Вокруг, обнажив головы, стояли чехи. Локтев произнёс короткое прощальное слово и бережно прикрыл краем знамени обострившееся лицо прославленного разведчика Александра Дворикова, по прозвищу Заморыш.
Навсегда в моей памяти осталась последняя ночь войны: мы сидим в палатке вокруг врытого в землю стола, заставленного бутылками трофейного сухого вина, Музыкант бряцает на гитаре, а чёрный, как земля, Жук пьёт, не пьянея, стакан за стаканом и с невыразимой печалью напевает, качая тяжёлой головой:
Не для меня придёт весна-а-а,
Не для-я меня Дон разольётся, и сердце радостно забье-ется
Восторгом чувств — не для ме-еня…
ВСЕ ХОРОШО, ЧТО ХОРОШО КОНЧАЕТСЯ
Теперь, когда война закончилась, у солдат заныли старые, незалеченные раны. Никто не жаловался, пока шли бои, где каждый шаг мог оказаться последним и для здорового и для трижды лежавшего в госпиталях — не угадаешь.
А нынче, когда изнурительные походы остались позади и смерть больше не летала над головой, когда можно было часами в истоме валяться на берегу речки или в лесной тени, обнаружилось, что солдаты устали. Они прощупывали под багровыми шрамами не извлечённые в госпиталях осколки, все чаще вспоминали о ревматизме, подхваченном во фронтовой слякоти, прислушивались к неровным толчкам перетруженного сердца и без конца говорили о жёнах, ребятишках и семейном уюте. Миномётчики с тревогой думали о том, будет ли им послушен, как прежде, комбайн, автоматчики уже видели себя у токарных и фрезерных станков — словом, душою солдаты были дома, по которому безмерно истосковались.
У солдат оказалось слишком много свободного времени, и это губительно сказывалось на дисциплине. Поняв, что личным составом все более овладевают демобилизационные настроения, высшее начальство, преодолевая пассивное сопротивление снизу, осуществило весьма болезненный для фронтовиков, но безусловно необходимый перевод армии на мирные рельсы.
В полк прибыли только что выпущенные из училищ молодые и щеголеватые лейтенанты. На их гимнастёрках горели начищенные до блеска пуговицы, а на ногах скрипели хромовые сапоги. Это уже были по-настоящему обученные офицеры, знающие устав и службу куда лучше своих коллег-фронтовиков, «выстреленных» из краткосрочных курсов младших лейтенантов (каждые три месяца — повышение, если не ранят и не убьют). Юные офицеры для начала вытеснили с должностей командиров взводов фронтовиков-сержантов и стали задавать тон в дисциплине: общий подъем, боевая и строевая подготовка, караульная служба, устав, выправка и внешний вид.
Правда, разведки все эти новшества до поры до времени не коснулись. После завтрака Жук уводил нас в лес, где мы выбирали уютную полянку, спали, загорали и вели бесконечные споры о прошлом, настоящем и будущем.
Жук очень изменился, стал неразговорчив и подолгу лежал на спине, глядя в небо и думая о чём-то своём. Мы старались не лезть ему в душу, зная по себе — у каждого из нас гибли друзья, — что эта депрессия рано или поздно пройдёт сама собой. Нам уже было известно, что Локтев забирает Жука в дивизионную разведку, и каждый втайне надеялся перейти вместе с ним.
Но моим надеждам не суждено было сбыться: я попал в затяжную полосу неприятностей, хотя для первой из них следовало подобрать другое слово.
Началось с того, что я презрел старинную солдатскую заповедь: «Никогда не попадайся на глаза начальству». Болтаясь после обеда без дела по расположению, я не заметил, что полк обходит командир дивизии, генерал-майор, известный своим крутым нравом. Когда я обратил внимание на генерала и на длинный шлейф сопровождающих его офицеров, было уже поздно.
— Что это за чучело? — загремел генерал, когда я, лихо козырнув, пытался побыстрее удалиться от этого опасного места.
Меня окриком вернули, и генерал, вскипев, начал разносить командира полка за мой чудовищный внешний вид. Вспоминаю, что выглядел я действительно на редкость безобразно. Правый погон еле держался на болтающейся пуговице, левый был запачкан смолою, испытавшие немало передряг брезентовые сапоги покрылись грязными пятнами, а продранные на коленках штаны я никак не удосужился заштопать — все не хватало времени.
— На пять суток! — вынес свой приговор генерал, оборвав оправдательный лепет нового комполка майора Денисенко.
Зато вторая неприятность оказалась куда более серьёзной.
Я уже писал о том, что взвод разведки считался «личной гвардией» командира полка. У Локтева, конечно, был ординарец, но как-то само собой получилось, что основные заботы об устройстве быта командира разведчики взяли на себя, не говоря уже о сопровождении в бою. Все знали о личной дружбе Локтева и Жука, и никто не удивлялся тому, что разведчики, не успев подыскать пристанище для себя, оборудовали жильё командиру полка; никто не задавал Локтеву вопросов, откуда на его столе появляются всевозможные деликатесы, каких не вкушает и куда более высокое начальство. Любовь была взаимная: в свободное время Локтев частенько сиживал у разведчиков, играя в шахматы, беседуя на вольные темы, — одним словом, отдыхал душой. Он гордился своими ребятами, которые ухитрялись добывать нужную информацию и «языков» даже в условиях затяжной обороны, когда командиры других частей для той же цели вынуждены были проводить кровопролитную разведку боем, а разведчики, в свою очередь, гордились своим «хозяином» — умным, красивым, бескомпромиссным и бесстрашным человеком. Однажды произошёл совершенно анекдотический случай, который доставил много весёлых минут всей армии. Во время отпуска — единственного за всю войну — Локтев сделал предложение своей школьной подруге, с которой все годы переписывался. Её отец, командир одного из полков нашего корпуса, узнав о готовящейся свадьбе, выклянчил на несколько дней отпуск и прилетел в Москву, чтобы высказать свою родительскую волю: «Ты мне отдаёшь Савельева или Заморыша с Музыкантом, а я тебе — дочь. Иначе свадьбы не будет!» Локтев холодно козырнул, взял чемодан и отправился на аэродром. Благодаря невесте, не потерявшей голову и чувства юмора, свадьба всё-таки состоялась, но своё родительское благословение обиженный папа пробурчал сквозь зубы.
Нынешний командир полка майор Денисенко до нового назначения работал в штабе дивизии и, конечно, был наслышан о «локтевских ребятах». Будучи, однако, человеком среднего ума, он не мог понять, что их отношение к Локтеву носило не служебный, а глубоко личный характер. Поэтому Денисенко недоумевал, почему его попытки установить с разведчиками внеслужебные отношения не имеют никакого успеха. На все намёки и просьбы нового командира Жук, вытянувшись по уставу, могильным голосом отвечал:
— У вас есть ординарец, товарищ гвардии майор!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Навсегда в моей памяти осталась последняя ночь войны: мы сидим в палатке вокруг врытого в землю стола, заставленного бутылками трофейного сухого вина, Музыкант бряцает на гитаре, а чёрный, как земля, Жук пьёт, не пьянея, стакан за стаканом и с невыразимой печалью напевает, качая тяжёлой головой:
Не для меня придёт весна-а-а,
Не для-я меня Дон разольётся, и сердце радостно забье-ется
Восторгом чувств — не для ме-еня…
ВСЕ ХОРОШО, ЧТО ХОРОШО КОНЧАЕТСЯ
Теперь, когда война закончилась, у солдат заныли старые, незалеченные раны. Никто не жаловался, пока шли бои, где каждый шаг мог оказаться последним и для здорового и для трижды лежавшего в госпиталях — не угадаешь.
А нынче, когда изнурительные походы остались позади и смерть больше не летала над головой, когда можно было часами в истоме валяться на берегу речки или в лесной тени, обнаружилось, что солдаты устали. Они прощупывали под багровыми шрамами не извлечённые в госпиталях осколки, все чаще вспоминали о ревматизме, подхваченном во фронтовой слякоти, прислушивались к неровным толчкам перетруженного сердца и без конца говорили о жёнах, ребятишках и семейном уюте. Миномётчики с тревогой думали о том, будет ли им послушен, как прежде, комбайн, автоматчики уже видели себя у токарных и фрезерных станков — словом, душою солдаты были дома, по которому безмерно истосковались.
У солдат оказалось слишком много свободного времени, и это губительно сказывалось на дисциплине. Поняв, что личным составом все более овладевают демобилизационные настроения, высшее начальство, преодолевая пассивное сопротивление снизу, осуществило весьма болезненный для фронтовиков, но безусловно необходимый перевод армии на мирные рельсы.
В полк прибыли только что выпущенные из училищ молодые и щеголеватые лейтенанты. На их гимнастёрках горели начищенные до блеска пуговицы, а на ногах скрипели хромовые сапоги. Это уже были по-настоящему обученные офицеры, знающие устав и службу куда лучше своих коллег-фронтовиков, «выстреленных» из краткосрочных курсов младших лейтенантов (каждые три месяца — повышение, если не ранят и не убьют). Юные офицеры для начала вытеснили с должностей командиров взводов фронтовиков-сержантов и стали задавать тон в дисциплине: общий подъем, боевая и строевая подготовка, караульная служба, устав, выправка и внешний вид.
Правда, разведки все эти новшества до поры до времени не коснулись. После завтрака Жук уводил нас в лес, где мы выбирали уютную полянку, спали, загорали и вели бесконечные споры о прошлом, настоящем и будущем.
Жук очень изменился, стал неразговорчив и подолгу лежал на спине, глядя в небо и думая о чём-то своём. Мы старались не лезть ему в душу, зная по себе — у каждого из нас гибли друзья, — что эта депрессия рано или поздно пройдёт сама собой. Нам уже было известно, что Локтев забирает Жука в дивизионную разведку, и каждый втайне надеялся перейти вместе с ним.
Но моим надеждам не суждено было сбыться: я попал в затяжную полосу неприятностей, хотя для первой из них следовало подобрать другое слово.
Началось с того, что я презрел старинную солдатскую заповедь: «Никогда не попадайся на глаза начальству». Болтаясь после обеда без дела по расположению, я не заметил, что полк обходит командир дивизии, генерал-майор, известный своим крутым нравом. Когда я обратил внимание на генерала и на длинный шлейф сопровождающих его офицеров, было уже поздно.
— Что это за чучело? — загремел генерал, когда я, лихо козырнув, пытался побыстрее удалиться от этого опасного места.
Меня окриком вернули, и генерал, вскипев, начал разносить командира полка за мой чудовищный внешний вид. Вспоминаю, что выглядел я действительно на редкость безобразно. Правый погон еле держался на болтающейся пуговице, левый был запачкан смолою, испытавшие немало передряг брезентовые сапоги покрылись грязными пятнами, а продранные на коленках штаны я никак не удосужился заштопать — все не хватало времени.
— На пять суток! — вынес свой приговор генерал, оборвав оправдательный лепет нового комполка майора Денисенко.
Зато вторая неприятность оказалась куда более серьёзной.
Я уже писал о том, что взвод разведки считался «личной гвардией» командира полка. У Локтева, конечно, был ординарец, но как-то само собой получилось, что основные заботы об устройстве быта командира разведчики взяли на себя, не говоря уже о сопровождении в бою. Все знали о личной дружбе Локтева и Жука, и никто не удивлялся тому, что разведчики, не успев подыскать пристанище для себя, оборудовали жильё командиру полка; никто не задавал Локтеву вопросов, откуда на его столе появляются всевозможные деликатесы, каких не вкушает и куда более высокое начальство. Любовь была взаимная: в свободное время Локтев частенько сиживал у разведчиков, играя в шахматы, беседуя на вольные темы, — одним словом, отдыхал душой. Он гордился своими ребятами, которые ухитрялись добывать нужную информацию и «языков» даже в условиях затяжной обороны, когда командиры других частей для той же цели вынуждены были проводить кровопролитную разведку боем, а разведчики, в свою очередь, гордились своим «хозяином» — умным, красивым, бескомпромиссным и бесстрашным человеком. Однажды произошёл совершенно анекдотический случай, который доставил много весёлых минут всей армии. Во время отпуска — единственного за всю войну — Локтев сделал предложение своей школьной подруге, с которой все годы переписывался. Её отец, командир одного из полков нашего корпуса, узнав о готовящейся свадьбе, выклянчил на несколько дней отпуск и прилетел в Москву, чтобы высказать свою родительскую волю: «Ты мне отдаёшь Савельева или Заморыша с Музыкантом, а я тебе — дочь. Иначе свадьбы не будет!» Локтев холодно козырнул, взял чемодан и отправился на аэродром. Благодаря невесте, не потерявшей голову и чувства юмора, свадьба всё-таки состоялась, но своё родительское благословение обиженный папа пробурчал сквозь зубы.
Нынешний командир полка майор Денисенко до нового назначения работал в штабе дивизии и, конечно, был наслышан о «локтевских ребятах». Будучи, однако, человеком среднего ума, он не мог понять, что их отношение к Локтеву носило не служебный, а глубоко личный характер. Поэтому Денисенко недоумевал, почему его попытки установить с разведчиками внеслужебные отношения не имеют никакого успеха. На все намёки и просьбы нового командира Жук, вытянувшись по уставу, могильным голосом отвечал:
— У вас есть ординарец, товарищ гвардии майор!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53