Занимаемся обычными делами. Гена чертит, я составляю описания. Смолин поглядывает на нас озадаченно, ему хочется спросить о скафандре, поторопить. Но он молчит. И Д.Д. молчит – спокойный, замкнутый, непроницаемый.
Молчим и мы. Теперь всё будет иначе. Работа идёт к концу. Ещё несколько дней, и на стол Д.Д. ляжет проект. Проект, в котором всё учтено и рассчитано, который мы будем защищать до конца. Потом принесут аппарат.
Я представляю себе этот момент. Стук. Открывается дверь, и Татаринов вносит скафандр. Не жалкое изделие кустарей-одиночек, а настоящая машина для подводных спусков. Удобная, сверкающая, обтекаемая.
И вдруг…
Глава 5 АПНОЭ
МИРОВОЙ РЕКОРД
Мы в бане. Точнее, в отдельной ванной комнате. Посторонних, естественно, нет, все свои – Смолин, Д.Д., я. Мы одеты, как обычно, и стоим. Гена в трусах лежит под водой, в ванне.
Д.Д. невозмутим. Я слегка волнуюсь, но держусь уверенно. А Смолин нервничает. Он бегает вокруг ванны, наклоняется, поглядывает на секундомер.
– Ну, хватит, – просит он. – Слышишь, Гена, вылезай. Достаточно.
Гена лежит.
– Данил Данилович! Володя! – кричит Смолин. – Что вы стоите? Давайте его вытащим. Может, ему плохо…
– У него спокойное лицо и глаза открыты, – флегматично отвечает Д.Д. – К тому же он может сам вылезти.
– Но вы понимаете, пять… пять с половиной минут… Он уже побил мировой рекорд. Гена, я тебя прошу, скажи, что ты жив. У меня больное сердце!
– Сергей Петрович, не беспокойтесь, – уговариваю я. – Он же не может говорить, он же под водой.
– А что мне от того? – плачущим голосом спрашивает Смолин. – Пусть сделает знак.
Гена высовывает из воды ногу и энергично трясёт ею в воздухе. Смолин приходит в восторг.
– Шесть минут под водой, и хоть бы что! – восклицает он. – Подумать только, какие перспективы. Володя, сколько мировой рекорд?
– Меньше шести. Точно не помню, но меньше.
К концу седьмой минуты Гена начинает шевелиться. Он поворачивается на бок, ещё раз высовывает ногу (хотя теперь его никто не просит) и, наконец, вылезает сам.
Смолин набрасывает на него простыню. Прикрываясь ею, Гена делает несколько глубоких вдохов. Я вижу, ему трудно, но он старается скрыть. Впрочем, Смолин всё равно ничего не видит. Он слишком увлечен.
– Семь минут пятнадцать секунд, – бормочет он. – Перекрыть мировой рекорд… И кто, мальчишка, без тренировки…
– Ну как? – спрашивает Д.Д.
Он, как всегда, спокоен. Однако чувствуется, что семь с лишним минут под водой без прибора даже на него произвели впечатление.
– Хорошо, только немного скучно. – Гена уже отдышался и может говорить.
Отвечает он так, будто перекрывать мировые рекорды – дело для него обычное, чуточку скучноватое.
В другое время я обязательно показал бы ему кулак. Но тут я любезно подаю ему туфли и поправляю воротник. Конечно, мы этого ожидали. И всё-таки больше семи минут…
Мы выходим. Впереди торжественно следует Смолин, держа под руку Гену. За ними, задумчиво попыхивая папиросой, – Д.Д. Шествие замыкаю я, неся небольшой, но довольно тяжёлый сверток. В свертке – нечто, тщательно укутанное в тряпку, а потом в газету. Это «нечто» до поры до времени скрыто от людских глаз, оно помогло нам установить мировой рекорд. Даже между собой мы говорим «оно». На этом настоял Смолин. Там, где дело касается изобретений, некоторая сдержанность, даже секретность отнюдь не решает.
По пути Смолин задерживается возле человека в морской фуражке. Начальник бани. Именно начальник – ни директоров, ни заведующих моряки не признают. И фуражкой он подчеркивает тот факт, что ему доверено руководство одним из флотских объектов. Сегодня – это баня, завтра, может быть, корабль…
В том же порядке – впереди Смолин с Геной – мы входим в Отдел изобретений. Конечно, нас ждут. Коваленко встаёт. Майя и Люся делают вид, что чертят, а из-за досок с любопытством оглядывают нас.
А вопросов не задают. Дисциплина. На флоте, пусть торговом, задавать вопросы начальнику не положено. Наши приготовления они видели и понимают, что проводился какой-то опыт. Ясно, результаты хорошие, Смолин сияет. Со временем они узнают, в чем дело, – от Майи и Люси в Отделе нет секретов. А пока… Пока придётся подождать. Наша кавалькада проходит в кабинет, дверь закрывается.
Смолин садится и кладёт перед собой секундомер, на большом циферблате отчётливо выделяются цветные стрелки. Они замерли на знакомых делениях. Но я не могу отказать себе в удовольствии. Ещё раз проверяю. Всё точно – семь минут пятнадцать секунд.
– Теперь рассказывайте, – командует Смолин.
– Разрешите два вопроса? – это Данил Данилович.
– Пожалуйста.
Смолин сейчас совсем другой, настоящий начальник Отдела. Прямо не верится, что несколько минут назад он с восторгом смотрел на Генину босую ногу и старательно укутывал его простыней.
– Эксперимент можно повторить в бассейне? – спрашивает Д.Д.
– Вполне, – уверенно подтверждает Гена.
– Когда?
– Хоть завтра.
– У меня всё, Сергей Петрович, – докладывает Д.Д.
– Хорошо, тогда рассказывайте.
Гена смотрит на меня.
Придвигаюсь к столу – говорить должен я. Соображаю, с чего начать.
Может быть, прямо с Лавуазье? Знаменитый доклад, который он прочёл 3 мая 1777 года на заседании французской академии наук, начинался так: «Из всех явлений животного организма нет более поразительных и более достойных внимания физиков и физиологов, чем явления, сопровождающие дыхание».
А может быть, вспомнить древнего философа Мао-Хоа? В VIII веке он высказал мысль, что воздух, как и все другие вещества, состоит из двух начал: сильного – «янг» и слабого – «ин». Чем больше «янга», тем вещество чище, лучше, благороднее. Например, воздух можно очистить от «ина», если нагреть в нём металлы, серу или уголь.
Похоже, Мао-Хоа думал, что источником «жизненной силы» является «янг» (азот), тогда как кислород («ин») – слабая и вредная часть воздуха. На себе он, видимо, опытов не ставил. Иначе дыхание благородным «янгом» кончилось бы печально…
Или вспомнить любопытную историю, связанную со словом «азот»? Когда Лавуазье установил, что азот не участвует в дыхании, он предложил назвать его «безжизненным». По-гречески «а» – отрицание («без»), «зоэ» – «жизнь». Получилось – азоэ, или, для удобства произношения, азот.
Однако название «азот» существовало за много веков до Лавуазье. И относилось оно к тому же газу. В древности считали, что азот – основа жизни. Потому его и назвали так. «А» – первая буква всех известных тогда алфавитов; «Z» – последняя буква латинского алфавита; «W» (омега) – последняя буква греческого; «Т» (тов) – древнееврейского. Вышло «азот» – «начало и конец всех начал».
Совпадение, конечно, случайное. Но интересное и очень точно передающее двойственность азота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Молчим и мы. Теперь всё будет иначе. Работа идёт к концу. Ещё несколько дней, и на стол Д.Д. ляжет проект. Проект, в котором всё учтено и рассчитано, который мы будем защищать до конца. Потом принесут аппарат.
Я представляю себе этот момент. Стук. Открывается дверь, и Татаринов вносит скафандр. Не жалкое изделие кустарей-одиночек, а настоящая машина для подводных спусков. Удобная, сверкающая, обтекаемая.
И вдруг…
Глава 5 АПНОЭ
МИРОВОЙ РЕКОРД
Мы в бане. Точнее, в отдельной ванной комнате. Посторонних, естественно, нет, все свои – Смолин, Д.Д., я. Мы одеты, как обычно, и стоим. Гена в трусах лежит под водой, в ванне.
Д.Д. невозмутим. Я слегка волнуюсь, но держусь уверенно. А Смолин нервничает. Он бегает вокруг ванны, наклоняется, поглядывает на секундомер.
– Ну, хватит, – просит он. – Слышишь, Гена, вылезай. Достаточно.
Гена лежит.
– Данил Данилович! Володя! – кричит Смолин. – Что вы стоите? Давайте его вытащим. Может, ему плохо…
– У него спокойное лицо и глаза открыты, – флегматично отвечает Д.Д. – К тому же он может сам вылезти.
– Но вы понимаете, пять… пять с половиной минут… Он уже побил мировой рекорд. Гена, я тебя прошу, скажи, что ты жив. У меня больное сердце!
– Сергей Петрович, не беспокойтесь, – уговариваю я. – Он же не может говорить, он же под водой.
– А что мне от того? – плачущим голосом спрашивает Смолин. – Пусть сделает знак.
Гена высовывает из воды ногу и энергично трясёт ею в воздухе. Смолин приходит в восторг.
– Шесть минут под водой, и хоть бы что! – восклицает он. – Подумать только, какие перспективы. Володя, сколько мировой рекорд?
– Меньше шести. Точно не помню, но меньше.
К концу седьмой минуты Гена начинает шевелиться. Он поворачивается на бок, ещё раз высовывает ногу (хотя теперь его никто не просит) и, наконец, вылезает сам.
Смолин набрасывает на него простыню. Прикрываясь ею, Гена делает несколько глубоких вдохов. Я вижу, ему трудно, но он старается скрыть. Впрочем, Смолин всё равно ничего не видит. Он слишком увлечен.
– Семь минут пятнадцать секунд, – бормочет он. – Перекрыть мировой рекорд… И кто, мальчишка, без тренировки…
– Ну как? – спрашивает Д.Д.
Он, как всегда, спокоен. Однако чувствуется, что семь с лишним минут под водой без прибора даже на него произвели впечатление.
– Хорошо, только немного скучно. – Гена уже отдышался и может говорить.
Отвечает он так, будто перекрывать мировые рекорды – дело для него обычное, чуточку скучноватое.
В другое время я обязательно показал бы ему кулак. Но тут я любезно подаю ему туфли и поправляю воротник. Конечно, мы этого ожидали. И всё-таки больше семи минут…
Мы выходим. Впереди торжественно следует Смолин, держа под руку Гену. За ними, задумчиво попыхивая папиросой, – Д.Д. Шествие замыкаю я, неся небольшой, но довольно тяжёлый сверток. В свертке – нечто, тщательно укутанное в тряпку, а потом в газету. Это «нечто» до поры до времени скрыто от людских глаз, оно помогло нам установить мировой рекорд. Даже между собой мы говорим «оно». На этом настоял Смолин. Там, где дело касается изобретений, некоторая сдержанность, даже секретность отнюдь не решает.
По пути Смолин задерживается возле человека в морской фуражке. Начальник бани. Именно начальник – ни директоров, ни заведующих моряки не признают. И фуражкой он подчеркивает тот факт, что ему доверено руководство одним из флотских объектов. Сегодня – это баня, завтра, может быть, корабль…
В том же порядке – впереди Смолин с Геной – мы входим в Отдел изобретений. Конечно, нас ждут. Коваленко встаёт. Майя и Люся делают вид, что чертят, а из-за досок с любопытством оглядывают нас.
А вопросов не задают. Дисциплина. На флоте, пусть торговом, задавать вопросы начальнику не положено. Наши приготовления они видели и понимают, что проводился какой-то опыт. Ясно, результаты хорошие, Смолин сияет. Со временем они узнают, в чем дело, – от Майи и Люси в Отделе нет секретов. А пока… Пока придётся подождать. Наша кавалькада проходит в кабинет, дверь закрывается.
Смолин садится и кладёт перед собой секундомер, на большом циферблате отчётливо выделяются цветные стрелки. Они замерли на знакомых делениях. Но я не могу отказать себе в удовольствии. Ещё раз проверяю. Всё точно – семь минут пятнадцать секунд.
– Теперь рассказывайте, – командует Смолин.
– Разрешите два вопроса? – это Данил Данилович.
– Пожалуйста.
Смолин сейчас совсем другой, настоящий начальник Отдела. Прямо не верится, что несколько минут назад он с восторгом смотрел на Генину босую ногу и старательно укутывал его простыней.
– Эксперимент можно повторить в бассейне? – спрашивает Д.Д.
– Вполне, – уверенно подтверждает Гена.
– Когда?
– Хоть завтра.
– У меня всё, Сергей Петрович, – докладывает Д.Д.
– Хорошо, тогда рассказывайте.
Гена смотрит на меня.
Придвигаюсь к столу – говорить должен я. Соображаю, с чего начать.
Может быть, прямо с Лавуазье? Знаменитый доклад, который он прочёл 3 мая 1777 года на заседании французской академии наук, начинался так: «Из всех явлений животного организма нет более поразительных и более достойных внимания физиков и физиологов, чем явления, сопровождающие дыхание».
А может быть, вспомнить древнего философа Мао-Хоа? В VIII веке он высказал мысль, что воздух, как и все другие вещества, состоит из двух начал: сильного – «янг» и слабого – «ин». Чем больше «янга», тем вещество чище, лучше, благороднее. Например, воздух можно очистить от «ина», если нагреть в нём металлы, серу или уголь.
Похоже, Мао-Хоа думал, что источником «жизненной силы» является «янг» (азот), тогда как кислород («ин») – слабая и вредная часть воздуха. На себе он, видимо, опытов не ставил. Иначе дыхание благородным «янгом» кончилось бы печально…
Или вспомнить любопытную историю, связанную со словом «азот»? Когда Лавуазье установил, что азот не участвует в дыхании, он предложил назвать его «безжизненным». По-гречески «а» – отрицание («без»), «зоэ» – «жизнь». Получилось – азоэ, или, для удобства произношения, азот.
Однако название «азот» существовало за много веков до Лавуазье. И относилось оно к тому же газу. В древности считали, что азот – основа жизни. Потому его и назвали так. «А» – первая буква всех известных тогда алфавитов; «Z» – последняя буква латинского алфавита; «W» (омега) – последняя буква греческого; «Т» (тов) – древнееврейского. Вышло «азот» – «начало и конец всех начал».
Совпадение, конечно, случайное. Но интересное и очень точно передающее двойственность азота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57