Так рассуждал Эвар. И поздно вечером, когда угасал огонь и клонило ко сну, его товарищи думали:
«Недаром же Эвар – голова всему нашему делу! С таким и помирать не страшно».
А Эвар с каждым днем все больше стращал необычными испытаниями, говорил о том, что капля дождя в открытом море может быть дороже самого-самого драгоценного камня. Эти слова говорились не впустую. Они заставляли думать, или, как выражались южане, шевелить мозгами.
Все были в сборе и работали не покладая рук. Недоставало только Кари, сына Гуннара…
IX
Гуннар сказал:
– Человек в лесу подобен волку. Он и впрямь становится волком.
– Не всегда, – заметила хозяйка. – Не всякий.
– Из тысячи – один не становится, – сказал Гуннар.
X
Гудрид не выходила из своей горницы. И никто не смел входить к ней, кроме ее матери – мудрой и гордой Ауд, дочери Рагнара, сына Гилли. Ее сосватал Скегги, когда ей минуло тринадцать зим. Она родила трех сыновей и двух дочерей, старшей из которых была Гудрид. Все трое сыновей утонули во время походов в северные моря. Это были настоящие богатыри, но море одолело их. И Скегги спрашивал себя: «Кто же отомстит за поруганную Гудрид?»
У него были родичи далеко на юге. И на севере были. Он послал к ним людей, чтобы сообщить им, что, возможно, понадобится их помощь. Но о Гудрид не велел говорить ни слова.
Гудрид готовилась к плаванию. Она вязала себе теплые одеяния. А думала только о Кари. Ждала вестей от него.
Скегги и Ауд готовили запасы солонины, меда, хлеба и браги и еще отвара из трав на случай простудного заболевания. Они имели в виду и Кари. Поэтому запасы дорожные они не только удвоили, но и утроили. Рассуждали так: «Если судьба от сердца отрывает любимое дитя, то пусть заберет дочь с собою все, что пожелает. Все это сгодится в дороге».
Гудрид ждала…
XI
Вот начало одной из песен, сложенных Тейтом:
Человек приходит в этот мир,
подобно подснежнику.
Подобно подснежнику, он рвется
из мрака и холода
К свету и теплу весны.
Он растет, подобно сосне-великану…
Человек любит землю, его взрастившую,
Он отдает ей жизнь, если кто
посмеет попрать ее,
Эту землю…
Дальше речь шла о тех, кто уходит на поиски новых земель, о горечи расставаний, об опасностях, поджидающих на неизведанных путях.
Но человек уходит за море,
Уходит в небытие, унося с собой
слезы потаенные
И горечь зим,
Прожитых на земле, вечно холодной
как лед…
Эту песню, как полагал – и справедливо полагал – скальд, навеяло ему великое несчастье, павшее на Гудрид и Кари, на два любящих сердца.
XII
Кари и Сигфус продирались сквозь чащу к роднику, который люди нарекли Оленьим Глазом. Это название пристало воде, которая вырывалась на свет из каменного корыта. А иначе никак не назовешь это ложе, не превышавшее размерами деревянное корыто, которое женщины употребляют для стирки.
Родник словно бы украсил искусный каменотес: с трех сторон обрамляли его мшистые скалы, высотою в полтора человеческих роста.
Родник давал начало чистой как слеза речке, которая протекала по лесной чащобе. Воистину исток этот был сравним с оленьим глазом – таким живым, лучистым и доверчивым. Он как бы глядел в самое небо, он как бы видел солнце и звезды, а в лунные летние вечера можно было подумать, что месяц опустился в каменное корыто, чтобы умыться в нем и снова вернуться в свое небесное лоно. Это был воистину Олений Глаз! Местоположение родника тоже было примечательным. Это была лесная прогалина шагов тридцать в длину и десять в ширину. Можно сказать, гостиная в доме крепкого бонда – опрятная, всегда тщательно прибранная.
Летом вода была холодная: если сделать хороший глоток, то от нее могли заболеть зубы. А зимою она не замерзала – казалась слегка подогретой. Говорили: родник целебный и сами лесные божества устроили так, чтобы щедрые на дары могли отдохнуть у каменного корыта и полечить раны либо болячки свои.
Кари вышел на прогалину, а за ним Сигфус. И тут они увидели: у родника сидели Фроди и Эгиль, а с ними – еще некий юнец. Те о чем-то болтали, пригоршнями черпали родниковую воду и пили ее. Они не видели нежданных пришельцев, ибо находились спиною к ним.
– Хорошо, когда зверь на ловца бежит, – сказал Кари нарочно громко.
Трое у родника живо повернули головы и увидели двух мужчин, которых признали не сразу.
Фроди первым распознал Кари и сказал:
– Неплохо бы спросить позволения, если топчешься там, где все места заняты.
– Все места в лесу никем не могут быть заняты, – возразил Кари.
– Но в лесу не место дерзить порядочным бондам.
Кари сказал:
– Относительно порядочности мы еще поговорим. Что же до леса, то он принадлежит божествам, а люди лишь вымаливают у них свое местечко.
– Это мудрые слова. Но прежде мудрецу, произносящему их, следовало бы привести себя в порядок. А то, я вижу, ты весь в колючках и грязи. Да и товарищу твоему посоветовал бы то же.
– Я не конунг, и одежда моя простецкая.
– Оно и видно, – засмеялся Фроди. – Но ты и не жрец, чтобы болтать о божествах.
Кари стоял на месте, не делая ни шагу – ни вперед, ни назад. То же самое и Сигфус. А эти, у родника, тоже сидели на камнях, как сидели до появления Кари и Сигфуса.
У Фроди, видно, не было желания продолжать разговор. Он сказал:
– Если дорога ваша пролегает мимо этого родника – она свободна. Но если вы собираетесь расположиться на этом месте – то ошиблись и даже очень. Здесь никому не будет позволено обосноваться даже на короткое время. Разве что конунгу, если пожалует он со своей свитой. – И обратясь к Эгилю: – Ясно ли сказано, Эгиль?
– И ясно и разумно, – со злостью бросил Эгиль.
– Да, я не конунг и не жрец родовой, – сказал Кари. – Я тот, от которого тебе не поздоровится.
Сигфус подивился словам Кари – и тону, и твердости, и угрозе, которые содержались в этих словах. Так мог говорить только известный берсерк, очень славный и опытный боец. Этих качеств за Кари до сего дня не числилось…
– Вы только послушайте! – возмущенно обратился к Эгилю и юнцу Фроди. – Не кажется ли вам, что он грозится?
– Не их надо спрашивать об этом, подлец Фроди, – крикнул Кари. – Не их, а меня! Я тебе отвечу как надо.
Фроди, признаться, не ожидал такого оборота. Чтобы этот Кари посмел вести подобные речи?! Да ведь ясно же, что тот, кто ведет себя так нагло, тот на что-то надеется. А на что надеется Кари? На того, кто стоит возле него?..
– Эй, Кари, я стал туг на ухо. Что ты сказал?
– Отныне твоя кличка – Подлец!!! Это я и сказал. Но я не знаю, долго ли тебе носить ее.
Фроди удивленно переглянулся с Эгилем:
– Нет, ты слышал?
– Даже очень внятно.
– Что же это такое?
– Наглость неблагодарного мышонка, которому ты по своей доброте на днях сохранил жизнь.
– Как же учат такого мышонка?
– Очень просто:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
«Недаром же Эвар – голова всему нашему делу! С таким и помирать не страшно».
А Эвар с каждым днем все больше стращал необычными испытаниями, говорил о том, что капля дождя в открытом море может быть дороже самого-самого драгоценного камня. Эти слова говорились не впустую. Они заставляли думать, или, как выражались южане, шевелить мозгами.
Все были в сборе и работали не покладая рук. Недоставало только Кари, сына Гуннара…
IX
Гуннар сказал:
– Человек в лесу подобен волку. Он и впрямь становится волком.
– Не всегда, – заметила хозяйка. – Не всякий.
– Из тысячи – один не становится, – сказал Гуннар.
X
Гудрид не выходила из своей горницы. И никто не смел входить к ней, кроме ее матери – мудрой и гордой Ауд, дочери Рагнара, сына Гилли. Ее сосватал Скегги, когда ей минуло тринадцать зим. Она родила трех сыновей и двух дочерей, старшей из которых была Гудрид. Все трое сыновей утонули во время походов в северные моря. Это были настоящие богатыри, но море одолело их. И Скегги спрашивал себя: «Кто же отомстит за поруганную Гудрид?»
У него были родичи далеко на юге. И на севере были. Он послал к ним людей, чтобы сообщить им, что, возможно, понадобится их помощь. Но о Гудрид не велел говорить ни слова.
Гудрид готовилась к плаванию. Она вязала себе теплые одеяния. А думала только о Кари. Ждала вестей от него.
Скегги и Ауд готовили запасы солонины, меда, хлеба и браги и еще отвара из трав на случай простудного заболевания. Они имели в виду и Кари. Поэтому запасы дорожные они не только удвоили, но и утроили. Рассуждали так: «Если судьба от сердца отрывает любимое дитя, то пусть заберет дочь с собою все, что пожелает. Все это сгодится в дороге».
Гудрид ждала…
XI
Вот начало одной из песен, сложенных Тейтом:
Человек приходит в этот мир,
подобно подснежнику.
Подобно подснежнику, он рвется
из мрака и холода
К свету и теплу весны.
Он растет, подобно сосне-великану…
Человек любит землю, его взрастившую,
Он отдает ей жизнь, если кто
посмеет попрать ее,
Эту землю…
Дальше речь шла о тех, кто уходит на поиски новых земель, о горечи расставаний, об опасностях, поджидающих на неизведанных путях.
Но человек уходит за море,
Уходит в небытие, унося с собой
слезы потаенные
И горечь зим,
Прожитых на земле, вечно холодной
как лед…
Эту песню, как полагал – и справедливо полагал – скальд, навеяло ему великое несчастье, павшее на Гудрид и Кари, на два любящих сердца.
XII
Кари и Сигфус продирались сквозь чащу к роднику, который люди нарекли Оленьим Глазом. Это название пристало воде, которая вырывалась на свет из каменного корыта. А иначе никак не назовешь это ложе, не превышавшее размерами деревянное корыто, которое женщины употребляют для стирки.
Родник словно бы украсил искусный каменотес: с трех сторон обрамляли его мшистые скалы, высотою в полтора человеческих роста.
Родник давал начало чистой как слеза речке, которая протекала по лесной чащобе. Воистину исток этот был сравним с оленьим глазом – таким живым, лучистым и доверчивым. Он как бы глядел в самое небо, он как бы видел солнце и звезды, а в лунные летние вечера можно было подумать, что месяц опустился в каменное корыто, чтобы умыться в нем и снова вернуться в свое небесное лоно. Это был воистину Олений Глаз! Местоположение родника тоже было примечательным. Это была лесная прогалина шагов тридцать в длину и десять в ширину. Можно сказать, гостиная в доме крепкого бонда – опрятная, всегда тщательно прибранная.
Летом вода была холодная: если сделать хороший глоток, то от нее могли заболеть зубы. А зимою она не замерзала – казалась слегка подогретой. Говорили: родник целебный и сами лесные божества устроили так, чтобы щедрые на дары могли отдохнуть у каменного корыта и полечить раны либо болячки свои.
Кари вышел на прогалину, а за ним Сигфус. И тут они увидели: у родника сидели Фроди и Эгиль, а с ними – еще некий юнец. Те о чем-то болтали, пригоршнями черпали родниковую воду и пили ее. Они не видели нежданных пришельцев, ибо находились спиною к ним.
– Хорошо, когда зверь на ловца бежит, – сказал Кари нарочно громко.
Трое у родника живо повернули головы и увидели двух мужчин, которых признали не сразу.
Фроди первым распознал Кари и сказал:
– Неплохо бы спросить позволения, если топчешься там, где все места заняты.
– Все места в лесу никем не могут быть заняты, – возразил Кари.
– Но в лесу не место дерзить порядочным бондам.
Кари сказал:
– Относительно порядочности мы еще поговорим. Что же до леса, то он принадлежит божествам, а люди лишь вымаливают у них свое местечко.
– Это мудрые слова. Но прежде мудрецу, произносящему их, следовало бы привести себя в порядок. А то, я вижу, ты весь в колючках и грязи. Да и товарищу твоему посоветовал бы то же.
– Я не конунг, и одежда моя простецкая.
– Оно и видно, – засмеялся Фроди. – Но ты и не жрец, чтобы болтать о божествах.
Кари стоял на месте, не делая ни шагу – ни вперед, ни назад. То же самое и Сигфус. А эти, у родника, тоже сидели на камнях, как сидели до появления Кари и Сигфуса.
У Фроди, видно, не было желания продолжать разговор. Он сказал:
– Если дорога ваша пролегает мимо этого родника – она свободна. Но если вы собираетесь расположиться на этом месте – то ошиблись и даже очень. Здесь никому не будет позволено обосноваться даже на короткое время. Разве что конунгу, если пожалует он со своей свитой. – И обратясь к Эгилю: – Ясно ли сказано, Эгиль?
– И ясно и разумно, – со злостью бросил Эгиль.
– Да, я не конунг и не жрец родовой, – сказал Кари. – Я тот, от которого тебе не поздоровится.
Сигфус подивился словам Кари – и тону, и твердости, и угрозе, которые содержались в этих словах. Так мог говорить только известный берсерк, очень славный и опытный боец. Этих качеств за Кари до сего дня не числилось…
– Вы только послушайте! – возмущенно обратился к Эгилю и юнцу Фроди. – Не кажется ли вам, что он грозится?
– Не их надо спрашивать об этом, подлец Фроди, – крикнул Кари. – Не их, а меня! Я тебе отвечу как надо.
Фроди, признаться, не ожидал такого оборота. Чтобы этот Кари посмел вести подобные речи?! Да ведь ясно же, что тот, кто ведет себя так нагло, тот на что-то надеется. А на что надеется Кари? На того, кто стоит возле него?..
– Эй, Кари, я стал туг на ухо. Что ты сказал?
– Отныне твоя кличка – Подлец!!! Это я и сказал. Но я не знаю, долго ли тебе носить ее.
Фроди удивленно переглянулся с Эгилем:
– Нет, ты слышал?
– Даже очень внятно.
– Что же это такое?
– Наглость неблагодарного мышонка, которому ты по своей доброте на днях сохранил жизнь.
– Как же учат такого мышонка?
– Очень просто:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43