Гаврилов снова присел у капельницы и взял журнал. Вот, пожалуй, и все ошибки, в других бедах виноваты не люди, а до смерти усталая техника.
Вспомнил, как повёз однажды семью на дачу и километров через двадцать обнаружил, что забыл дома водительские права. Развернулся и потихоньку, льстиво улыбаясь орудовцам, поехал домой. Очень тогда расстроился — минут сорок времени выбросил псу под хвост. А когда неделю назад Давид на стоянке не увидел за тягачом саней, то молча потрогал лопнувшую серьгу сцепного устройства и вместе с Игнатом отправился обратно. Четыре километра — туда, четыре — обратно: три часа не у рыбалки на даче, у сна своего одолжили. Неделя прошла, а до сих пор этих часов не хватает братьям. Особенно Давиду; серьгу в походе не заменишь, для этого нужно снимать балок и разбирать сцепное устройство, вот и тащит он сани на мягкой сцепке, на двух танковых тросах. Сани гуляют, уходят с колеи, разгоняются и бьют по балку; удивляешься, как ещё не разнесло его в щепки.
Ещё запись, последняя: «Камб. т-ч остав. на 194 км».
Посмотрел на верхние нары, где притих в мешке Петя. До подъёма полчаса, пора Петрухе на вахту. Решил не будить. Налил из бидона в кастрюлю и чайник таяной воды, поставил на плиту, зажёг обе конфорки. Камбуз теперь у Петрухи, что танцевальный зал — целый квадратный метр. Есть где повару развернуться. Дня на три газа должно хватить, а там, Петя, садись и читай газету.
Не камбузный балок, не ресторан «Сосулька» с его пробитыми морозом стенами — душу свою оставил Петя на сто девяносто четвёртом километре. Плиту четырехконфорочную, кастрюли, утварь всякую слезами умывал, как с живыми существами прощался. На этот раз вышел у Сомова из строя ПМП — планетарный механизм поворота, а весит он килограммов двести с лишним, и поднять его можно лишь краном-стрелой с «неотложки». Тут-то и выяснилось, что кран-стрела годен разве что на утиль: сорваны зубья привода, давно сорваны, но молчал Валера, и правильно молчал. Починить привод всё равно невозможно, а раз так, незачем людей было пугать раньше времени.
Камбуз — ерунда, то есть не ерунда, но готовить свои шашлыки и цыплят-табака Петруха может и в «Харьковчанке». Ну, постонет, повздыхает, а кашу и чай-кофе разогреет. Тягач жалко! Полпоезда уже обрубила трасса, остались три машины…
На них всего сто тридцать километров нужно пройти, чепуху сущую. Но — без крупного ремонта! Полетит внутри какой-нибудь подшипник или шестерня — и нет машины. Если загнётся «неотложка», запасные части перегрузим на сани и пойдём дальше; если балковый тягач — всех приютит «Харьковчанка»: в тесноте, да не в обиде…
С того дня, как недвижимым остался на застругах камбузный тягач, все надежды походников сконцентрировались на оранжевой глыбе «Харьковчанки». В рёве её танкового мотора слышалась упоительнейшая на свете музыка, гимн, утверждающий жизнь. Не подведи, родная, с горячей мольбой думал Гаврилов, ты самая умная и добрая, палочка-выручалочка наша беззаветная. Чего ты только не вытерпела на своём веку, десятки тысяч километров купола избороздила, безотказно тянула воз. Вернёмся — сердце твоё подлечим, мышцы твои усталые промассируем, тело вымоем и новым нарядом тебя украсим. Продержись, вытерпи сто тридцать километров, последних и самых важных.
Гаврилов взял карандаш и внёс в журнал короткую запись. Надолго Игнат запомнит обиду, но Гаврилов не боялся обижать людей, когда считал, что это пойдёт па пользу делу. Живы будем — поймёт Игнат и простит. А понять он должен то, что два водителя, опытнее его, остались безлошадными. Один из них не может покинуть штурманского кресла, и потому за рычаги «Харьковчанки» сядет Сомов.
Прозвенел будильник, однако никто не шелохнулся. Тогда Гаврилов, не церемонясь, стал расталкивать спящих. Спохватился, что в балке ведь будильник прозвонил час назад, а никто не пришёл, тоже, значит, не услышали.
— Па-а-дъем, лежебоки! — заорал батя, как когда-то старшина в курсантской казарме. — Петруха, бегом на камбуз, шашлыки сгорят! Остальные — выходи строиться.
Люди позавтракали и пошли готовиться к броску на сотый километр.
ПОИСК
Ни на какой другой материк не похожа Антарктида. Когда-нибудь учёные докажут, что сотни миллионов лет назад была она цветущей и полной жизни, пока все ещё неведомые людям силы не стали перекраивать глобус: оторвали Африку от Америки, моря сделали долинами, а долины морями, на месте гигантских ущелий вознесли до неба Тибет и нахлобучили на Антарктиду ледяную шапку.
Прикрытый лёгким снежным одеялом, купол этот почти правильной сферической фермы. От верхушки материка, под которой покоится четырехкилометровая толща льда, купол спускается к морским берегам и по мере спуска становится все тоньше. А где тонко, там и рвётся: во льду образуются трещины.
Когда летишь из Мирного на Восток, они хорошо видны — веером расходятся по обе стороны, этакими безобидными ленточками. Смотришь на них с высоты, покуривая, с любопытством и не более того, а когда минут через десять — пятнадцать зона трещин исчезает, о них и вовсе забываешь. Лётчиков трещины не очень волнуют, у них и своих опасностей хватает. В общем, справедливо, каждому своё. В Антарктиде свой неудачный жребий можно вытянуть и на припае, и на берегу, и в походе, и в воздухе. Что ни шаг, то ловушка.
Но из всех ловушек полярники с наибольшим уважением относятся именно к трещине, поскольку она отличается особым коварством и редко оставляет шанс вырваться из неё.
Люди Первой экспедиции установили, что начинается зона трещин у Мирного и простирается до сотого километра, а первопоходники, основавшие Пионерскую, открыли коридор, по которому можно пройти санно-гусеничным путём.
Циркач без страховки увереннее чувствует себя на канате, чем походник в этом коридоре!
Пять-шесть метров ширины — вот он каков, этот коридор. В любой другой зоне ушёл в сторону — в худшем случае провалишься по пояс в сыпучий снег, а здесь зазевался, свернул с колеи — лети без парашюта.
В зоне трещин неукоснительно соблюдается одно не имеющее себе подобных правило: с тягача прыгать нельзя. Остановился — и спускайся на снег с такой осторожностью, будто тебе предстоит ступить босиком на стекло. Колея испытана многими годами, снег на ней утрамбован, а с боков рыхлый, и никому не известно, способен ли он выдержать тяжесть человека. Может, способен, а может, и нет.
По расчёту, поезд приблизился к сотому километру.
Машины пока ещё шли развёрнутым строем, соблюдая дистанцию семь-восемь метров. Благодаря этому фарами освещалось обширное пространство и увеличивалась вероятность увидеть ворота. Если поезд не сбился с курса, то они должны вот-вот показаться, а если сбился, то следует остановиться и начать поиск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62