Однако небольшие возможности кинематографа не могли удовлетворить всех желающих: в художественных фильмах снимались только актеры, а попасть в документальный сюжет — дело слепого случая. Мне повезло дважды. Правда, в первом случае я далеко не уверен: когда в канун сорокалетия Победы шли один за другим документальные фильмы, мне почудилось, что мелькнувшая на экране телевизора на долю секунды физиономия молодого солдата на марше похожа на мою. Хотя, скорее всего, я ошибся — не помню, чтобы нас снимали, — впечатление тот кадр произвел огромное, и я до сих пор жалею, что не узнал, как назывался тот фильм. Зато второй случай безусловен, поскольку мы — мой друг Володя Шолохов и я, студенты МГУ, — играли в художественном фильме «Адмирал Нахимов». Не удивляйтесь, если при повторе не увидите наших фамилий в титрах — это происки интриганов и завистников, доказывавших, что наши роли якобы недостаточно главные. Между тем Володя играл бравого русского солдата-усача, который вел в плен меня, разбитого наголову турецкого вояку, — целая секунда на экране! Впрочем, до того как Володя взял меня в плен, я достоверно и с большим проникновением в роль сыграл труп будущего пленного турка. Знаменитый режиссер Пудовкин, в общем, моей игрой был удовлетворен, хотя со свойственной ему проницательностью заметил, что труп должен вести себя пристойно и не грызть семечки. Когда картина вышла, родственники и друзья нас узнавали, поздравляли и предрекали колоссальную актерскую карьеру, которая, увы, не состоялась, так как нас выперли из статистов за недисциплинированность. Как будто все крупнейшие актерские таланты славятся примерным поведением!
Переворот произвело телевидение; теперь не единицы, а масса людей при некотором везении могут оказаться на домашнем экране — к восторгу родных и соседей. Тщеславие — одно из наиболее простительных качеств; трудно, а может, невозможно найти человека, которому не доставит приятного волнения лицезреть себя по телевизору. Поэтому появление на станции самого Юрия Фокина, в то время популярнейшего репортера, стало событием не из последних. Шутка ли, через неделю-другую родители, жены, дети могут увидеть вас не где-нибудь, а на дрейфующей станции! Полярники, однако, народ гордый, никто по своей воле в кадр не лез, более того — людей приходилось уговаривать. Конечно, лучше всего было бы отснять жизнь на станции скрытой камерой, но у Фокина не оказалось на то времени, и ему пришлось пойти по испытанному репортерами пути: усадить нескольких полярников в кают-компании и взять у них интервью.
Ничто так не сковывает непривычного к тому человека, как направленная на него камера, и как Фокин ни бился, непринужденной беседы не получалось. Забавно было смотреть, как люди, пережившие самые острые полярные приключения, терялись, как дети, путались в словах, краснели и беспомощно разводили руками. После двухчасового титанического труда, который вымотал людей куда больше, чем аврал, Фокину все же удалось сколотить пятиминутный сюжет, и недели через две на станцию посыпались радиограммы: «гордимся тобой», «счастливы» и тому подобное, что пишут в таких случаях.
Пучок лавров достался и мне. Меня тоже видели, хотя большого удовлетворения, как сообщила жена, своим внешним видом я не доставил. Жена — что, ее и тридцать лет назад моя внешность не приводила в умиление, а вот письмо от двух читательниц-студенток из Новосибирска, с которыми я переписывался, было исполнено неподдельного разочарования и даже возмущения. «Мы представляли вас совсем другим, — писали студентки, — однако наше впечатление оказалось ошибочным».
Я принес им свои искренние извинения, но они не сочли возможным продолжать переписку с таким гнусным обманщиком. Так что попасть на телевизионный экран — это далеко не всегда удача. Лично я, как видите, довольно сильно ожегся.
Обычно я просыпаюсь от малейшего шороха, а тут, как на грех, принял на ночь снотворное и спал как сурок. Снилась мне всякая чертовщина: на меня нападали, я отчаянно боролся за жизнь, отбивался и лягался — до тех пор, пока чья-то преступная рука не сорвала с меня одеяло.
— А ты, оказывается, профессионал по сну, — сказал Романов, сделав свое дело и принимая от доктора чашку кофе. — Полетишь с нами?
— А разве вы уже прилетели? — задал я не самый умный в своей жизни вопрос.
Романов усмехнулся, и я, окончательно проснувшись, оделся и стал умываться.
ЛИ-2, оказывается, прилетел поздно вечером, экипаж уже отдохнул, и бортмеханик разогревает двигатели.
— Профессионал… — допивая кофе, проговорил Романов. — Из самых отпетых — с храпом.
— С настоящим профессионалом вас мог бы познакомить Павел Петрович Бирюков, — поведал я, присаживаясь к столу. — По сравнению с его радиотехником я жалкий подготовишка. Летят самолеты, нужна связь, а этого парня не поднять, ни на какие воздействия не реагирует. И Бирюкова озарила идея: вытащил его в спальнике на свежий воздух и вытряхнул на снег.
И что же? Вы не поверите, но парень мгновенно проснулся: видимо, соприкосновение теплого тела со снегом каким-то образом влияет на центральную нервную систему… Сколько точек сделали, Илья Палыч?
— Намек понял, — кивнул Романов, — на точке 34 не были. Еще кофе, Леня, да покрепче, я сегодня не в лучшей форме, а день предстоит интересный. Будем летать над районом, где когда-то дрейфовала моя СП-8. Приятно вспомнить.
— Ее, кажется, довольно сильно ломало, — забросил я удочку.
— Ну, в этом смысле «восьмая» не одинока, — отозвался Романов, — на сегодняшний день — я ведь статистику веду, мне закономерности уточнить нужно — на дрейфующих станциях было 773 разлома. На восьмой в самом деле досталось крепко… Ты завтракай, у нас всего двадцать минут в запасе, потом запишешь, если надо. В полярную ночь началось сжатие, льдину быстро обкорнало, торосы проглотили магнитный павильон, дизельную, сидели в темноте, задействовали только движок для радиостанции. Каждый час радировали, докладывали ситуацию; Павел Афанасьевич Гордиенко посоветовал: «Используйте опыт всех предыдущих станций». А как его используешь, если так еще никого не ломало? Вал торосов скушал кают-компанию, подступил к радиорубке, но, Олег Брок до последнего отбивал морзянку; мы выскочили, когда стену продавило. На сутки связь прекратили, пока не задействовали радиостанцию на АН-2, который еще весной разбился при посадке. Доложили, что остались на льдине площадью 160 на 80 метров, живем в двух оставшихся домиках. Вылетели к нам на АН-2 Трешников и Виталий Масленников, «Дед Мазай» по прозвищу — в здоровых валенках ходил. Покружились они над нами, Трешников говорит: «Романов, вокруг тебя на сто километров сесть некуда, сплошь битый лед».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63