Конечно, при взрыве не очень-то подумаешь. Всё же я хоть успею сообразить, где ошибка. А так я и знать не буду. Грохнет, и конец.
– Хорошо, – отрезал Смолин. – Завтра получите.
Вероятно, это было трудно. Смолин выглядел красным и взъерошенным, а узкое лицо заведующего лабораторией стало, кажется, ещё уже. Однако документы были оформлены. Мы взяли баллоны и вышли.
– Поедем? – предложил Смолин.
– Пойдём, – возразил я.
В машине трясёт. И вообще я предпочитал, чтобы знакомство с перекисью происходило без участия шофёров такси. Мы и перекись могли не «понравиться» друг другу. Зачем же впутывать в наши отношения посторонних?..
У каждого по баллону. В баллоне три литра. Перекись раза в полтора тяжелее воды. И стекло. В общем, килограммов пять-шесть. Не так уж много, когда есть возможность менять руки.
Всё хорошо, и я даже начинаю насвистывать. Мы выходим из переулка, и людей становится больше. Поворот, и нас окружает толпа. Это какие-то странные люди. Они кричат, машут руками, толкаются. Крики – куда ни шло, это их личное дело. Но толкать перекись, которая, как пишут в книгах, «взрывается от малейшего толчка»?! В баллоне дремлют 15 тысяч литров кислорода. Если они вырвутся на свободу, это будет пострашнее, чем порох…
Размахивая шляпой, на меня налетает гражданин в очках. Пальто расстегнуто, галстук съехал набок.
– Осторожнее! – предупреждаю я.
Он смотрит на меня безумным взглядом, и вдруг лицо его искажает дикая радость.
– А-а, попался! – ревёт он. – Вот ты где! Я тебя ещё раньше заметил. Когда все хлопали…
Сумасшедший. В руках у меня баллон, и хлопать я могу разве что им. В глубине души я полагаю, что это было бы совсем не вредно. Говорят, есть даже такой способ лечения. Прежде чем нас обоих отправят в больницу, этот псих, надо думать, придёт в себя…
– Прихвостень Спартака! – вопит человек.
Всё ясно. У него бред величия. Воображает, что он Цицерон или Марк Красс – римский полководец, который разбил Спартака.
– Подождите, гражданин! – слышу я угрожающий голос Смолина.
Человек яростно оборачивается. И сразу сникает – Смолин в морской форме, а моряков в Ленинграде уважают.
– Быстро в сторону, – командует Смолин. – Кончился матч «Спартак» – «Зенит». «Зенит» проиграл, ясно? Вы за кого болеете?
– За «Спартак», – окончательно растерявшись, отвечаю я.
– Я тоже. Но тс-с… Иначе нас разорвут на части.
– Не нас одних, – мрачно острю я.
Только через два часа, взмокшие и усталые, мы добираемся до гостиницы.
«До отхода поезда Ленинград – Москва пять минут», – объявляет диктор. Мы сидим в купе втроём и втайне надеемся, что четвёртое место останется свободным. Разумеется, сразу же появляется пассажир. Ко всему, женщина. И с ребёнком – девочкой лет шести.
Очень милая девочка – такая живая, любознательная. Она сейчас же замечает баллоны с перекисью. Начинаются вопросы.
– А что это?
Говорю первое, что приходит в голову:
– Варенье.
– А варенье такое не бывает.
– Бывает. Вроде сиропа.
– Ой! Я очень люблю сироп.
Пауза. Вмешивается мать:
– Видишь, банки закрыты. А дядя занят, он читает газету.
– Я сама открою! Мама, я правда умею открывать банки?
– Действительно, она умеет, – с гордостью говорит мама.
Гена и Смолин, успевшие сбежать на вторую полку, благодушно кивают.
– Какой самостоятельный ребенок! – театральным шёпотом сообщает Смолин.
– Володя обожает детей, – подхватывает Гена.
Я молчу – холодный и строгий, как египетская пирамида.
К счастью, уже поздно, девочку укладывают спать. Я тоже ложусь и ворочаюсь до утра. Всё время чудятся горящие любопытством глаза девочки. «Действительно, она умеет… Умеет, умеет…» – выстукивает поезд.
В Москве выяснилось, что Смолин задержится. Ждать его мы не можем. Идём на вокзал. С билетами плохо, в купированных вагонах мест нет.
– Ничего, попросим Смолина, – бодро говорит Гена.
Я не возражаю, но по дороге, словно бы невзначай, сворачиваю к агентству Аэрофлота. Здесь билетов сколько угодно, хоть на завтра.
– Не сходи с ума! – шипит Гена. – Ты знаешь, как она перенесёт полет?
«Она» – это, конечно, перекись.
– И ты не знаешь, – парирую я.
– Зато я знаю другое. Взгляни!
На стене плакат: «Провоз взрывчатых и легковоспламеняющихся веществ категорически запрещён!»
– Хорошо, – говорю я. – Только учти. Если в купе будет хоть один ребенок, на верхнюю полку лезу я. Это справедливо?
– Справедливо, – неохотно соглашается Гена. – Хотя от Ленинграда до Москвы одна ночь, а до Баку…
– Трое суток. Но что я могу сделать? Не возражаю, договорись с министром, чтобы поезд шёл скорее.
– Ладно, бери на самолёт.
Не знаю, какое наказание мне полагается за провоз самолётом «взрывчатых и легковоспламеняющихся». Наверное, солидное – ведь я был одновременно и подстрекателем и исполнителем преступления. Только теперь, когда прошло тринадцать лет, когда все сроки наказания истекли, я решаюсь рассказать об этом. И просить товарищей из Аэрофлота учесть молодость правонарушителей и искреннюю их любовь к науке.
Мы купили высокий чемодан и, аккуратно переложив одеждой, упаковали в него два баллона. Третий мы завернули в одеяло и спрятали в сумку, замаскировав сверху книгами.
Правда, при взвешивании нас спросили:
– Золото?
– Книги о динамите, – серьёзно ответил Гена.
Весовщик рассмеялся:
– Книги не взрываются.
Чемодан пришлось сдать в багаж. Я с тревогой смотрел, как его толкали и заваливали чужими вещами. Ждал – сейчас полыхнет. Ничего, обошлось. Вещи погрузили в самолет, пассажиры заняли свои места. Вспыхнула надпись: «Не курить! Застегнуть ремни», и мы тронулись.
Почему-то я очень ждал момента, когда самолет оторвется от земли. Мне казалось, что тогда все будет в порядке. Несколько часов, и Баку. Там-то мы уж как-нибудь доберемся…
Самолет поднялся в воздух. Я перевел дух. Даже позволил себе оторвать взгляд от багажного отделения. Земля теряла знакомые очертания, превращаясь в линии и квадраты топографической карты. Надпись погасла – мы достигли заданной высоты и легли на курс.
– Самолёт разворачивается… – слышу вдруг шёпот Гены.
– Ну и что?.. – Вопрос прозвучал фальшиво.
– А то… Смотри!
Снова вспыхнула предупредительная надпись: «Не курить! Застегнуть ремни!» Теперь уже было ясно: самолёт снижается. Пассажиры начали беспокоиться. Заплакал ребёнок.
Появилась стюардесса. С милой улыбкой (в этот момент она показалась мне заученной) стюардесса сказала, что самолёт совершит посадку на аэродроме, с которого вылетел. Причина – резкое ухудшение погоды по трассе полета.
Я взглянул на Гену и быстро отвел глаза. Во всем самолёте только мы двое понимали, что это за «погода». Даже командир корабля не знал, в чём дело. Конечно, расследование покажет… Но мне и без расследования все было ясно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
– Хорошо, – отрезал Смолин. – Завтра получите.
Вероятно, это было трудно. Смолин выглядел красным и взъерошенным, а узкое лицо заведующего лабораторией стало, кажется, ещё уже. Однако документы были оформлены. Мы взяли баллоны и вышли.
– Поедем? – предложил Смолин.
– Пойдём, – возразил я.
В машине трясёт. И вообще я предпочитал, чтобы знакомство с перекисью происходило без участия шофёров такси. Мы и перекись могли не «понравиться» друг другу. Зачем же впутывать в наши отношения посторонних?..
У каждого по баллону. В баллоне три литра. Перекись раза в полтора тяжелее воды. И стекло. В общем, килограммов пять-шесть. Не так уж много, когда есть возможность менять руки.
Всё хорошо, и я даже начинаю насвистывать. Мы выходим из переулка, и людей становится больше. Поворот, и нас окружает толпа. Это какие-то странные люди. Они кричат, машут руками, толкаются. Крики – куда ни шло, это их личное дело. Но толкать перекись, которая, как пишут в книгах, «взрывается от малейшего толчка»?! В баллоне дремлют 15 тысяч литров кислорода. Если они вырвутся на свободу, это будет пострашнее, чем порох…
Размахивая шляпой, на меня налетает гражданин в очках. Пальто расстегнуто, галстук съехал набок.
– Осторожнее! – предупреждаю я.
Он смотрит на меня безумным взглядом, и вдруг лицо его искажает дикая радость.
– А-а, попался! – ревёт он. – Вот ты где! Я тебя ещё раньше заметил. Когда все хлопали…
Сумасшедший. В руках у меня баллон, и хлопать я могу разве что им. В глубине души я полагаю, что это было бы совсем не вредно. Говорят, есть даже такой способ лечения. Прежде чем нас обоих отправят в больницу, этот псих, надо думать, придёт в себя…
– Прихвостень Спартака! – вопит человек.
Всё ясно. У него бред величия. Воображает, что он Цицерон или Марк Красс – римский полководец, который разбил Спартака.
– Подождите, гражданин! – слышу я угрожающий голос Смолина.
Человек яростно оборачивается. И сразу сникает – Смолин в морской форме, а моряков в Ленинграде уважают.
– Быстро в сторону, – командует Смолин. – Кончился матч «Спартак» – «Зенит». «Зенит» проиграл, ясно? Вы за кого болеете?
– За «Спартак», – окончательно растерявшись, отвечаю я.
– Я тоже. Но тс-с… Иначе нас разорвут на части.
– Не нас одних, – мрачно острю я.
Только через два часа, взмокшие и усталые, мы добираемся до гостиницы.
«До отхода поезда Ленинград – Москва пять минут», – объявляет диктор. Мы сидим в купе втроём и втайне надеемся, что четвёртое место останется свободным. Разумеется, сразу же появляется пассажир. Ко всему, женщина. И с ребёнком – девочкой лет шести.
Очень милая девочка – такая живая, любознательная. Она сейчас же замечает баллоны с перекисью. Начинаются вопросы.
– А что это?
Говорю первое, что приходит в голову:
– Варенье.
– А варенье такое не бывает.
– Бывает. Вроде сиропа.
– Ой! Я очень люблю сироп.
Пауза. Вмешивается мать:
– Видишь, банки закрыты. А дядя занят, он читает газету.
– Я сама открою! Мама, я правда умею открывать банки?
– Действительно, она умеет, – с гордостью говорит мама.
Гена и Смолин, успевшие сбежать на вторую полку, благодушно кивают.
– Какой самостоятельный ребенок! – театральным шёпотом сообщает Смолин.
– Володя обожает детей, – подхватывает Гена.
Я молчу – холодный и строгий, как египетская пирамида.
К счастью, уже поздно, девочку укладывают спать. Я тоже ложусь и ворочаюсь до утра. Всё время чудятся горящие любопытством глаза девочки. «Действительно, она умеет… Умеет, умеет…» – выстукивает поезд.
В Москве выяснилось, что Смолин задержится. Ждать его мы не можем. Идём на вокзал. С билетами плохо, в купированных вагонах мест нет.
– Ничего, попросим Смолина, – бодро говорит Гена.
Я не возражаю, но по дороге, словно бы невзначай, сворачиваю к агентству Аэрофлота. Здесь билетов сколько угодно, хоть на завтра.
– Не сходи с ума! – шипит Гена. – Ты знаешь, как она перенесёт полет?
«Она» – это, конечно, перекись.
– И ты не знаешь, – парирую я.
– Зато я знаю другое. Взгляни!
На стене плакат: «Провоз взрывчатых и легковоспламеняющихся веществ категорически запрещён!»
– Хорошо, – говорю я. – Только учти. Если в купе будет хоть один ребенок, на верхнюю полку лезу я. Это справедливо?
– Справедливо, – неохотно соглашается Гена. – Хотя от Ленинграда до Москвы одна ночь, а до Баку…
– Трое суток. Но что я могу сделать? Не возражаю, договорись с министром, чтобы поезд шёл скорее.
– Ладно, бери на самолёт.
Не знаю, какое наказание мне полагается за провоз самолётом «взрывчатых и легковоспламеняющихся». Наверное, солидное – ведь я был одновременно и подстрекателем и исполнителем преступления. Только теперь, когда прошло тринадцать лет, когда все сроки наказания истекли, я решаюсь рассказать об этом. И просить товарищей из Аэрофлота учесть молодость правонарушителей и искреннюю их любовь к науке.
Мы купили высокий чемодан и, аккуратно переложив одеждой, упаковали в него два баллона. Третий мы завернули в одеяло и спрятали в сумку, замаскировав сверху книгами.
Правда, при взвешивании нас спросили:
– Золото?
– Книги о динамите, – серьёзно ответил Гена.
Весовщик рассмеялся:
– Книги не взрываются.
Чемодан пришлось сдать в багаж. Я с тревогой смотрел, как его толкали и заваливали чужими вещами. Ждал – сейчас полыхнет. Ничего, обошлось. Вещи погрузили в самолет, пассажиры заняли свои места. Вспыхнула надпись: «Не курить! Застегнуть ремни», и мы тронулись.
Почему-то я очень ждал момента, когда самолет оторвется от земли. Мне казалось, что тогда все будет в порядке. Несколько часов, и Баку. Там-то мы уж как-нибудь доберемся…
Самолет поднялся в воздух. Я перевел дух. Даже позволил себе оторвать взгляд от багажного отделения. Земля теряла знакомые очертания, превращаясь в линии и квадраты топографической карты. Надпись погасла – мы достигли заданной высоты и легли на курс.
– Самолёт разворачивается… – слышу вдруг шёпот Гены.
– Ну и что?.. – Вопрос прозвучал фальшиво.
– А то… Смотри!
Снова вспыхнула предупредительная надпись: «Не курить! Застегнуть ремни!» Теперь уже было ясно: самолёт снижается. Пассажиры начали беспокоиться. Заплакал ребёнок.
Появилась стюардесса. С милой улыбкой (в этот момент она показалась мне заученной) стюардесса сказала, что самолёт совершит посадку на аэродроме, с которого вылетел. Причина – резкое ухудшение погоды по трассе полета.
Я взглянул на Гену и быстро отвел глаза. Во всем самолёте только мы двое понимали, что это за «погода». Даже командир корабля не знал, в чём дело. Конечно, расследование покажет… Но мне и без расследования все было ясно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57