Пятница подходила к концу, и Борис твердо знал, что это был самый тяжелый день в его жизни.
Не спасла многомесячная подготовка, не спасла тысячекратно затвержденная истина, что иного выхода у него просто нет... Борис ехал в электричке, держа в руках Олеськин рюкзак и сжимая ботинками стоящую на полу спортивную сумку. Он чувствовал, как налитое свинцом сердце разрывает его изнутри, разрывает до крови, до слез, до неслышных всхлипов, до дрожи в икрах.
Олеська же проспала большую часть дороги, просто села и уснула, доверчиво положив голову Борису на плечо. Она доверила ему не только свой сон, но и вообще всю свою жизнь, и это приводило Бориса в ужас. Кажется, это было в Центральном доме художника, когда Олеся в последний раз спросила его:
— Ну, ты объяснишь мне, что случилось?
И он в десятый раз ответил ей:
— Да, конечно. Но не сейчас, потому что...
Потому что сейчас нет времени, потому что нет нужных слов, потому что Борис не хотел, чтобы дочь ощутила его страх и его неуверенность...
— Да, конечно. Я объясню, но потом...
— Мама скоро приедет?
— Скоро. Могут возникнуть небольшие проблемы, но... — он просто кивнул. — Все будет нормально.
Олесе этого было достаточно. Она стала пить чай с лимоном и с любопытством разглядывать посетителей здешнего бара. В тринадцать лет это еще интересно и забавно. У Бориса же возникали несколько иные эмоции, особенно когда он заметил двух девиц не намного старше Олеськи, охаживавших толстогубого араба с плотоядным блеском в темных зрачках.
Они приехали сюда в начале шестого. Борис поставил «Ауди» на стоянку, посадил Олеську в фойе, велел смотреть на картины, а сам собрался уже было бежать к входу в Парк культуры, но затем спохватился. Он постепенно начинал думать соответственно своему новому статусу — не как респектабельный гражданин, работник солидной корпорации, а как беглец, изгой, который никому и ничему не доверяет.
Борис смотрел на арку Парка культуры, от которой его отделяло метров двести от силы, и вспоминал совсем недавнее прошлое. Это было пять или шесть лет назад, тогда он только начинал работать в «Рославе», и, как любого новичка, его припахивали на сверхурочную работу, которая выпадала в основном на первую половину субботы. Марина же была в этот день полностью свободна, сидеть дома ей было в тягость, и они договаривались, что Борис, как только закончит работу, сразу подъедет к входу в Парк культуры, где его уже будут ждать Марина и Олеська. А потом они шли в парк, и потом они веселились, веселились так, как вряд ли уже когда-нибудь будут веселиться в будущем. Так казалось Борису, когда он смотрел на «наше старое место».
Асфальтовый пятачок, отделенный от Бориса потоком машин, несущихся по Крымскому валу, действительно был старым местом, то есть местом, принадлежащим прошлому.
Настоящее же заключалось в пристальном до боли взгляде в попытке увидеть Марину, в сжатых в кулаки пальцах, в напряженных нервах, в тяжком кровяном пульсе, бившемся в висках...
Борис не решился выйти наружу — не из-за страха, а из-за более вяжущего чувства, которое называется «ответственность». В данном случае — за тринадцатилетнюю девочку, которая пьет чай с лимоном, которая настолько юна, что ей интересно следить за накрашенными шлюхами и томными богемными мальчиками. Сам бы он мог пуститься на риск прыжка в пустоту, но в паре с дочерью — нет. Больше Борис ошибаться не мог.
— Извините, — подошел он к парню лет двадцати, который бесцельно шатался по вестибюлю. — Вы не очень заняты?
— Да вроде нет, — настороженно ответил парень.
— У меня к вам деловое предложение...
Парень охотно взял двести рублей, застегнул куртку и выскочил на улицу, пустившись скорым шагом в направлении подземного перехода, выводившего к Парку культуры. Борис проследил за ним, пока парень не сбежал по лестнице под землю и пропал из вида. Тогда Борис поднялся на второй этаж ЦДХ и подошел к окну, чтобы видеть площадку перед парком, неравномерно освещенную разнокалиберными фонарями. С этого расстояния сложно было понять, есть ли среди десятков хаотически перемещающихся людей Марина, так что Борис предпочел отслеживать вынырнувшую из подземного перехода темно-зеленую куртку своего посланца. Парень двигался рывками, задерживаясь возле женщин, которые по описанию были похожи на Марину, и тут же стартуя дальше...
А потом — хотя в руках у Бориса и не появилось бинокля, и расстояние оставалось тем же самым — он почувствовал, что парень подошел куда нужно. Две фигуры стояли рядом друг с другом не больше тридцати-сорока секунд, а потом вдруг зеленая точка отскочила от бледно-розового пальто... И Борис увидел ИХ. Они бежали со стороны парковки, их было трое или четверо...
— Черт! — Борис отпрыгнул от окна и ринулся вниз по лестнице, а потом в бар, и в эти мгновения горечи утраты не было места в его сердце, была лишь паника, был лишь страх, что вслед за уже свершившейся потерей жены он потеряет и Олеську — а он непременно ее потеряет, если промедлит. Парня в зеленой куртке сейчас сцапают, врежут ему пару раз по почкам, и он все расскажет. Двести рублей — это не та сумма, из-за которой люди становятся молчаливыми героями, тем более что вторую половину условленной суммы парню уже не получить, так как не увидеть ему уже никогда Бориса. А стало быть, минуты через три-четыре сюда нагрянут люди из СБ, и они уж наверняка продемонстрируют свой профессионализм, чтобы выудить из самых потайных закоулков ЦДХ объект своего преследования...
— Пошли, — Борис вытащил Олеську из-за стола с той же поспешностью, с какой пару часов назад он вытаскивал ее из класса художественной школы. Только теперь Олеська удивилась меньше, можно сказать, она вообще не удивилась, просто с некоторой долей разочарования в голосе произнесла:
— Опять?
Ну конечно, в баре тепло, уютно, играет музыка, подаются напитки... Однако дожидаться появления людей СБ не стоит даже в такой комфортной обстановке. Борис непременно объяснил бы это дочери, если бы у него было на это время, а времени у него опять не было.
Вместо объяснения была яростная гонка от ЦДХ к Зубовскому бульвару, причем Борис даже слегка удивился, что ему под ноги не бросались агенты СБ и никто не стрелял по колесам... Видимо, тот парень неплохо бегал. Точнее, неплохо убегал.
Убежал он в конце концов или нет, было неважно, потому что Борис выскользнул из опасного района, некогда бывшего «нашим старым местом», прокатился по маршруту Зубовский бульвар — Кутузовский проспект — Киевский вокзал, затем вернулся на Садовое кольцо, не забывая поглядывать в зеркало заднего вида, и доехал до места, где должен был оставить «Ауди» в качестве своего последнего платежа за документы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Не спасла многомесячная подготовка, не спасла тысячекратно затвержденная истина, что иного выхода у него просто нет... Борис ехал в электричке, держа в руках Олеськин рюкзак и сжимая ботинками стоящую на полу спортивную сумку. Он чувствовал, как налитое свинцом сердце разрывает его изнутри, разрывает до крови, до слез, до неслышных всхлипов, до дрожи в икрах.
Олеська же проспала большую часть дороги, просто села и уснула, доверчиво положив голову Борису на плечо. Она доверила ему не только свой сон, но и вообще всю свою жизнь, и это приводило Бориса в ужас. Кажется, это было в Центральном доме художника, когда Олеся в последний раз спросила его:
— Ну, ты объяснишь мне, что случилось?
И он в десятый раз ответил ей:
— Да, конечно. Но не сейчас, потому что...
Потому что сейчас нет времени, потому что нет нужных слов, потому что Борис не хотел, чтобы дочь ощутила его страх и его неуверенность...
— Да, конечно. Я объясню, но потом...
— Мама скоро приедет?
— Скоро. Могут возникнуть небольшие проблемы, но... — он просто кивнул. — Все будет нормально.
Олесе этого было достаточно. Она стала пить чай с лимоном и с любопытством разглядывать посетителей здешнего бара. В тринадцать лет это еще интересно и забавно. У Бориса же возникали несколько иные эмоции, особенно когда он заметил двух девиц не намного старше Олеськи, охаживавших толстогубого араба с плотоядным блеском в темных зрачках.
Они приехали сюда в начале шестого. Борис поставил «Ауди» на стоянку, посадил Олеську в фойе, велел смотреть на картины, а сам собрался уже было бежать к входу в Парк культуры, но затем спохватился. Он постепенно начинал думать соответственно своему новому статусу — не как респектабельный гражданин, работник солидной корпорации, а как беглец, изгой, который никому и ничему не доверяет.
Борис смотрел на арку Парка культуры, от которой его отделяло метров двести от силы, и вспоминал совсем недавнее прошлое. Это было пять или шесть лет назад, тогда он только начинал работать в «Рославе», и, как любого новичка, его припахивали на сверхурочную работу, которая выпадала в основном на первую половину субботы. Марина же была в этот день полностью свободна, сидеть дома ей было в тягость, и они договаривались, что Борис, как только закончит работу, сразу подъедет к входу в Парк культуры, где его уже будут ждать Марина и Олеська. А потом они шли в парк, и потом они веселились, веселились так, как вряд ли уже когда-нибудь будут веселиться в будущем. Так казалось Борису, когда он смотрел на «наше старое место».
Асфальтовый пятачок, отделенный от Бориса потоком машин, несущихся по Крымскому валу, действительно был старым местом, то есть местом, принадлежащим прошлому.
Настоящее же заключалось в пристальном до боли взгляде в попытке увидеть Марину, в сжатых в кулаки пальцах, в напряженных нервах, в тяжком кровяном пульсе, бившемся в висках...
Борис не решился выйти наружу — не из-за страха, а из-за более вяжущего чувства, которое называется «ответственность». В данном случае — за тринадцатилетнюю девочку, которая пьет чай с лимоном, которая настолько юна, что ей интересно следить за накрашенными шлюхами и томными богемными мальчиками. Сам бы он мог пуститься на риск прыжка в пустоту, но в паре с дочерью — нет. Больше Борис ошибаться не мог.
— Извините, — подошел он к парню лет двадцати, который бесцельно шатался по вестибюлю. — Вы не очень заняты?
— Да вроде нет, — настороженно ответил парень.
— У меня к вам деловое предложение...
Парень охотно взял двести рублей, застегнул куртку и выскочил на улицу, пустившись скорым шагом в направлении подземного перехода, выводившего к Парку культуры. Борис проследил за ним, пока парень не сбежал по лестнице под землю и пропал из вида. Тогда Борис поднялся на второй этаж ЦДХ и подошел к окну, чтобы видеть площадку перед парком, неравномерно освещенную разнокалиберными фонарями. С этого расстояния сложно было понять, есть ли среди десятков хаотически перемещающихся людей Марина, так что Борис предпочел отслеживать вынырнувшую из подземного перехода темно-зеленую куртку своего посланца. Парень двигался рывками, задерживаясь возле женщин, которые по описанию были похожи на Марину, и тут же стартуя дальше...
А потом — хотя в руках у Бориса и не появилось бинокля, и расстояние оставалось тем же самым — он почувствовал, что парень подошел куда нужно. Две фигуры стояли рядом друг с другом не больше тридцати-сорока секунд, а потом вдруг зеленая точка отскочила от бледно-розового пальто... И Борис увидел ИХ. Они бежали со стороны парковки, их было трое или четверо...
— Черт! — Борис отпрыгнул от окна и ринулся вниз по лестнице, а потом в бар, и в эти мгновения горечи утраты не было места в его сердце, была лишь паника, был лишь страх, что вслед за уже свершившейся потерей жены он потеряет и Олеську — а он непременно ее потеряет, если промедлит. Парня в зеленой куртке сейчас сцапают, врежут ему пару раз по почкам, и он все расскажет. Двести рублей — это не та сумма, из-за которой люди становятся молчаливыми героями, тем более что вторую половину условленной суммы парню уже не получить, так как не увидеть ему уже никогда Бориса. А стало быть, минуты через три-четыре сюда нагрянут люди из СБ, и они уж наверняка продемонстрируют свой профессионализм, чтобы выудить из самых потайных закоулков ЦДХ объект своего преследования...
— Пошли, — Борис вытащил Олеську из-за стола с той же поспешностью, с какой пару часов назад он вытаскивал ее из класса художественной школы. Только теперь Олеська удивилась меньше, можно сказать, она вообще не удивилась, просто с некоторой долей разочарования в голосе произнесла:
— Опять?
Ну конечно, в баре тепло, уютно, играет музыка, подаются напитки... Однако дожидаться появления людей СБ не стоит даже в такой комфортной обстановке. Борис непременно объяснил бы это дочери, если бы у него было на это время, а времени у него опять не было.
Вместо объяснения была яростная гонка от ЦДХ к Зубовскому бульвару, причем Борис даже слегка удивился, что ему под ноги не бросались агенты СБ и никто не стрелял по колесам... Видимо, тот парень неплохо бегал. Точнее, неплохо убегал.
Убежал он в конце концов или нет, было неважно, потому что Борис выскользнул из опасного района, некогда бывшего «нашим старым местом», прокатился по маршруту Зубовский бульвар — Кутузовский проспект — Киевский вокзал, затем вернулся на Садовое кольцо, не забывая поглядывать в зеркало заднего вида, и доехал до места, где должен был оставить «Ауди» в качестве своего последнего платежа за документы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93