Возвращаясь с уловом, порой недосчитывались одного, а то и двух – ведь море часто требует жертв. Это уже закон, так создал О?дин этот мир.
Скамкель, сын Траина, – мужчина, перешагнувший за сорок зим, многократно плававший и на юг и на север, собственными глазами видавший клыкастое чудовище, живущее во льдах, – сказал Гуннару:
– Не нравится мне твой парус. Не кажется ли тебе, что нижняя часть немного сопрела? А северные ветры как раз того и ждут.
– Вижу, – ответствовал Гупнар, – но не приложу ума, что делать.
– Отрежь эту сопревшую часть, а я дам тебе кусок крепкой ткани. Можно подумать, что такой способ не известен тебе.
Гуннар сказал на это:
– Известен, конечно. Но латаный парус – словно латаные башмаки. Разве это к лицу настоящему моряку?
– Все зависит от того, как залатать. Если хорошо пришить, так шов будет крепче целого места.
– Это верно…
Гуннар любил, чтобы на корабле все было ладно. Чтобы парус как парус, руль как руль: послушный, легкий и в то же время мощный, чтобы мог он сладить с любой волной и любым течением. А еще и корпус: это – главное. Весною здесь обычно на весь берег пахло варом: это Гуннар смолил свой корабль – основательно, со знанием дела, неторопливо. Он был хозяин рачительный, все у него стояло на своем месте и все шло в свое время в дело – до последней щепы.
Была работа у Кари, и немалая: он внимательно, как наказывал отец, осматривал каждый шов, каждый стык и выковыривал все трухлявое или сопревшее за зиму. Кари работал по левому борту, отец – по правому.
– Сын мой, – еще ребенком слышал Карп, – что есть первый друг человека?
– Корабль, – отвечал мальчик.
– А самый первый враг корабля?
– Вода.
– Верно, сын мой. Поэтому никогда не уставай вовремя конопатить днище и борта. И смолить как положено.
Вот они и конопатили и смолили корабль – от зари до зари. А дни уже стояли длинные.
Вечерами у очага рассаживались мужчины. Напротив них – женщины. Пахло жареным мясом. Пахло сладким дымом…
Скамкель – мастак на разные россказни – говорил:
– Когда мы шли на север за треской, занесло нас течением далеко на запад. И ветер дул на запад. Гребцы выбивались из последних сил. И попался нам остров. Очень небольшой, чуть побольше твоего двора, Гуннар. Он лежал немного справа по курсу, и носовой штевень приходился по самой левой береговой кромке острова… И вдруг остров зашевелился…
На этом месте Скамкель умолкал. Дети жались к матери, затаив дыхание, ждали, что же будет дальше, а взрослые улыбались: они надеялись, что все обойдется, все переборет корабль, на котором место кормчего занимал сам Скамкель. Хотя рассказы о живых островах и не были в диковинку, однако лишний раз было любопытно поговорить о них.
Следовало попросить (это уже знали все):
– Дальше, Скамкель, дальше… Что же стряслось с тем живым островом?
– А кто сказал, что он живой?
– Ты сам. Только что.
– Нет.
– Как – нет? Он же двигался.
– Не двигался, а шевелился. Это вещи разные. Ветер шевелит деревья. О?дин может пошевелить даже гору.
– Будь по-твоему, Скамкель. Скажи, ради всех богов, что было после?
– Так слушайте же. Остров и на самом деле зашевелился, как если бы это было живое существо.
– Рыба, что ли? Кит?
– Да, может быть. Но рыба – огромная, необъятная. Только не вся рыба, а ее спина. Это надо вообразить себе! Огромная спина, а какова же сама рыба? От хвоста до морды, которые были погружены в воду. А? Какова, спрашивается? Был с нами некий Торгейр. Детина с мачту, а грудь – пошире и прочнее штевня носового. Он мог один съесть половину жареного лося и выпить полбочки пива. Этот самый Торгейр, увидев остров, который ворочался, подобно огромному моржу, упал за борт. «Торгейр за бортом!» – крикнул рулевой. А уж было сумеречно, солнце давно село на воду и погасло. Наш корабль несло на остров, правда, чуть левее его. А вода уже вся почернела от сумерек, стала точно железная, только урчала немного под днищем корабля…
На этом месте каждый вел себя по-своему: кто неприметно улыбался, кто и взаправду, разинув рот, дивился рассказу, а кто из детей дрожал от страха и крепче жался к старшим. Так бывало всегда, когда рассказывал свои были-небылицы этот самый Скамкель.
Однако же от него неизменно требовали окончания всей этой истории, и Скамкель продолжал так:
– «Торгейр за бортом!» Разумеется, это несчастье. Первое дело моряка – бросаться на помощь. Кидать конец в воду или самому прыгать. Это – смотря по обстоятельствам. И вот случилось так, что все загляделись на этот самый живой остров, как вы его называете. Ведь если это какое-то морское чудище, оно может перевернуть корабль, и тогда помощь понадобится не только Торгейру, а и каждому из нас. Но кто тогда поможет? Лишь бог, великий Один. Да и тот – едва ли… Мы ждали, что будет, а рулевой налегал на весло и направлял корабль левее, все левее кромки. Он знал, что следует делать.
– Постой, Скамкель, если человек за бортом, то как же можно плыть, да еще поворачивать куда-то влево?
– А что прикажешь делать?
– Хотя бы бросить конец.
– Бросить конец? А разве я не сказал, что бросили? Какой же я дурак! Конечно же бросили!
– И он ухватился за него?
– Кто – он?
– Торгейр.
– Ах, он… Нет, он не стал хвататься. Когда мы приблизились к кромке, нам рукой махал сам Торгейр. Он стоял на острове, или на рыбе, или морском чудище, – называйте как угодно! – и махал нам рукой. И при этом что-то кричал.
– Он просил о помощи?
– Кто мог определить это? Нас несло мимо. Не было никаких сил удержать корабль. Он плыл точно форель на самой что ни на есть речной быстрине. Нас унесло далеко, а Торгейр со своим островом исчез в темноте.
– И он остался на острове?
Скамкель молчал.
И вскоре уходил. Все так же молча. Выговорившись вдоволь.
Наверное, была это пустая болтовня, но слушали его с большим интересом.
X
Скальда Кари нашел на болоте. А где же быть ему, если в яме, что за домом, лежат поленья и заготовлена болотная земля?
Эта яма служила Тейту большую службу: он в ней выплавлял железо, которое потом ковал с превеликим мастерством. Недаром же говаривал он: «Я полагаю так: то, что я скую, – получше моей песни, даже той, которая из самой глубины души». Кари не всегда соглашался с этим: у скальда бывали песни незабываемые. А это кое-что да значит!
Тейт стоял в болоте по колено и лопатой добывал бурую землю. И все это он раскидывал вокруг себя, чтобы скорее высохло на солнце.
Скальд объяснил:
– Я хочу выковать для тебя меч. Ты обязан носить его. Не маленький! Да и сам ты, наверное, почувствовал себя не очень уютно, когда перед тобой выросли, как из-под земли, те три всадника. Верно говорю?
– Да, – признался Кари, – у меня по спине пробежал холод. Но не от трусости…
– Это неважно – отчего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Скамкель, сын Траина, – мужчина, перешагнувший за сорок зим, многократно плававший и на юг и на север, собственными глазами видавший клыкастое чудовище, живущее во льдах, – сказал Гуннару:
– Не нравится мне твой парус. Не кажется ли тебе, что нижняя часть немного сопрела? А северные ветры как раз того и ждут.
– Вижу, – ответствовал Гупнар, – но не приложу ума, что делать.
– Отрежь эту сопревшую часть, а я дам тебе кусок крепкой ткани. Можно подумать, что такой способ не известен тебе.
Гуннар сказал на это:
– Известен, конечно. Но латаный парус – словно латаные башмаки. Разве это к лицу настоящему моряку?
– Все зависит от того, как залатать. Если хорошо пришить, так шов будет крепче целого места.
– Это верно…
Гуннар любил, чтобы на корабле все было ладно. Чтобы парус как парус, руль как руль: послушный, легкий и в то же время мощный, чтобы мог он сладить с любой волной и любым течением. А еще и корпус: это – главное. Весною здесь обычно на весь берег пахло варом: это Гуннар смолил свой корабль – основательно, со знанием дела, неторопливо. Он был хозяин рачительный, все у него стояло на своем месте и все шло в свое время в дело – до последней щепы.
Была работа у Кари, и немалая: он внимательно, как наказывал отец, осматривал каждый шов, каждый стык и выковыривал все трухлявое или сопревшее за зиму. Кари работал по левому борту, отец – по правому.
– Сын мой, – еще ребенком слышал Карп, – что есть первый друг человека?
– Корабль, – отвечал мальчик.
– А самый первый враг корабля?
– Вода.
– Верно, сын мой. Поэтому никогда не уставай вовремя конопатить днище и борта. И смолить как положено.
Вот они и конопатили и смолили корабль – от зари до зари. А дни уже стояли длинные.
Вечерами у очага рассаживались мужчины. Напротив них – женщины. Пахло жареным мясом. Пахло сладким дымом…
Скамкель – мастак на разные россказни – говорил:
– Когда мы шли на север за треской, занесло нас течением далеко на запад. И ветер дул на запад. Гребцы выбивались из последних сил. И попался нам остров. Очень небольшой, чуть побольше твоего двора, Гуннар. Он лежал немного справа по курсу, и носовой штевень приходился по самой левой береговой кромке острова… И вдруг остров зашевелился…
На этом месте Скамкель умолкал. Дети жались к матери, затаив дыхание, ждали, что же будет дальше, а взрослые улыбались: они надеялись, что все обойдется, все переборет корабль, на котором место кормчего занимал сам Скамкель. Хотя рассказы о живых островах и не были в диковинку, однако лишний раз было любопытно поговорить о них.
Следовало попросить (это уже знали все):
– Дальше, Скамкель, дальше… Что же стряслось с тем живым островом?
– А кто сказал, что он живой?
– Ты сам. Только что.
– Нет.
– Как – нет? Он же двигался.
– Не двигался, а шевелился. Это вещи разные. Ветер шевелит деревья. О?дин может пошевелить даже гору.
– Будь по-твоему, Скамкель. Скажи, ради всех богов, что было после?
– Так слушайте же. Остров и на самом деле зашевелился, как если бы это было живое существо.
– Рыба, что ли? Кит?
– Да, может быть. Но рыба – огромная, необъятная. Только не вся рыба, а ее спина. Это надо вообразить себе! Огромная спина, а какова же сама рыба? От хвоста до морды, которые были погружены в воду. А? Какова, спрашивается? Был с нами некий Торгейр. Детина с мачту, а грудь – пошире и прочнее штевня носового. Он мог один съесть половину жареного лося и выпить полбочки пива. Этот самый Торгейр, увидев остров, который ворочался, подобно огромному моржу, упал за борт. «Торгейр за бортом!» – крикнул рулевой. А уж было сумеречно, солнце давно село на воду и погасло. Наш корабль несло на остров, правда, чуть левее его. А вода уже вся почернела от сумерек, стала точно железная, только урчала немного под днищем корабля…
На этом месте каждый вел себя по-своему: кто неприметно улыбался, кто и взаправду, разинув рот, дивился рассказу, а кто из детей дрожал от страха и крепче жался к старшим. Так бывало всегда, когда рассказывал свои были-небылицы этот самый Скамкель.
Однако же от него неизменно требовали окончания всей этой истории, и Скамкель продолжал так:
– «Торгейр за бортом!» Разумеется, это несчастье. Первое дело моряка – бросаться на помощь. Кидать конец в воду или самому прыгать. Это – смотря по обстоятельствам. И вот случилось так, что все загляделись на этот самый живой остров, как вы его называете. Ведь если это какое-то морское чудище, оно может перевернуть корабль, и тогда помощь понадобится не только Торгейру, а и каждому из нас. Но кто тогда поможет? Лишь бог, великий Один. Да и тот – едва ли… Мы ждали, что будет, а рулевой налегал на весло и направлял корабль левее, все левее кромки. Он знал, что следует делать.
– Постой, Скамкель, если человек за бортом, то как же можно плыть, да еще поворачивать куда-то влево?
– А что прикажешь делать?
– Хотя бы бросить конец.
– Бросить конец? А разве я не сказал, что бросили? Какой же я дурак! Конечно же бросили!
– И он ухватился за него?
– Кто – он?
– Торгейр.
– Ах, он… Нет, он не стал хвататься. Когда мы приблизились к кромке, нам рукой махал сам Торгейр. Он стоял на острове, или на рыбе, или морском чудище, – называйте как угодно! – и махал нам рукой. И при этом что-то кричал.
– Он просил о помощи?
– Кто мог определить это? Нас несло мимо. Не было никаких сил удержать корабль. Он плыл точно форель на самой что ни на есть речной быстрине. Нас унесло далеко, а Торгейр со своим островом исчез в темноте.
– И он остался на острове?
Скамкель молчал.
И вскоре уходил. Все так же молча. Выговорившись вдоволь.
Наверное, была это пустая болтовня, но слушали его с большим интересом.
X
Скальда Кари нашел на болоте. А где же быть ему, если в яме, что за домом, лежат поленья и заготовлена болотная земля?
Эта яма служила Тейту большую службу: он в ней выплавлял железо, которое потом ковал с превеликим мастерством. Недаром же говаривал он: «Я полагаю так: то, что я скую, – получше моей песни, даже той, которая из самой глубины души». Кари не всегда соглашался с этим: у скальда бывали песни незабываемые. А это кое-что да значит!
Тейт стоял в болоте по колено и лопатой добывал бурую землю. И все это он раскидывал вокруг себя, чтобы скорее высохло на солнце.
Скальд объяснил:
– Я хочу выковать для тебя меч. Ты обязан носить его. Не маленький! Да и сам ты, наверное, почувствовал себя не очень уютно, когда перед тобой выросли, как из-под земли, те три всадника. Верно говорю?
– Да, – признался Кари, – у меня по спине пробежал холод. Но не от трусости…
– Это неважно – отчего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43