же тыл. И мы можем так же. А потом и выберемся.
Сознание подсказало, что выход этот — неловкий, неверный, но он постарался отогнать эту мысль. Он привык рисковать на снайперской охоте и сейчас, ощущая приближение риска, внутренне подобрался и как бы приподнялся и над собой и над всем, что его окружало.
— Кроме меня есть еще и ребята. Нужно их убедить, потому что на такое дело можно идти только убежденным.
— Ты ж большевик, а они…
— А они — комсомольцы-добровольцы, да еще и москвичи. Все верно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95