А он все кричал, он распахнул окна на улицу, стал звать жандармов, схватил пистолеты и начал стрелять, чтобы поторопить конную полицию, чтобы скорее поднять на ноги слуг, всполошить соседей. Собаки узнали голос хозяина и залились лаем, лошади заржали и стали бить землю копытами. Поднялся оглушительный шум, нарушивший ночную тишину. Сбегая по лестнице в погоне за дочерью, генерал увидел, что со всех сторон спешат перепуганные слуги.
- Мою дочь... Елену... похитили! Скорее в сад... охраняйте улицу!.. Откройте ворота жандармам! Все за убийцей!
И с силою, порожденной яростью, он разорвал цепь, которой был привязан огромный сторожевой пес.
- Елена! Елена! - твердил он, наклоняясь к нему.
Собака прыгнула, словно лев, свирепо залаяла и так стремительно ринулась в сад, что генерал не мог ее догнать. В это время послышался конский топот, по улице неслись лошади; генерал сам бросился открывать ворота.
- Бригадир,- крикнул он,- преградите путь убийце господина де Мони, он уходит через мои сады! Немед ленно окружите дороги к Пикардийским холмам. Я прикажу устроить облаву во всех владениях, парках, домах... А вы,- обратился он к слугам,- вы подстерегайте его на улице, караульте дорогу от заставы до Версаля. Вперед! Все как один!
Он схватил ружье, которое ему принес из комнаты камердинер, и кинулся в сад, крикнув собаке:
- Ищи!
В ответ издалека донесся страшный лай, и генерал поспешил в ту сторону, где, как ему показалось, лаяла собака.
В семь часов утра поиски жандармов, генерала, всех слуг и соседей еще ни к чему не привели.
Собака не вернулась. Маркиз, измученный и постаревший от горя, вошел в дом, который стал пустым для него, хотя там было еще трое детей.
- Вы были очень холодны с дочерью,- произнес он, глядя на жену.- Вот все, что от нее осталось! - добавил он, показывая на пяльцы, где виднелся цветок в начатой вышивке.- Еще недавно она была здесь, а сейчас она погибла... погибла!
И он зарыдал, закрыв лицо руками, застыл в молчании, не в силах более смотреть на эту гостиную, недавно еще являвшую собою пленительную картину семейного счастья. Отблески зари состязались с гаснущими лампами; вокруг догоравших свечей вспыхнули бумажные розетки; все вторило отчаянию отца.
- Это надобно уничтожить,- сказал он после минутного молчания, показывая на пяльцы.- Выше сил моих смотреть на то, что связано с воспоминанием о ней.
Та страшная рождественская ночь, когда маркиза и его жену постигло несчастье, когда они потеряли старшую дочь, потому что не могли противиться непонятной власти невольного ее похитителя, была как бы предвестием, посланным судьбою. Маркиз был разорен банкротством своего биржевого маклера. Он заложил недвижимое имущество жены, чтобы попытать счастья в какой-то спекуляции и, нажившись на ней, восстановить прежнее благосостояние; но предприятие это разорило его вконец. Он готов был в отчаянии пойти на все и покинул отечество. Шесть лет прошло со дня его отъезда. Семья редко получала от него известия, но незадолго до того, как Испания признала независимость южноамериканских республик, он известил о своем возвращении.
Итак, в одно прекрасное утро несколько французов-негоциантов, спешивших поскорее вернуться на родину с богатством, приобретенным ценою долгих стараний и опасных путешествий в Мексику или Колумбию, плыли на испанском бриге в нескольких лье от Бордо. Человек, которого больше состарили жизненные тяготы и горе, нежели время, стоял, прислонившись к защитному заслону, и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на картину, которая раскинулась перед глазами пассажиров, собравшихся на верхней палубе. Опасности далекого морского пути миновали, и путешественники, привлеченные отличной погодой, поднялись на палубу, чтобы приветствовать родную землю. Почти всем во что бы то ни стало хотелось увидеть еще издали маяки, гасконские дома, Кордуанскую башню20, которые терялись в причудливых очертаниях облаков, белевших на горизонте. Если бы не серебристая бахрома, вившаяся перед бригом, если бы не длинная борозда, быстро таявшая позади него, путешественникам казалось бы, что судно стоит недвижимо посреди океана,- так он был безмятежен, Чистое небо было восхитительно. Густая синева небосвода незаметно бледнела, сливаясь с голубоватой водою, и там, где они соединялись, ослепительно, будто звезды, блестела линия горизонта. Солнечные лучи искрились в бесчисленных гранях волн на необозримом водном пространстве, и ширь морская сверкала, пожалуй, ярче небесной тверди. Приятный теплый ветерок надувал паруса на бриге; и эти снежно-белые полотнища, и желтые развевавшиеся флаги, и целый лабиринт снастей четко рисовались в воздухе на лучезарном фоне неба и океана, и лишь тени, отбрасываемые парусами, меняли их оттенки. Чудесный день, попутный ветер, родные берега, спокойное море, шум волн, навевавший сладостную грусть, красивый бриг, одиноко скользивший по океану, словно женщина, торопящаяся на свидание,- все это было картиной, преисполненной гармонии; душа человеческая, воспаряя над плывущим судном, могла объять незыблемые пространства. Удивительно было здесь противопоставление одиночества кипучей жизни, тишины - шуму, и никто бы не мог сказать, где начинается жизнь и шум, где - небытие и тишина; и человеческий голос не нарушал этих божественных чар. Испанца-капитана и матросов-французов охватил какой-то благоговейный восторг, все навевало на них воспоминания. В воздухе разлилась истома. Лица сияли радостью, минувшие горести были преданы забвению, а волны тихо баюкали людей, словно в дивном сне. Однако старик пассажир, прислонившийся к защитному заслону, то и дело тревожно поглядывал на горизонт. Во всех чертах его сквозило какое-то недоверие к судьбе, и, казалось, он боялся, что ему еще не скоро удастся вступить на французскую землю. Это был маркиз д'Эглемон. Счастье не осталось глухо к его мольбам, к его усилиям. Пять лет провел он в поисках, в тяжелых трудах и сделался обладателем крупного состояния. Ему так хотелось вновь увидеть родину и осчастливить семью, что он последовал примеру нескольких французских негоциантов из Гаваны и сел с ними на испанский бриг, отправлявшийся в Бордо. Воображение его, утомленное вечным предвидением горя, теперь рисовало ему прекрасные картины минувшего счастья. Он издали заметил бурую полоску земли, и ему уже чудилось, что он видит жену и детей. Он уже был дома, у своего очага, в ласковом кругу близких. Он представлял себе Моину - она похорошела, выросла, в ней появилось что-то степенное, как у взрослой девушки. Когда эта воображаемая картина словно воплотилась для него в действительность, слезы покатились из глаз его, и, чтобы скрыть волнение, он посмотрел на горизонт, в сторону, противоположную той, где виднелась туманная полоска, возвещавшая землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
- Мою дочь... Елену... похитили! Скорее в сад... охраняйте улицу!.. Откройте ворота жандармам! Все за убийцей!
И с силою, порожденной яростью, он разорвал цепь, которой был привязан огромный сторожевой пес.
- Елена! Елена! - твердил он, наклоняясь к нему.
Собака прыгнула, словно лев, свирепо залаяла и так стремительно ринулась в сад, что генерал не мог ее догнать. В это время послышался конский топот, по улице неслись лошади; генерал сам бросился открывать ворота.
- Бригадир,- крикнул он,- преградите путь убийце господина де Мони, он уходит через мои сады! Немед ленно окружите дороги к Пикардийским холмам. Я прикажу устроить облаву во всех владениях, парках, домах... А вы,- обратился он к слугам,- вы подстерегайте его на улице, караульте дорогу от заставы до Версаля. Вперед! Все как один!
Он схватил ружье, которое ему принес из комнаты камердинер, и кинулся в сад, крикнув собаке:
- Ищи!
В ответ издалека донесся страшный лай, и генерал поспешил в ту сторону, где, как ему показалось, лаяла собака.
В семь часов утра поиски жандармов, генерала, всех слуг и соседей еще ни к чему не привели.
Собака не вернулась. Маркиз, измученный и постаревший от горя, вошел в дом, который стал пустым для него, хотя там было еще трое детей.
- Вы были очень холодны с дочерью,- произнес он, глядя на жену.- Вот все, что от нее осталось! - добавил он, показывая на пяльцы, где виднелся цветок в начатой вышивке.- Еще недавно она была здесь, а сейчас она погибла... погибла!
И он зарыдал, закрыв лицо руками, застыл в молчании, не в силах более смотреть на эту гостиную, недавно еще являвшую собою пленительную картину семейного счастья. Отблески зари состязались с гаснущими лампами; вокруг догоравших свечей вспыхнули бумажные розетки; все вторило отчаянию отца.
- Это надобно уничтожить,- сказал он после минутного молчания, показывая на пяльцы.- Выше сил моих смотреть на то, что связано с воспоминанием о ней.
Та страшная рождественская ночь, когда маркиза и его жену постигло несчастье, когда они потеряли старшую дочь, потому что не могли противиться непонятной власти невольного ее похитителя, была как бы предвестием, посланным судьбою. Маркиз был разорен банкротством своего биржевого маклера. Он заложил недвижимое имущество жены, чтобы попытать счастья в какой-то спекуляции и, нажившись на ней, восстановить прежнее благосостояние; но предприятие это разорило его вконец. Он готов был в отчаянии пойти на все и покинул отечество. Шесть лет прошло со дня его отъезда. Семья редко получала от него известия, но незадолго до того, как Испания признала независимость южноамериканских республик, он известил о своем возвращении.
Итак, в одно прекрасное утро несколько французов-негоциантов, спешивших поскорее вернуться на родину с богатством, приобретенным ценою долгих стараний и опасных путешествий в Мексику или Колумбию, плыли на испанском бриге в нескольких лье от Бордо. Человек, которого больше состарили жизненные тяготы и горе, нежели время, стоял, прислонившись к защитному заслону, и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на картину, которая раскинулась перед глазами пассажиров, собравшихся на верхней палубе. Опасности далекого морского пути миновали, и путешественники, привлеченные отличной погодой, поднялись на палубу, чтобы приветствовать родную землю. Почти всем во что бы то ни стало хотелось увидеть еще издали маяки, гасконские дома, Кордуанскую башню20, которые терялись в причудливых очертаниях облаков, белевших на горизонте. Если бы не серебристая бахрома, вившаяся перед бригом, если бы не длинная борозда, быстро таявшая позади него, путешественникам казалось бы, что судно стоит недвижимо посреди океана,- так он был безмятежен, Чистое небо было восхитительно. Густая синева небосвода незаметно бледнела, сливаясь с голубоватой водою, и там, где они соединялись, ослепительно, будто звезды, блестела линия горизонта. Солнечные лучи искрились в бесчисленных гранях волн на необозримом водном пространстве, и ширь морская сверкала, пожалуй, ярче небесной тверди. Приятный теплый ветерок надувал паруса на бриге; и эти снежно-белые полотнища, и желтые развевавшиеся флаги, и целый лабиринт снастей четко рисовались в воздухе на лучезарном фоне неба и океана, и лишь тени, отбрасываемые парусами, меняли их оттенки. Чудесный день, попутный ветер, родные берега, спокойное море, шум волн, навевавший сладостную грусть, красивый бриг, одиноко скользивший по океану, словно женщина, торопящаяся на свидание,- все это было картиной, преисполненной гармонии; душа человеческая, воспаряя над плывущим судном, могла объять незыблемые пространства. Удивительно было здесь противопоставление одиночества кипучей жизни, тишины - шуму, и никто бы не мог сказать, где начинается жизнь и шум, где - небытие и тишина; и человеческий голос не нарушал этих божественных чар. Испанца-капитана и матросов-французов охватил какой-то благоговейный восторг, все навевало на них воспоминания. В воздухе разлилась истома. Лица сияли радостью, минувшие горести были преданы забвению, а волны тихо баюкали людей, словно в дивном сне. Однако старик пассажир, прислонившийся к защитному заслону, то и дело тревожно поглядывал на горизонт. Во всех чертах его сквозило какое-то недоверие к судьбе, и, казалось, он боялся, что ему еще не скоро удастся вступить на французскую землю. Это был маркиз д'Эглемон. Счастье не осталось глухо к его мольбам, к его усилиям. Пять лет провел он в поисках, в тяжелых трудах и сделался обладателем крупного состояния. Ему так хотелось вновь увидеть родину и осчастливить семью, что он последовал примеру нескольких французских негоциантов из Гаваны и сел с ними на испанский бриг, отправлявшийся в Бордо. Воображение его, утомленное вечным предвидением горя, теперь рисовало ему прекрасные картины минувшего счастья. Он издали заметил бурую полоску земли, и ему уже чудилось, что он видит жену и детей. Он уже был дома, у своего очага, в ласковом кругу близких. Он представлял себе Моину - она похорошела, выросла, в ней появилось что-то степенное, как у взрослой девушки. Когда эта воображаемая картина словно воплотилась для него в действительность, слезы покатились из глаз его, и, чтобы скрыть волнение, он посмотрел на горизонт, в сторону, противоположную той, где виднелась туманная полоска, возвещавшая землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61