А если человек пишет полотно, которым восторгаются миллионы, — это совсем другое...
— Ну, ты загнула насчет миллионов! Например, у меня есть пацан знакомый. Он, правда, из скинов, мы с ними иногда деремся, но зато он такие граффити на стенках малюет — закачаешься!
— А твой знакомый не пробовал рисовать не на стенах, а, скажем, на бумаге и дарить свои картины или продавать?
— Ха, да кто ему разрешит? Там на нацистской символике замешено.
— Получается, что твой знакомый скин самовыражается, не заботясь о том, будет ли его творчество приятно или полезно другим? Сашенька, ты слышал об императиве Канта?
— А, был такой чувак... — напрягся я.
— Неважно... — Лизу уже несло дальше. — Я всего лишь пытаюсь доказать, что если все люди, без исключения, будут действовать в интересах общества, то самовыражение соединится с творчеством. Отпадет необходимость в дегенеративных акциях...м-м-м... Ты опять обиделся?
— Значит, коли я иногда ругаюсь, то я дегенерат?
— Ни в коем случае. Возьмем, для примера, паровоз, тепловоз и электровоз. Эти механизмы подчинены единой задаче — перевозке пассажиров и грузов, но у них очень разный коэффициент полезного действия. Нелепо обозвать паровоз дегенератом, согласен? Но ведь паровоз не в состоянии сам измениться и улучшить свои показатели, а человек вполне в состоянии. Людям мешают это сделать тысячи причин...
— Что сделать? Поумнеть?
— В том числе и поумнеть. Стать добрее, раскрыть свой потенциал, проявить таланты в полной мере. Людей отягощают ложные представления, внедренные с детства. Зависть, ревность, стремление к власти, страх перед болезнью, боязнь осрамиться в глазах противоположного пола... Последнее нам и показал режиссер спектакля. Впрочем, список ты можешь продолжить и сам.
— Ну, и что же делать, если все так плохо?
— Не так уж плохо, Саша, но рецепт только один. Чтобы поднять свой КПД до высшего уровня, надо прекратить подозревать других в дурных намерениях и жить на общее благо.
— Так не бывает, — отмахнулся я. — Вокруг столько придурков...
— Если жить для общего блага, не понадобятся слова-паразиты, — словно не слыша меня, продолжала Лиза. — Напротив, каждому захочется выражать мысли более глубоко, используя весь потенциал языка.
— А ты разве так можешь? — не вытерпел я. — Красиво языком чесать и я умею. А жить для всех — это только святые могут всякие! Кому охота, чтобы тебя за дурака принимали?
— А ты меня принимаешь за дуру? — улыбнулась она. — Если тебя это действительно интересует, то я стараюсь каждый свой поступок оценивать с точки зрения всеобщей пользы. И мне намного легче жить, чем тебе. Я как тот волшебный паровозик, что сам превращается в электровоз...
Некоторое время я таращился на нее и только разевал рот. В башке вертелись бессвязные обрывки мыслей, вспоминались какие-то секты, куда заманивают добрыми посулами, вспомнилась передача про монашек, которые добровольно ездят в Африку лечить проказу, и все такое...
— И когда ты станешь электровозом? — наконец нашелся я.
— Очень нескоро, — серьезно ответила Лиза. — Невозможно достичь гармонии в одиночку.
— Но когда-нибудь станешь?
— Обязательно.
— И что тогда? Воспаришь?
— Ах, вот ты о чем? — Макина ловко сделала вид, что не замечает издевки. — Тебе требуется материальное доказательство? Боишься продешевить? Вдруг начнешь творить добро и не получишь никакой отдачи, да, Саша? Вам всем так хочется поверить во что-то высокое, но при этом получить взамен хоть маленькое чудо? — Она задумалась и как-то даже погрустнела, но потом снова улыбнулась. — Хорошо, Сашенька, я готова дать тебе доказательства.
— Доказательства чего?
— Я могу показать тебе, на что способен мыслящий разум, если он не подчиняет себя желудку и железам внутренней секреции.
Краснеть дальше мне было некуда, разве что порвать себе физиономию и измазаться кровью снаружи.
— Это мы проходили, — грубовато заявил я. — Классе в третьем. «Человек — звучит гордо », и прочая туфта.
— Хорошо, а как ты считаешь, почему человек устроен именно так? Зачем ему такой сложный мозг, глаза, уши, обоняние?
— Ну, это... Познавать мир! — брякнул я и даже загордился собственной прозорливостью, поскольку Лиза снова хлопнула в ладоши.
— «Человек» звучит точно так же, как слово «паровоз», — сказала Лиза. — Но если собрать миллиард паровозов, получится огромная куча бесполезной стали, и мир эта куча не познает. Но всего тысяча доброжелательных, свободных от ненависти и подозрений людей способны овладеть любым знанием.
— И ты знаешь, где найти хотя бы тысячу таких героев?
— Больше чем тысячу. Я выросла и долгое время жила в таком обществе.
«Как же, — подумал я, — видели мы, где ты выросла. Ни дорог, ни телефонов, небось, баптисты какие-то...»
— Заметано, — сказал я. — Давай свое доказательство. Ну, что добрым людям, не таким, как я, знания даются легче!
— Попробуй предложить что-нибудь сам, — скромно сказала Лиза.
— Да вот, хотя бы... — Я пометался взглядом по стенам театрального буфета, и тут меня осенило. — Ты в шахматы умеешь играть?
Видать, у того театра, где мы были, своей сцены пока не имелось, и выступали они в обветшалом Доме культуры. Так что на стенках были развешаны плакаты насчет всяких там кружков, секций и прочая лабуда. В том числе и большое объявление о шахматном турнире.
Сколько времени прошло с того дня, а до сих пор, как вспомню — так жутко стыдно становится. Повел я себя, конечно, как сопляк...
— Шахматы?.. — рассеянно переспросила Макина, и я злорадно ухмыльнулся про себя, что подловил эту зазнайку. — Шахматы... Ведь это игра основана на логических построениях?
— Еще бы! — говорю. — Это тебе не картинки разглядывать, тут думать нужно.
— Пойдем, — просто сказала Лиза. — А ты мне объяснишь правила игры? Я читала, но никогда не пробовала.
Тут мне стало неловко: я четко видел, что она не врет, но отступать было поздно. Лиза уже запихнула в карман бутылочку с водой и поджидала меня. И мы потопали по скрипящим паркетам Дома культуры в дальний флигель, где собирались яйцеголовые шахматисты. Оказывается, в то воскресенье у них намечался сеанс одновременной игры, и участвовали не все желающие, а только члены их тусовки. Пускали всех, а за столиками сгорбились человек двенадцать, остальные сбились в кучу, листали блокнотики и переговаривались шепотом. Я слегка прибалдел, когда увидел, сколько народу прется от этих шахмат. То есть мы играли иногда, у Гошки даже часы специальные есть, чтобы на скорость лупить, так что правила я помнил. Самое забавное, что там не только пердуны собрались с палочками, но и молодняка достаточно, и девчонки были.
Начал я Лизе правила объяснять. Она кивает так рассеянно, а сама следит за теми, кто на скорость режется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
— Ну, ты загнула насчет миллионов! Например, у меня есть пацан знакомый. Он, правда, из скинов, мы с ними иногда деремся, но зато он такие граффити на стенках малюет — закачаешься!
— А твой знакомый не пробовал рисовать не на стенах, а, скажем, на бумаге и дарить свои картины или продавать?
— Ха, да кто ему разрешит? Там на нацистской символике замешено.
— Получается, что твой знакомый скин самовыражается, не заботясь о том, будет ли его творчество приятно или полезно другим? Сашенька, ты слышал об императиве Канта?
— А, был такой чувак... — напрягся я.
— Неважно... — Лизу уже несло дальше. — Я всего лишь пытаюсь доказать, что если все люди, без исключения, будут действовать в интересах общества, то самовыражение соединится с творчеством. Отпадет необходимость в дегенеративных акциях...м-м-м... Ты опять обиделся?
— Значит, коли я иногда ругаюсь, то я дегенерат?
— Ни в коем случае. Возьмем, для примера, паровоз, тепловоз и электровоз. Эти механизмы подчинены единой задаче — перевозке пассажиров и грузов, но у них очень разный коэффициент полезного действия. Нелепо обозвать паровоз дегенератом, согласен? Но ведь паровоз не в состоянии сам измениться и улучшить свои показатели, а человек вполне в состоянии. Людям мешают это сделать тысячи причин...
— Что сделать? Поумнеть?
— В том числе и поумнеть. Стать добрее, раскрыть свой потенциал, проявить таланты в полной мере. Людей отягощают ложные представления, внедренные с детства. Зависть, ревность, стремление к власти, страх перед болезнью, боязнь осрамиться в глазах противоположного пола... Последнее нам и показал режиссер спектакля. Впрочем, список ты можешь продолжить и сам.
— Ну, и что же делать, если все так плохо?
— Не так уж плохо, Саша, но рецепт только один. Чтобы поднять свой КПД до высшего уровня, надо прекратить подозревать других в дурных намерениях и жить на общее благо.
— Так не бывает, — отмахнулся я. — Вокруг столько придурков...
— Если жить для общего блага, не понадобятся слова-паразиты, — словно не слыша меня, продолжала Лиза. — Напротив, каждому захочется выражать мысли более глубоко, используя весь потенциал языка.
— А ты разве так можешь? — не вытерпел я. — Красиво языком чесать и я умею. А жить для всех — это только святые могут всякие! Кому охота, чтобы тебя за дурака принимали?
— А ты меня принимаешь за дуру? — улыбнулась она. — Если тебя это действительно интересует, то я стараюсь каждый свой поступок оценивать с точки зрения всеобщей пользы. И мне намного легче жить, чем тебе. Я как тот волшебный паровозик, что сам превращается в электровоз...
Некоторое время я таращился на нее и только разевал рот. В башке вертелись бессвязные обрывки мыслей, вспоминались какие-то секты, куда заманивают добрыми посулами, вспомнилась передача про монашек, которые добровольно ездят в Африку лечить проказу, и все такое...
— И когда ты станешь электровозом? — наконец нашелся я.
— Очень нескоро, — серьезно ответила Лиза. — Невозможно достичь гармонии в одиночку.
— Но когда-нибудь станешь?
— Обязательно.
— И что тогда? Воспаришь?
— Ах, вот ты о чем? — Макина ловко сделала вид, что не замечает издевки. — Тебе требуется материальное доказательство? Боишься продешевить? Вдруг начнешь творить добро и не получишь никакой отдачи, да, Саша? Вам всем так хочется поверить во что-то высокое, но при этом получить взамен хоть маленькое чудо? — Она задумалась и как-то даже погрустнела, но потом снова улыбнулась. — Хорошо, Сашенька, я готова дать тебе доказательства.
— Доказательства чего?
— Я могу показать тебе, на что способен мыслящий разум, если он не подчиняет себя желудку и железам внутренней секреции.
Краснеть дальше мне было некуда, разве что порвать себе физиономию и измазаться кровью снаружи.
— Это мы проходили, — грубовато заявил я. — Классе в третьем. «Человек — звучит гордо », и прочая туфта.
— Хорошо, а как ты считаешь, почему человек устроен именно так? Зачем ему такой сложный мозг, глаза, уши, обоняние?
— Ну, это... Познавать мир! — брякнул я и даже загордился собственной прозорливостью, поскольку Лиза снова хлопнула в ладоши.
— «Человек» звучит точно так же, как слово «паровоз», — сказала Лиза. — Но если собрать миллиард паровозов, получится огромная куча бесполезной стали, и мир эта куча не познает. Но всего тысяча доброжелательных, свободных от ненависти и подозрений людей способны овладеть любым знанием.
— И ты знаешь, где найти хотя бы тысячу таких героев?
— Больше чем тысячу. Я выросла и долгое время жила в таком обществе.
«Как же, — подумал я, — видели мы, где ты выросла. Ни дорог, ни телефонов, небось, баптисты какие-то...»
— Заметано, — сказал я. — Давай свое доказательство. Ну, что добрым людям, не таким, как я, знания даются легче!
— Попробуй предложить что-нибудь сам, — скромно сказала Лиза.
— Да вот, хотя бы... — Я пометался взглядом по стенам театрального буфета, и тут меня осенило. — Ты в шахматы умеешь играть?
Видать, у того театра, где мы были, своей сцены пока не имелось, и выступали они в обветшалом Доме культуры. Так что на стенках были развешаны плакаты насчет всяких там кружков, секций и прочая лабуда. В том числе и большое объявление о шахматном турнире.
Сколько времени прошло с того дня, а до сих пор, как вспомню — так жутко стыдно становится. Повел я себя, конечно, как сопляк...
— Шахматы?.. — рассеянно переспросила Макина, и я злорадно ухмыльнулся про себя, что подловил эту зазнайку. — Шахматы... Ведь это игра основана на логических построениях?
— Еще бы! — говорю. — Это тебе не картинки разглядывать, тут думать нужно.
— Пойдем, — просто сказала Лиза. — А ты мне объяснишь правила игры? Я читала, но никогда не пробовала.
Тут мне стало неловко: я четко видел, что она не врет, но отступать было поздно. Лиза уже запихнула в карман бутылочку с водой и поджидала меня. И мы потопали по скрипящим паркетам Дома культуры в дальний флигель, где собирались яйцеголовые шахматисты. Оказывается, в то воскресенье у них намечался сеанс одновременной игры, и участвовали не все желающие, а только члены их тусовки. Пускали всех, а за столиками сгорбились человек двенадцать, остальные сбились в кучу, листали блокнотики и переговаривались шепотом. Я слегка прибалдел, когда увидел, сколько народу прется от этих шахмат. То есть мы играли иногда, у Гошки даже часы специальные есть, чтобы на скорость лупить, так что правила я помнил. Самое забавное, что там не только пердуны собрались с палочками, но и молодняка достаточно, и девчонки были.
Начал я Лизе правила объяснять. Она кивает так рассеянно, а сама следит за теми, кто на скорость режется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87