И голова у такого рода ученого никогда не болит. Самое большое, на что он способен, – это трясти бородою…
Визирь любовался водою, но не пропускал мимо ушей ни единого слова хакима.
– А теперь скажи откровенно, твое превосходительство: сколько их трясло бородами и ушло из этого мира, так ничего и не доказав, но зато причинив немалый вред?
– Я понимаю тебя так, уважаемый хаким: аллах сотворил мир, а мир этот живет с тех пор по своим законам…
– Законам природы, – дополнил хаким.
– Скажем так… Но что же теперь остается делать аллаху?
Визирь спрашивал серьезно. Ибо на этот счет был другого мнения, чем хаким. Может быть, этот Газзали в чем-то перехлестывает, может быть, Газзали требует расправы, что не подобает ученому, истинному ученому? Разве не писал Газзали письма его величеству, всячески понося Омара Хайяма и требуя смести с лица земли рассадницу всяческой ереси – исфаханскую обсерваторию? И он добился бы своего, если бы не главный визирь. Ибо Газзали не один. У него тысячи последователей и единомышленников. В этих обстоятельствах требуется большая осмотрительность, большое умение, чтобы не сказать ловкость.
– Твое превосходительство… – Хайям садится на свою плетенку. – Я это могу сказать только тебе и никому больше. Только просвещенный ум способен поверить словам, которые я сейчас выскажу. – Хаким сделал паузу. – Я каждую ночь – или почти каждую – изучаю небо. Я залетаю взглядом до самых высот хрустального свода. И я прихожу к выводу, изучив вращение Солнца и Луны вокруг Земли и вращение Земли вокруг своей оси, к одному выводу: нет единого закона природы, но есть множество, и один гармонично вытекает из другого. Один есть следствие другого. Я в этом нахожу подтверждение великим мыслям моего учителя Абу-Али Ибн Сины. Он, и только он, говорил правду, а я всего лишь подтверждаю его слова делами науки.
– Газзали обвиняет тебя в богохульстве…
– Не только.
– В отрицании всяких деяний аллаха.
– Это неправда! Он врет.
– Газзали вопит: мир в опасности, Омар Хайям уводит нас к безбожию!
– Это неправда, – возразил хаким. – Я говорю, я утверждаю: мир создан аллахом.
– А дальше?
– Аллах сделал великое дело…
Его превосходительство прочитал некие стихи. Наизусть. Стихи о том, что аллах создал землю, небо, моря; аллах сотворил человека, дал ему дыхание; и тот же аллах создал невероятное – смерть. Зачем? Чтоб погубить свое же творение? Разве умный так поступает?..
Прочитал стихи визирь и посмотрел в глаза хакиму. Он ждал, что скажет Омар Хайям.
– Твои? – строго спросил визирь.
Омар Хайям молчал.
– Я спрашиваю тебя, уважаемый хаким.
Омар Хайям вздохнул. И сказал, вздыхая, словно бы сожалея о чем-то:
– Да, мои, твое превосходительство.
– Ты их давал кому-нибудь?
– Нет.
– А как же они попали ко мне?
– Я этого не ведаю.
– Я никому не поручал добывать их.
– Значит, принесли тебе мои недруги.
– Их прислал сам Газзали.
– Стихи пишу только для себя, – сказал хаким. – Глупо писать стихи после великого Фирдоуси.
– Понимаю твою скромность. – Его превосходительство говорил озабоченно и доброжелательно. – Твои враги, уважаемый хаким, не дремлют. Они жаждут твоей крови. Ты это знаешь?
– Да?
– Зачем же ты даешь им в руки оружие, которое они обращают против тебя?
– Это получается против моей воли. – Хаким добавил: – Как и у тебя, твое превосходительство.
Визирь вздрогнул, словно услышал нечто удивительное. Он скрестил руки и грозно спросил:
– А как это получается у меня?!
– Не знаю. Но врагов у тебя еще больше, чем у меня. И они тоже жаждут твоей крови. Я это не раз говорил и хочу, чтобы ты долго, долго жил, долго здравствовал здесь, у трона. Это великое благо для нас.
Визирь, вспыхнув, быстро успокоился. Подергал себя за бороду. Покашлял, будто у него вдруг запершило в горле. И сказал ровным голосом, как о деле давно известном:
– Это верно: врагов у меня много! Увы, против моей воли. Но отступать нельзя! Если хочешь руководить большим государством, всегда приходится рисковать. Над нами его величество, а над ним сам аллах. На нас устремлены острые взоры того и другого. А еще глядят на нас тысячи глаз наших подданных. Есть среди них люди благоразумные, но есть и разбойники. Вроде Хасана Саббаха. Он спит и видит меня в могиле. Однако руки у него коротки. Он слишком бешеный, и в этом наше счастье. Кто может поверить его бредовым речам? Кто?!
Хаким решил, что в данном случае благоразумнее промолчать. А как с календарем? Вот к календарю и надо повернуть разговор…
Его превосходительство признал, что не всем нравятся его действия. Не все довольны правлением его величества. А все ли довольны учением Мухаммада? Разве все почитают его должным образом? Разве полностью искоренены семена безбожия и ереси?
Стая зеленых попугайчиков вдруг разом взлетела с большой зеленой ветки и, покружив над садом, уселась на соседнее дерево. Попугайчиков было множество, и они произвели большой шум своими небольшими крыльями и резкими голосами.
Визирь удивился, прекратил свою речь и спросил хакима:
– Можно подумать, что птицы эти взлетели сговорившись. Но мы не слышали голоса их предводителя. Ведь должен быть у них предводитель? А?
Хаким сказал, что, вполне возможно, кто-то и подает им знак, но кто? И каким образом? Голосом? Взмахом крыла? Или еще каким-либо иным способом? Он признался, что специально не занимался этим, но что, если это интересует главного визиря, хаким попытается ответить на этот вопрос позже, после обдумывания.
Визирь махнул рукой:
– Не будем морочить себе голову повадками глупых птиц. У нас и без этого много дел и хлопот.
Тут было самое время ввернуть словечко по поводу календаря. И это сделал хаким с большим умением и тактом. Он сказал, что много времени отнял у его превосходительства. Что время главного визиря расценивается на вес золота, что не надо лишними разговорами отвлекать его превосходительство от важных государственных дел. И что если он, хаким, посмел заговорить о календаре «Джалали», то только потому, что календарь и его введение в обиход представляется лично ему, хакиму, делом большой государственной важности. Да будет известно милостивому и большого ума визирю, что календарь «Джалали» давно составлен и неоднократно выверен. Попутно, точнее одновременно, составлены астрономические таблицы и проверены многие данные о светилах, дошедшие от древних, в частности от Птоломея. Календарь «Джалали» очень и очень точен. Дело заключается в измерении промежутка от одного весеннего равноденствия до другого, с тем чтобы календарь по возможности устранял неточности. За тридцать три года – это промежуток времени – должно быть четыре високосных года через каждые семь лет и один високосный год через пять лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Визирь любовался водою, но не пропускал мимо ушей ни единого слова хакима.
– А теперь скажи откровенно, твое превосходительство: сколько их трясло бородами и ушло из этого мира, так ничего и не доказав, но зато причинив немалый вред?
– Я понимаю тебя так, уважаемый хаким: аллах сотворил мир, а мир этот живет с тех пор по своим законам…
– Законам природы, – дополнил хаким.
– Скажем так… Но что же теперь остается делать аллаху?
Визирь спрашивал серьезно. Ибо на этот счет был другого мнения, чем хаким. Может быть, этот Газзали в чем-то перехлестывает, может быть, Газзали требует расправы, что не подобает ученому, истинному ученому? Разве не писал Газзали письма его величеству, всячески понося Омара Хайяма и требуя смести с лица земли рассадницу всяческой ереси – исфаханскую обсерваторию? И он добился бы своего, если бы не главный визирь. Ибо Газзали не один. У него тысячи последователей и единомышленников. В этих обстоятельствах требуется большая осмотрительность, большое умение, чтобы не сказать ловкость.
– Твое превосходительство… – Хайям садится на свою плетенку. – Я это могу сказать только тебе и никому больше. Только просвещенный ум способен поверить словам, которые я сейчас выскажу. – Хаким сделал паузу. – Я каждую ночь – или почти каждую – изучаю небо. Я залетаю взглядом до самых высот хрустального свода. И я прихожу к выводу, изучив вращение Солнца и Луны вокруг Земли и вращение Земли вокруг своей оси, к одному выводу: нет единого закона природы, но есть множество, и один гармонично вытекает из другого. Один есть следствие другого. Я в этом нахожу подтверждение великим мыслям моего учителя Абу-Али Ибн Сины. Он, и только он, говорил правду, а я всего лишь подтверждаю его слова делами науки.
– Газзали обвиняет тебя в богохульстве…
– Не только.
– В отрицании всяких деяний аллаха.
– Это неправда! Он врет.
– Газзали вопит: мир в опасности, Омар Хайям уводит нас к безбожию!
– Это неправда, – возразил хаким. – Я говорю, я утверждаю: мир создан аллахом.
– А дальше?
– Аллах сделал великое дело…
Его превосходительство прочитал некие стихи. Наизусть. Стихи о том, что аллах создал землю, небо, моря; аллах сотворил человека, дал ему дыхание; и тот же аллах создал невероятное – смерть. Зачем? Чтоб погубить свое же творение? Разве умный так поступает?..
Прочитал стихи визирь и посмотрел в глаза хакиму. Он ждал, что скажет Омар Хайям.
– Твои? – строго спросил визирь.
Омар Хайям молчал.
– Я спрашиваю тебя, уважаемый хаким.
Омар Хайям вздохнул. И сказал, вздыхая, словно бы сожалея о чем-то:
– Да, мои, твое превосходительство.
– Ты их давал кому-нибудь?
– Нет.
– А как же они попали ко мне?
– Я этого не ведаю.
– Я никому не поручал добывать их.
– Значит, принесли тебе мои недруги.
– Их прислал сам Газзали.
– Стихи пишу только для себя, – сказал хаким. – Глупо писать стихи после великого Фирдоуси.
– Понимаю твою скромность. – Его превосходительство говорил озабоченно и доброжелательно. – Твои враги, уважаемый хаким, не дремлют. Они жаждут твоей крови. Ты это знаешь?
– Да?
– Зачем же ты даешь им в руки оружие, которое они обращают против тебя?
– Это получается против моей воли. – Хаким добавил: – Как и у тебя, твое превосходительство.
Визирь вздрогнул, словно услышал нечто удивительное. Он скрестил руки и грозно спросил:
– А как это получается у меня?!
– Не знаю. Но врагов у тебя еще больше, чем у меня. И они тоже жаждут твоей крови. Я это не раз говорил и хочу, чтобы ты долго, долго жил, долго здравствовал здесь, у трона. Это великое благо для нас.
Визирь, вспыхнув, быстро успокоился. Подергал себя за бороду. Покашлял, будто у него вдруг запершило в горле. И сказал ровным голосом, как о деле давно известном:
– Это верно: врагов у меня много! Увы, против моей воли. Но отступать нельзя! Если хочешь руководить большим государством, всегда приходится рисковать. Над нами его величество, а над ним сам аллах. На нас устремлены острые взоры того и другого. А еще глядят на нас тысячи глаз наших подданных. Есть среди них люди благоразумные, но есть и разбойники. Вроде Хасана Саббаха. Он спит и видит меня в могиле. Однако руки у него коротки. Он слишком бешеный, и в этом наше счастье. Кто может поверить его бредовым речам? Кто?!
Хаким решил, что в данном случае благоразумнее промолчать. А как с календарем? Вот к календарю и надо повернуть разговор…
Его превосходительство признал, что не всем нравятся его действия. Не все довольны правлением его величества. А все ли довольны учением Мухаммада? Разве все почитают его должным образом? Разве полностью искоренены семена безбожия и ереси?
Стая зеленых попугайчиков вдруг разом взлетела с большой зеленой ветки и, покружив над садом, уселась на соседнее дерево. Попугайчиков было множество, и они произвели большой шум своими небольшими крыльями и резкими голосами.
Визирь удивился, прекратил свою речь и спросил хакима:
– Можно подумать, что птицы эти взлетели сговорившись. Но мы не слышали голоса их предводителя. Ведь должен быть у них предводитель? А?
Хаким сказал, что, вполне возможно, кто-то и подает им знак, но кто? И каким образом? Голосом? Взмахом крыла? Или еще каким-либо иным способом? Он признался, что специально не занимался этим, но что, если это интересует главного визиря, хаким попытается ответить на этот вопрос позже, после обдумывания.
Визирь махнул рукой:
– Не будем морочить себе голову повадками глупых птиц. У нас и без этого много дел и хлопот.
Тут было самое время ввернуть словечко по поводу календаря. И это сделал хаким с большим умением и тактом. Он сказал, что много времени отнял у его превосходительства. Что время главного визиря расценивается на вес золота, что не надо лишними разговорами отвлекать его превосходительство от важных государственных дел. И что если он, хаким, посмел заговорить о календаре «Джалали», то только потому, что календарь и его введение в обиход представляется лично ему, хакиму, делом большой государственной важности. Да будет известно милостивому и большого ума визирю, что календарь «Джалали» давно составлен и неоднократно выверен. Попутно, точнее одновременно, составлены астрономические таблицы и проверены многие данные о светилах, дошедшие от древних, в частности от Птоломея. Календарь «Джалали» очень и очень точен. Дело заключается в измерении промежутка от одного весеннего равноденствия до другого, с тем чтобы календарь по возможности устранял неточности. За тридцать три года – это промежуток времени – должно быть четыре високосных года через каждые семь лет и один високосный год через пять лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54