Но просит держать себя в руках и не позволять себе преступные высказывания в адрес Родины.
Честно говоря, я не помню, что я ему после этого наговорил. До этого мне еще казалось, что брат просто исчез, что он найдется. Я понимал, что без воды и еды человек не может прожить две недели. Я понимал, что если его селектор на отвечает, значит, он давно разрушен. Но старейшина впервые произнес: гибель. И я сорвался. Наверное, я много неприятного наговорил и про старейшину, и про Совет, и про Инструкцию, и про Родину. Наверное, меня за дело посадили в карцер.
В карцере я просидел месяц. Утром и вечером оживал динамик, и звучал Гимн. Новостей в карцер не транслировали. Поэтому мне уже начало казаться, что корабль погиб, остался только я и робот, который носит мне еду. Ливэя мне не дали взять с собой, поэтому я изнывал от скуки и часами бродил вдоль стен. Зато нашел хулительные стихи от господина Су, выцарапанные иголочкой так, чтобы этого не заметил никто, кроме тех, кто будет здесь часами пялиться в стенки. Господин Су ругал старейшину, ругал Совет и даже саму экспедицию. Он говорил, что экспедиция нужна лишь политикам, которые будут хвастаться, что сыны китайского народа достигли края галактики. И это не оправдывает затраченных средств и поломанных судеб. Он говорил, что все мы – смертники, запертые в огненную бочку. Погибнем мы или долетим – об этом никогда и никто не узнает. В дальнем углу карцера господин Су переложил в нецензурных выражениях идеологические разделы Инструкции – так, что читать было противно. Я не из тех стариков, что встают при упоминании Инструкции, но зачем же святыню в грязь втаптывать? Все равно что себя самого грязью поливать из ковшика.
Потом меня выпустили, заставив публично раскаяться в словах, сказанных старейшине. Я публично раскаялся, объяснив, что находился в невменяемом состоянии из-за гибели брата и не помню, что говорил.
Пока я сидел в карцере, ничего особенного не произошло. Письма с Родины стали поступать чаще – их пришло уже семь. Они становились все подробнее. В них рассказывалось о том, как хорошо живет Родина и какой мир царит во взаимоотношениях с остальными странами. В общем-то ничего здесь не было странного, однако тон сообщений все дальше удалялся от тона, принятого в Инструкции. Очень хорошо это сформулировал мой дед. На очередном заседании Совета он встал и заявил, что у него возникают сомнения в нынешней крепости китайской национальной идеи. Старейшина Цы довольно грубо его оборвал, хотя, по-моему, точнее и не скажешь.
Наконец пришла первая коробка с лекарствами – это были таблетки для умирающей старой Лунь. К коробке прилагалась инструкция, в которой было написано, что это именно лекарство для поправления здоровья госпожи Лунь. Лекарство оказалось чудодейственным – старой Лунь так сильно полегчало, что врачи приходили в изумление. Говорили, что, возможно, даже паралич ее отступит…
Я, конечно, был очень рад, что к старой Лунь возвращается здоровье. Только не понимал, за что они при этом убили моего брата. За то, что он узнал тайну?
Прошло три месяца. Все, что творилось на корабле, мне не нравилось. Все, что сообщали письма Родины, – тем более. Я чувствовал, что они насквозь фальшивые. Они все время менялись. Сейчас в них не осталось ничего от пафосного тона первого письма. Например, как-то незаметно выяснилось, что Великой Китайской Империи вообще не существует. Сначала нам сообщили, что Великая Китайская Империя распространилась на весь мир. Вскоре в письмах Родины ее перестали называть Великой, затем исчезло слово «империя», и, наконец, перестали произносить «китайская».
Я пошел поговорить с дедом. Деду тоже все это не нравилось, он тоже чувствовал, что с нами играют. Мы о многом говорили до выключения света, и я даже рассказал ему о надписях господина Су в изоляторе.
Дед нахмурился и сказал, что господина Су выбросили в космос совершенно правильно. Потому что если бы мы действительно были бесполезными смертниками, а наш подвиг нужен был только политикам, то он, дед, сам бы первым выбросился в космос…
Я вернулся в каюту после этого разговора, и на душе у меня было тяжело. Я лежал и думал о брате, снова и снова ломал себе голову – что же такое он все-таки узнал в тот вечер? Ливэю тоже не спалось – он топтался по каюте и уныло похрюкивал. Он вообще очень хорошо чувствовал мои настроения. Наконец Ливэй сел и почесал задней ножкой ухо – совсем как собака. И стал задумчиво качать головой – туда-сюда, туда-сюда… И мне почему-то вдруг подумалось, что я свински мало знаю о маятниках.
Тогда я встал, оделся, взял под мышку Ливэя и пошел в терминальный зал. И начал читать все, где встречается слово «маятник». Находил, листал, отбрасывал и искал дальше. Мне казалось, что ответ близко и я его сейчас найду. И я его действительно нашел – в простой физической бюрошюрке. И тогда я понял, что за эксперимент проводил Ян, осталось только его повторить. Но повторять эксперимент не пришлось.
Я включил свет, вошел в ангар и зашагал вперед по шершавому настилу. Встал в центре и внимательно огляделся. Если Ян решил соорудить тяжелый маятник на длинном канате, ангар был для этого не просто идеальным местом, а единственным на корабле. Я посмотрел вверх, на подвесные рамы. Как Ян ухитрился залезть туда и прикрепить трос? А я бы смог? Пошарил взглядом по углам. Где он набрал железного мусора на полторы тонны? И зачем? Не проще ли было привязать к тросу вот этого грузового робота, торчащего в дальнем углу? Ведь это как раз тонны полторы-две? Я бы так и сделал. Подогнал бы его своим ходом прямо в центр ангара. Ну и… И что? Поднять робота, прицепить к тросу и раскачать? Нереально. Для этого нужен другой грузовой робот. А он один. Зачем на корабле два тяжеловеса? Значит, Ян набирал вес из разного железного хлама, навешивая штуковины одну за одной и прикручивая проволокой. Потом оттянул маятник до упора… Чем? Тут уж точно грузовым роботом.
Я подошел к роботу и осмотрел его со всех сторон. Здоровенная тележка с мощными манипуляторами и простейшим мозгом. Узкая платформа на маленьких плотных колесиках, по три штуки на каждой стороне. Максимально низкая – чтобы возить высокие грузы по низким коридорам. Поднять манипулятором груз на свою платформу и покатиться вперед. Я поскреб носком ботинка покрытие, присел и потрогал ладонью тяжелые пыльные колесики. Этому роботу ни за что не вытянуть полторы тонны. Вот поднять полторы тонны и покатиться – запросто. Но вытянуть на себя? Маленькие колесики, шероховатый настил. Пять минут истошного буксования на месте, а затем на рев мотора прибежит кто-нибудь из взрослых, и Ян получит незабываемую взбучку…
И тут я все понял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Честно говоря, я не помню, что я ему после этого наговорил. До этого мне еще казалось, что брат просто исчез, что он найдется. Я понимал, что без воды и еды человек не может прожить две недели. Я понимал, что если его селектор на отвечает, значит, он давно разрушен. Но старейшина впервые произнес: гибель. И я сорвался. Наверное, я много неприятного наговорил и про старейшину, и про Совет, и про Инструкцию, и про Родину. Наверное, меня за дело посадили в карцер.
В карцере я просидел месяц. Утром и вечером оживал динамик, и звучал Гимн. Новостей в карцер не транслировали. Поэтому мне уже начало казаться, что корабль погиб, остался только я и робот, который носит мне еду. Ливэя мне не дали взять с собой, поэтому я изнывал от скуки и часами бродил вдоль стен. Зато нашел хулительные стихи от господина Су, выцарапанные иголочкой так, чтобы этого не заметил никто, кроме тех, кто будет здесь часами пялиться в стенки. Господин Су ругал старейшину, ругал Совет и даже саму экспедицию. Он говорил, что экспедиция нужна лишь политикам, которые будут хвастаться, что сыны китайского народа достигли края галактики. И это не оправдывает затраченных средств и поломанных судеб. Он говорил, что все мы – смертники, запертые в огненную бочку. Погибнем мы или долетим – об этом никогда и никто не узнает. В дальнем углу карцера господин Су переложил в нецензурных выражениях идеологические разделы Инструкции – так, что читать было противно. Я не из тех стариков, что встают при упоминании Инструкции, но зачем же святыню в грязь втаптывать? Все равно что себя самого грязью поливать из ковшика.
Потом меня выпустили, заставив публично раскаяться в словах, сказанных старейшине. Я публично раскаялся, объяснив, что находился в невменяемом состоянии из-за гибели брата и не помню, что говорил.
Пока я сидел в карцере, ничего особенного не произошло. Письма с Родины стали поступать чаще – их пришло уже семь. Они становились все подробнее. В них рассказывалось о том, как хорошо живет Родина и какой мир царит во взаимоотношениях с остальными странами. В общем-то ничего здесь не было странного, однако тон сообщений все дальше удалялся от тона, принятого в Инструкции. Очень хорошо это сформулировал мой дед. На очередном заседании Совета он встал и заявил, что у него возникают сомнения в нынешней крепости китайской национальной идеи. Старейшина Цы довольно грубо его оборвал, хотя, по-моему, точнее и не скажешь.
Наконец пришла первая коробка с лекарствами – это были таблетки для умирающей старой Лунь. К коробке прилагалась инструкция, в которой было написано, что это именно лекарство для поправления здоровья госпожи Лунь. Лекарство оказалось чудодейственным – старой Лунь так сильно полегчало, что врачи приходили в изумление. Говорили, что, возможно, даже паралич ее отступит…
Я, конечно, был очень рад, что к старой Лунь возвращается здоровье. Только не понимал, за что они при этом убили моего брата. За то, что он узнал тайну?
Прошло три месяца. Все, что творилось на корабле, мне не нравилось. Все, что сообщали письма Родины, – тем более. Я чувствовал, что они насквозь фальшивые. Они все время менялись. Сейчас в них не осталось ничего от пафосного тона первого письма. Например, как-то незаметно выяснилось, что Великой Китайской Империи вообще не существует. Сначала нам сообщили, что Великая Китайская Империя распространилась на весь мир. Вскоре в письмах Родины ее перестали называть Великой, затем исчезло слово «империя», и, наконец, перестали произносить «китайская».
Я пошел поговорить с дедом. Деду тоже все это не нравилось, он тоже чувствовал, что с нами играют. Мы о многом говорили до выключения света, и я даже рассказал ему о надписях господина Су в изоляторе.
Дед нахмурился и сказал, что господина Су выбросили в космос совершенно правильно. Потому что если бы мы действительно были бесполезными смертниками, а наш подвиг нужен был только политикам, то он, дед, сам бы первым выбросился в космос…
Я вернулся в каюту после этого разговора, и на душе у меня было тяжело. Я лежал и думал о брате, снова и снова ломал себе голову – что же такое он все-таки узнал в тот вечер? Ливэю тоже не спалось – он топтался по каюте и уныло похрюкивал. Он вообще очень хорошо чувствовал мои настроения. Наконец Ливэй сел и почесал задней ножкой ухо – совсем как собака. И стал задумчиво качать головой – туда-сюда, туда-сюда… И мне почему-то вдруг подумалось, что я свински мало знаю о маятниках.
Тогда я встал, оделся, взял под мышку Ливэя и пошел в терминальный зал. И начал читать все, где встречается слово «маятник». Находил, листал, отбрасывал и искал дальше. Мне казалось, что ответ близко и я его сейчас найду. И я его действительно нашел – в простой физической бюрошюрке. И тогда я понял, что за эксперимент проводил Ян, осталось только его повторить. Но повторять эксперимент не пришлось.
Я включил свет, вошел в ангар и зашагал вперед по шершавому настилу. Встал в центре и внимательно огляделся. Если Ян решил соорудить тяжелый маятник на длинном канате, ангар был для этого не просто идеальным местом, а единственным на корабле. Я посмотрел вверх, на подвесные рамы. Как Ян ухитрился залезть туда и прикрепить трос? А я бы смог? Пошарил взглядом по углам. Где он набрал железного мусора на полторы тонны? И зачем? Не проще ли было привязать к тросу вот этого грузового робота, торчащего в дальнем углу? Ведь это как раз тонны полторы-две? Я бы так и сделал. Подогнал бы его своим ходом прямо в центр ангара. Ну и… И что? Поднять робота, прицепить к тросу и раскачать? Нереально. Для этого нужен другой грузовой робот. А он один. Зачем на корабле два тяжеловеса? Значит, Ян набирал вес из разного железного хлама, навешивая штуковины одну за одной и прикручивая проволокой. Потом оттянул маятник до упора… Чем? Тут уж точно грузовым роботом.
Я подошел к роботу и осмотрел его со всех сторон. Здоровенная тележка с мощными манипуляторами и простейшим мозгом. Узкая платформа на маленьких плотных колесиках, по три штуки на каждой стороне. Максимально низкая – чтобы возить высокие грузы по низким коридорам. Поднять манипулятором груз на свою платформу и покатиться вперед. Я поскреб носком ботинка покрытие, присел и потрогал ладонью тяжелые пыльные колесики. Этому роботу ни за что не вытянуть полторы тонны. Вот поднять полторы тонны и покатиться – запросто. Но вытянуть на себя? Маленькие колесики, шероховатый настил. Пять минут истошного буксования на месте, а затем на рев мотора прибежит кто-нибудь из взрослых, и Ян получит незабываемую взбучку…
И тут я все понял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93