Были и люди, которые разбирались, по-моему, во всех вопросах. Мне особенно запомнился академик О. Когда звучал его негромкий старческий голос, в зале наступала тишина. Во всём, что связано с подводными работами, его авторитет был непререкаем. А говорил он так: «Я позволю себе высказать мнение…», «Думаю, что не вызовет серьёзных возражений…» И как умел слушать! Спокойно, благожелательно, ласково…
– Ох и попадёт мне! – вздыхал Смолин. – Вы же бегаете, нервничаете и ничего не едите.
Это была клевета. Никогда в жизни мы не ели так много. Правда, и работать так нам, пожалуй, не приходилось.
Удивительный он был человек! Вся тяжесть нашего отъезда легла на его плечи. В своё время он условился с тем «член-корром», который приезжал в Баку. Он «пробивал» командировку в министерстве. Договаривался с аспирантурой нашего института. Успокаивал родителей. Здесь, в Ленинграде, ложился последним и вставал раньше всех. Работал. Показывал нам город. Кормил. И при каждой неувязке чувствовал себя виноватым.
А неувязки, конечно, были. Задержалась доставка перекиси. Наконец её привезли. Стеклянные, запечатанные баллоны. Внешне она ничем не отличалась от нашей старой знакомой – пергидроли, вода и вода… Только на этикетке стоял штамп: «90 процентов», и от этой надписи нас бросало в жар и в холод…
Было бы неплохо поработать с 90-процентной перекисью, узнать её свойства. Однако заведующий лабораторией – весь он был какой-то узкий (фигура, глаза, бородка) – заметил небрежно:
– Вам, конечно, приходилось?..
Мы с Геной невольно кивнули. В этот момент работа с незнакомым и, в общем, опасным веществом пугала нас несравненно меньше, чем пожатие узких плеч.
– Троглодиты! – загремел Смолин. – Правильно говорят во Франции: если человек глуп, это уже надолго. Как вы могли?..
– По глупости, – кротко подтвердил Гена. – Но так или иначе, Сергей Петрович, слово сказано.
– А если с вами что-нибудь случится?
– Мы можем дать подписку. Володя, возьми бумагу…
– К чёрту подписку! – взревел Смолин. – Мне нужны вы, а не бумага.
– Мы здесь, – заметил я робко.
– Посмотрим, где ты будешь завтра!
– Кому хуже всех? – вопросил Гена. – Конечно, мне. Володьке что, он себе взорвется, и ладно. Вас, Сергей Петрович, посадят. Останусь я. Предлагаю меняться!
– Иди к дьяволу, – вежливо посоветовал я.
– С вами нельзя говорить серьёзно, – махнул рукой Смолин.
– Отчего? Можно, – возразил Гена. – Серьёзно? Что же делать, Сергей Петрович, если слово сказано…
– Глупое слово.
– Верно. А менять его поздно. Члены комиссии предупреждены. Испытания завтра. Ровно в десять.
В ОДИННАДЦАТЬ С МИНУТАМИ…
Я ничего не делаю – хожу и смотрю. Смотреть мне не запрещают, но едва я к чему-нибудь прикасаюсь, мгновенно появляются Гена или Смолин. Очень вежливо и деликатно меня оттесняют в сторону, поближе к креслу. Начинаю себя чувствовать подопытным животным, этаким кроликом, с которым большие умные дяди будут что-то делать в интересах науки.
Оживленно переговариваясь, «дяди» осматривают аппарат. В очередной раз взвешивают. Проверяют маску и шланги на герметичность. Заливают в мягкий резервуар перекись. Вес её известен, однако заряженный аппарат почему-то снова взвешивают. Я сижу в кресле и думаю, что кролику, пожалуй, лучше – он хоть не понимает, что происходит. Время медленно тянется к десяти.
– Начнём, – говорит председатель комиссии, и все оглядываются на меня.
Я встаю. Наверное, со стороны заметно, что походка у меня странная. Ноги не отрываются от пола, руки висят.
Председатель произносит речь. Объясняет мне, что нужно делать и чего, наоборот, делать не следует. Я не очень понимаю, да, честно говоря, и не стараюсь – все это известно. Одно меня огорчает. Наш скафандр рассчитан на работу в море. Там естественное водяное охлаждение – лучше не придумаешь. А на земле стоило бы снабдить аппарат «воздушным холодильником» – ребристой трубкой с несколькими зигзагами.
Поблизости сколько угодно бассейнов, Финский залив и целое Балтийское море. Но, видимо, лезть в бассейн членам комиссии не хочется, а отпускать меня одного они не решаются. Вдруг, вместо того чтобы дышать из аппарата, я «контрабандой» пронесу под воду пару «кубиков» атмосферного воздуха… В общем, решено проводить наземные испытания.
Об этом нас предупредили давно, и мы не возражали. Однако сейчас выясняется, что испытания будут даже не наземными, а «паркетными», в коридорах института. Это много хуже.
На улице чудесно – декабрь. Сквозь легкие облака проглядывает солнце, матовым блеском горит земля, носятся в воздухе редкие снежные хлопья. Прохладно. В такой день дышать тёплым кислородом – одно удовольствие.
Декабрь ощущается и в коридорах. Согласно графику, отопительный сезон в разгаре – котельные в централизованном порядке получили лимиты на топливо. И топят истово, не жалея угля. Когда я включу аппарат, станет совсем весело – начнёт работать на перекиси водорода «внутренняя котельная».
Рассуждать некогда. Я надеваю маску, щелкаю резиной (словно боюсь наружного воздуха) и выхожу в коридор. Самое, пожалуй, неприятное – первый вдох. Я отчётливо чувствую острый запах перекиси. В лицо ударяет горячий ветер. Становится темно в глазах. «Неужели?..»
– Протрите стёкла, – откуда-то издали доходит до меня голос Смолина.
Сразу легче. Воздух уже не кажется таким горячим, запах перекиси слабее – аппарат вошел в режим. Гена улыбается, Смолин поднимает руку: всё в порядке, держись.
– Приступим, – объявляет председатель комиссии. – Шагом! Быстрее! Ещё быстрее! Бегом! Поворот!
Лечь! Встать!..
Меня гонит, бросает, треплет шквал команд. Я бегу по коридору, падаю, вскакиваю. Поворачиваю налево и направо, прыгаю, ползу, снова бегу.
Запах перекиси усиливается, трубка дышит зноем. Я опять вижу плохо и чувствую, как по телу, не испаряясь, стекает пот. Даже пот горячий. А на улице чудесно – декабрь, идёт снег…
Медленно соображаю. Интенсивная работа. Организм расходует много энергии. Много кислорода. Много перекиси. Много тепла.
Вспоминаю бравого солдата Швейка. За какую-то провинность его вот так же гоняли. Только он был хитрее. Стоял на месте и объяснял, что и как надо делать: вставать и ложиться, прыгать и бегать. Я тоже предпочел бы объяснить, но боюсь, что члены комиссии читали Ярослава Гашека…
И вдруг – тишина. Такая полная, что звенит в ушах. Я задерживаю дыхание и чувствую, как хорошо. Команд не слышно, и мы с аппаратом – теперь уже мы оба – входим в режим.
Ещё немного…
– Бе-гом! Поворот! Ло-жись! Пол-зи! Встать!..
Переход настолько внезапный, что впервые я ощущаю сердце. Липкий комок подкатывает к горлу. Тяну руку к маске. Одно движение, и можно будет свободно дышать. Дышать, как все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57