Тут все пристреляно. По ничейке, полагаю, противник бить не станет. Но на всякий случай убедительно прошу дать дымовых снарядов… у кого они есть. Надо спутать карты.
— А если отрыв снарядов? спросил кто-то.
— От этого никто не гарантирован. Но, как я полагаю, вы, кадровые офицеры, помните довоенную учебу, и, в частности, постановку огневого вала. До сих пор, насколько мне известно, огневого вала вы не организовывали. Вспомните, пожалуйста. — Он резко повернулся к ним лицом. — Понимаете, если вы не поможете, я оборону не прорву, а батальон положу.
Артиллеристы молча переглядывались — все понимали, что огневой вал требует предельной слаженности не только расчетов, но и батарей и дивизионов, словом, всех, кто будет участвовать в его постановке. Но даже при идеальной слаженности подразделений нужен еще и единый центр, который организовывал бы и руководил переносами огня. Все это понимали и надеялись. что комбат сейчас же позвонит начальнику артиллерии полка, согласует с ним эти сложные вопросы, а уж оттуда последуют распоряжения, новый план артподготовки, сигналы и так далее. Но все, хоть и ждали этого. понимали, что до начала боя осталось слишком мало времени, чтобы успеть проделать всю эту огромную штабную работу, результаты которой, конечно же, должен утвердить если не командир дивизии, то хотя бы ее начальник артиллерии.
Басин все решал по-своему. Он обратился к командиру дивизиона, майору:
— Как вы понимаете, времени у нас нет. Вот почему я не приказываю, а прошу вас лично, товарищ майор, — вы старший по званию и по… калибру, примите на себя руководство и ответственность. Имейте в виду — у меня иного выхода нет и власти нет. Я могу только просить.
Артиллеристы молчали. Майор откашлялся:
— Время…
— Вот именно? Потому и прошу — пусть даже не огневой вал. Пусть просто скачок огня.
От первых ко вторым траншеям. Но согласованный по времени. Понимаете — ваш скачок, а мои в атаку. Это можно?
— Полагаю, можно, товарищ капитан… — Майор оглядел артиллеристов. — Есть возражения? Нет? Тогда давайте согласуем сигналы.
Когда артиллеристы разошлись по своим НП, Басин попросил соединить его с командиром полка и, не дав тому опомниться, доложил:
— Задуманное нами не получилось.
Подполковник крякнул, хотел было спросить: "А ты куда смотрел?", но вовремя понял и всю ненужность вопроса и всю сложность положения. Басин уже осторожней сообщил:
— Я приказал создать видимость, что активность имеется только у Мкрытчана и соседа слева. Пусть считают, что все это задумка местного дурака. Вроде той, что была у них перед Новым годом. Если это не удастся, то вас это не коснется — все приму на себя.
Подполковник опять промолчал, оценивая и слова комбата и обстановку. Его резанули басинские слова: "все приму на себя", но, взглянув на карту, подполковник понял мысль комбата, его истинно офицерское благородство — он отводил неприятности от вышестоящего командира…
— Что ж… Спасибо и на этом. Придется докладывать… А в остальном?
— Мелкие коррективы, ничего существенного. С «богами» договорился.
Подполковник уже достаточно хорошо знал Басина, и эти его слова насторожили и в то же время успокоили. Басин попусту рисковать не будет и, уж конечно, не подведет командование.
На всем этом маленьком участке фронта Басин был самым главным, таким, в которого верили или хотели верить больше, чем в бога. Но, оказывается, в первой же передряге он не сделал того, что, по логике, должен был сделать, — спасти разведчиков и снайперов.
Разведчики еще так-сяк… У них судьба такая. А вот снайперы… Где ж это видано — посылать снайперов в тыл противника, на верную смерть. До этого ж додуматься нужно!
Видно, у нас в батальоне все не так, как у людей. Умней всех стараются быть. При Лысове такого не бывало — он людей зря на смерть не посылал. А этот послал.
Смутные эти мысли расползались не столько оформленные в слова, сколько в намеках, взглядах, вздохах, медленно создавая настрой батальона, уверенно ссаживая Басина с тех высот, на которые он был возведен тем же батальонным настроем. И если несколько часов тому назад Басина уважали, даже любили, а главное, верили ему, то теперь его только боялись: сами возносили и сами боялись громов и молний с тех подоблачных высот…
Глава шестнадцатая
Алеша затравленно огляделся, увидел откровенно смеющиеся, тщательно выбритые перед боем лица санитаров и санинструкторов, заглянул в огромные гневные глазищи фельдшерицы и уже набрал воздуха, чтобы выругаться, но вдруг покорился: выругаться при женщине, а тем более при враче, он не мог. От этого боевой запал исчез, и он, сцепив зубы от боли, стянул противно липкие изнутри ватные шаровары, кальсоны и лег на стол.
Пожилой усатый санитар ловко, как многодетная мать своего последнего малыша, счал обмывать Алешин зад. Кроит уткнулся в локоть и чуть не плакал от боли, от стыда, от обиды, но ничего уже поделать не мог: он уже не принадлежал себе.
Фельдшерица сделала укол, потом помазала рану какой-то остро пахнущей дрянью и стала ловко перевязывать Алешу широким шершавым бинтом, ворочая его не по-женски сильными руками, одновременно командуя:
— Приготовьте белье! Дайте запасные шаровары. Степанов! Передайте, чтоб приготовили сани. Поедет в медсанбат.
Когда Алеша слез со стола, бочком протиснулся к нарам, в землянку влетела раскрасневшаяся, весело-деятельная Мария.
Она мельком взглянула на отвернувшегося Алешу и уже иным, почти испуганным голосом спросила:
— Началось?
— Куда ж денешься… — улыбнулась фельдшерица, хотела сказать еще что-то, но санитар притащил второго раненого — разведчика.
Этот был плох — осколки вспороли бок, и в груди у него при каждом судорожном вздохе что-то клокотало и перекатывалось. Мария с ужасом уставилась на фельдшерицу, а та, подобравшись, действовала стремительно н на первый взгляд бессердечно. Грубобессердечно.
Бритвой располосовала одежду, сдернула ее и сразу же всадила переданный санинструктором шприц. Раненый попытался охнуть, по закашлялся — мучительно и беспомощно. По подсохшей крови прокатилось несколько новых, дымящихся на холоде алых струек.
— Потерпи, миленький. Потерпи, родненький! — необыкновенно нежным, воркующим шепотом шелестела фельдшерица, бинтуя и бинтуя это ослабевшее и потому начинающее синеть от холода пробитое тело. Пеленала быстро, как свивальником, иногда покрикивая:
— Сани! Быстро! Потерпи, мок хороший. Потерпи… Сейчас мы тебя хирургу доставим.
Бинт! Он тебя залатает, будешь как новенький. Домой поедешь. Одежду! Приготовить одеяла! Еще на свадьбу пригласишь. и мы с тобой выпьем. Носилки! Степанов, заполняй карточку! Быстро! Тебя как зовут-то, миленький? Николай?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
— А если отрыв снарядов? спросил кто-то.
— От этого никто не гарантирован. Но, как я полагаю, вы, кадровые офицеры, помните довоенную учебу, и, в частности, постановку огневого вала. До сих пор, насколько мне известно, огневого вала вы не организовывали. Вспомните, пожалуйста. — Он резко повернулся к ним лицом. — Понимаете, если вы не поможете, я оборону не прорву, а батальон положу.
Артиллеристы молча переглядывались — все понимали, что огневой вал требует предельной слаженности не только расчетов, но и батарей и дивизионов, словом, всех, кто будет участвовать в его постановке. Но даже при идеальной слаженности подразделений нужен еще и единый центр, который организовывал бы и руководил переносами огня. Все это понимали и надеялись. что комбат сейчас же позвонит начальнику артиллерии полка, согласует с ним эти сложные вопросы, а уж оттуда последуют распоряжения, новый план артподготовки, сигналы и так далее. Но все, хоть и ждали этого. понимали, что до начала боя осталось слишком мало времени, чтобы успеть проделать всю эту огромную штабную работу, результаты которой, конечно же, должен утвердить если не командир дивизии, то хотя бы ее начальник артиллерии.
Басин все решал по-своему. Он обратился к командиру дивизиона, майору:
— Как вы понимаете, времени у нас нет. Вот почему я не приказываю, а прошу вас лично, товарищ майор, — вы старший по званию и по… калибру, примите на себя руководство и ответственность. Имейте в виду — у меня иного выхода нет и власти нет. Я могу только просить.
Артиллеристы молчали. Майор откашлялся:
— Время…
— Вот именно? Потому и прошу — пусть даже не огневой вал. Пусть просто скачок огня.
От первых ко вторым траншеям. Но согласованный по времени. Понимаете — ваш скачок, а мои в атаку. Это можно?
— Полагаю, можно, товарищ капитан… — Майор оглядел артиллеристов. — Есть возражения? Нет? Тогда давайте согласуем сигналы.
Когда артиллеристы разошлись по своим НП, Басин попросил соединить его с командиром полка и, не дав тому опомниться, доложил:
— Задуманное нами не получилось.
Подполковник крякнул, хотел было спросить: "А ты куда смотрел?", но вовремя понял и всю ненужность вопроса и всю сложность положения. Басин уже осторожней сообщил:
— Я приказал создать видимость, что активность имеется только у Мкрытчана и соседа слева. Пусть считают, что все это задумка местного дурака. Вроде той, что была у них перед Новым годом. Если это не удастся, то вас это не коснется — все приму на себя.
Подполковник опять промолчал, оценивая и слова комбата и обстановку. Его резанули басинские слова: "все приму на себя", но, взглянув на карту, подполковник понял мысль комбата, его истинно офицерское благородство — он отводил неприятности от вышестоящего командира…
— Что ж… Спасибо и на этом. Придется докладывать… А в остальном?
— Мелкие коррективы, ничего существенного. С «богами» договорился.
Подполковник уже достаточно хорошо знал Басина, и эти его слова насторожили и в то же время успокоили. Басин попусту рисковать не будет и, уж конечно, не подведет командование.
На всем этом маленьком участке фронта Басин был самым главным, таким, в которого верили или хотели верить больше, чем в бога. Но, оказывается, в первой же передряге он не сделал того, что, по логике, должен был сделать, — спасти разведчиков и снайперов.
Разведчики еще так-сяк… У них судьба такая. А вот снайперы… Где ж это видано — посылать снайперов в тыл противника, на верную смерть. До этого ж додуматься нужно!
Видно, у нас в батальоне все не так, как у людей. Умней всех стараются быть. При Лысове такого не бывало — он людей зря на смерть не посылал. А этот послал.
Смутные эти мысли расползались не столько оформленные в слова, сколько в намеках, взглядах, вздохах, медленно создавая настрой батальона, уверенно ссаживая Басина с тех высот, на которые он был возведен тем же батальонным настроем. И если несколько часов тому назад Басина уважали, даже любили, а главное, верили ему, то теперь его только боялись: сами возносили и сами боялись громов и молний с тех подоблачных высот…
Глава шестнадцатая
Алеша затравленно огляделся, увидел откровенно смеющиеся, тщательно выбритые перед боем лица санитаров и санинструкторов, заглянул в огромные гневные глазищи фельдшерицы и уже набрал воздуха, чтобы выругаться, но вдруг покорился: выругаться при женщине, а тем более при враче, он не мог. От этого боевой запал исчез, и он, сцепив зубы от боли, стянул противно липкие изнутри ватные шаровары, кальсоны и лег на стол.
Пожилой усатый санитар ловко, как многодетная мать своего последнего малыша, счал обмывать Алешин зад. Кроит уткнулся в локоть и чуть не плакал от боли, от стыда, от обиды, но ничего уже поделать не мог: он уже не принадлежал себе.
Фельдшерица сделала укол, потом помазала рану какой-то остро пахнущей дрянью и стала ловко перевязывать Алешу широким шершавым бинтом, ворочая его не по-женски сильными руками, одновременно командуя:
— Приготовьте белье! Дайте запасные шаровары. Степанов! Передайте, чтоб приготовили сани. Поедет в медсанбат.
Когда Алеша слез со стола, бочком протиснулся к нарам, в землянку влетела раскрасневшаяся, весело-деятельная Мария.
Она мельком взглянула на отвернувшегося Алешу и уже иным, почти испуганным голосом спросила:
— Началось?
— Куда ж денешься… — улыбнулась фельдшерица, хотела сказать еще что-то, но санитар притащил второго раненого — разведчика.
Этот был плох — осколки вспороли бок, и в груди у него при каждом судорожном вздохе что-то клокотало и перекатывалось. Мария с ужасом уставилась на фельдшерицу, а та, подобравшись, действовала стремительно н на первый взгляд бессердечно. Грубобессердечно.
Бритвой располосовала одежду, сдернула ее и сразу же всадила переданный санинструктором шприц. Раненый попытался охнуть, по закашлялся — мучительно и беспомощно. По подсохшей крови прокатилось несколько новых, дымящихся на холоде алых струек.
— Потерпи, миленький. Потерпи, родненький! — необыкновенно нежным, воркующим шепотом шелестела фельдшерица, бинтуя и бинтуя это ослабевшее и потому начинающее синеть от холода пробитое тело. Пеленала быстро, как свивальником, иногда покрикивая:
— Сани! Быстро! Потерпи, мок хороший. Потерпи… Сейчас мы тебя хирургу доставим.
Бинт! Он тебя залатает, будешь как новенький. Домой поедешь. Одежду! Приготовить одеяла! Еще на свадьбу пригласишь. и мы с тобой выпьем. Носилки! Степанов, заполняй карточку! Быстро! Тебя как зовут-то, миленький? Николай?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95