Механики руками разводили, удивляясь такому небывалому таланту, и прочили парню большое будущее: как тибетский врач по пульсу, по гулу моторов ставил диагноз — где и что у самолета болит! Командиры кораблей к нему присматривались, в сложных случаях за ним, десятиклассником, посылали в интернат нарочного, а начальник аэропорта, обходя законы, установил подростку что-то вроде зарплаты — талант надо поощрять. Кто знает, может, и сбылись бы прогнозы насчет будущего, но учиться дальше Кулебякин отказался: на кой сушить мозги, если молодой, только что выстреленный из института инженер почтительно спрашивает у него совета?
Продолжали баловать самородка и в армии. Командир авиачасти не мог им нахвалиться, досрочно выпустил из школы бортмехаников, награждал его значками и всячески отличал — до тех пор, пока не стал получать обескураживающие сигналы: сержант Кулебякин всем хамит, считает себя незаменимым, в увольнениях дебоширит и тому подобное. Умный человек, командир части сообразил, что малость перехватил через кран, снял лучшего механика с полетов и перевел его на земляные работы.
Тогда-то впервые и понял Кулебякин, что худшего наказания для него нет… Дослужил как во сне, демобилизовался, по счастливому случаю устроился в полярную авиацию, прослышал об Антарктиде и стал зарабатывать себе характеристику, чтобы пробиться через конкуренцию и туда попасть.
Заработал на свою беду…
* * *
Озлившись на всех, потеряв веру в людей — хоть бы один за него вступился, предложил взять на поруки, — никто! — Кулебякин глушил себя работой: всю дорогу прокопался в двигателях двух Ил-14, хорошо полетавших в Антарктиде и отправленных в ремонт. Перебрал все детали, отладил, что мог, перетянул тросы рулей управления, навел порядок в отсеках — с утра до ночи работал, мысленно прощался с дорогим его сердцу миром. Из авиации его, конечно, погонят, в двадцать пять лет нужно начинать жизнь заново — в этом он не сомневался, знал, какая телега идет на него в управление…
Не знал он только того, что все сорок дней дороги его пристально изучает один человек.
— Где собираешься грехи отрабатывать? — спросил Анисимов, когда корабль пришел в Ленинград.
— Не ваша забота, — огрызнулся Кулебякин. — Страна большая, не везде людьми швыряются… Или боитесь, что от алиментов за трактор сбегу?
— Ах, да, ты ведь обиженный, — с насмешкой сказал Анисимов. — Недооценили.
Сверстнику или постороннему за такое можно было бы законно врезать.
— Пошел ты… — одерживая себя, Кулебякин отвернулся и услышал резкий голос:
— Не валяй дурака. Хочешь в мой экипаж?
С тех пор и не было для Кулебякина человека дороже, чем Илья Матвеич Анисимов. Служил верой и правдой, как пес, ненавязчиво оберегал, следил за питанием и сушил обувь, самолет к полетам готовил — зря на проверку время тратили.
И его, Матвеича, подвел под монастырь, втянул в беду!
Можно было бы обратить вспять время, вернуть на Диксон самолет, подготовить его, как он это делал всегда — дал бы живьем содрать с себя кожу.
Поздно.
ПЕРВОЕ УТРО
С наступлением сумерек Кулебякин разжег печурку, и люди просыпались в тепле. Залеживаться Анна Григорьевна никому не давала, ей не терпелось навести в избушке порядок, и распорядилась она так: Кулебякин с Кисловым будут заготавливать дрова, остальные мужчины пойдут осматривать остров, а женщины займутся собой и приборкой. Завтрак — потом. Солдатов предупредил, что по утрам он предпочитает сосиски с капустой, за что получил от Анны Григорьевны легкий подзатыльник и напутствие: «Нагуляй аппетит, сынок, поземкой насытишься».
К концу октября сумерки в этих местах стояли всего лишь часа два, но этого времени для обхода должно было хватить: островок был игрушечный, километра два с половиной по периметру. Сначала шли вдоль берега против ветра, бочком, пряча лицо; снежная пелена значительно превышала рост человека, и Белухин велел держаться кучно, чтобы не заблудиться. Неба не было видно, но, когда люди поднимались на более возвышенное место, оказывалось, что они стоят по грудь в пелене, а головы — сами по себе, торчат независимо от туловища. «Вот это фокус, — восхищался Солдатов, — расскажу в таксопарке ребятам, не поверят!».
Идти, однако, было тяжело, снег в лицо будто швыряло совковой лопатой, и ни у кого, кроме новичка Солдатова, поземка восхищения не вызывала. Даже Игорь Чистяков, весь полярный опыт которого был накоплен в преддипломной практике, понимал, что эта экзотика и является главным врагом. А когда люди забрались на одну из тех скал, которые еще с борта самолета заметил Анисимов, то без лишних слов стало ясно, что остров, укутанный поземкой, с воздуха не может быть виден. То есть, зная его координаты и кружась над ним, летчик различит скалы и верхушки двух-трех холмов, но и только. Признаков проживания на острове человека никакой даже самый опытный летчик в этом хаосе не обнаружит.
В укрытой от ветра естественной нише перевели дух, осмотрелись.
— А искры, дым из трубы? — высказал предположение Чистяков.
— Дохлое дело, — сказал Белухин. — Как думаешь, Илья?
— Дохлое, — согласился Анисимов. — Костер бы разжечь…
— Идея разумная, — поддержал Белухин. — С подветренной стороны уложить дровишки посуше, щепок… Эх, бензинчику бы канистру… Дома, однако, обговорим, что и как.
— А чего обговаривать? — Солдатов пожал плечами. — Подумаешь, хитрость, костер разжечь.
— Тебе хорошо, — позавидовал Белухин, — тебе все ясно. А вот я тугодум, пока что не соображу. Если разрешишь…
— Излагай, дед, — великодушно разрешил Солдатов. — По пунктам.
— Во-первых, костер нужен не для того, чтобы Арктику греть, а чтоб его в определенный момент с самолета увидели; во-вторых, попробуй, разожги его без горючки в этот самый момент; в-третьих, люди должны здесь дежурить, чтоб самолет не прозевать. А дежурить-то холодно, и меняться в ночь небезопасно, однако.
— Медведи, что ли? — ухмыльнулся Солдатов. — Слышал я эти сказки, в детском саду пугали.
— Может, и сказки, — согласился Белухин. — Только, паря, не такие, как ты, с полными штанами от тех сказок бегали.
— Вот именно! — подхватил Чистяков. — У нас на станции, где я проходил практику…
— Был ты на своей станции без году неделя, — отмахнулся Солдатов. — Нет, в самом деле медведи?
— Растолкуй ему, Михаил Иваныч, по-научному, — предложил Белухин.
— Какая там наука, — улыбнулся Зозуля, — старое, как мир, наблюдение охотников. У западной оконечности острова имеется множество разводий, следовательно, возможна нерпа и, как следствие из следствия, ее спутник и лучший друг — медведь. Но это теоретически, практически же медведи в данном районе маловероятны, так как, по многочисленным свидетельствам, в это время года они уходят на юг, к проливу Вилькицкого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Продолжали баловать самородка и в армии. Командир авиачасти не мог им нахвалиться, досрочно выпустил из школы бортмехаников, награждал его значками и всячески отличал — до тех пор, пока не стал получать обескураживающие сигналы: сержант Кулебякин всем хамит, считает себя незаменимым, в увольнениях дебоширит и тому подобное. Умный человек, командир части сообразил, что малость перехватил через кран, снял лучшего механика с полетов и перевел его на земляные работы.
Тогда-то впервые и понял Кулебякин, что худшего наказания для него нет… Дослужил как во сне, демобилизовался, по счастливому случаю устроился в полярную авиацию, прослышал об Антарктиде и стал зарабатывать себе характеристику, чтобы пробиться через конкуренцию и туда попасть.
Заработал на свою беду…
* * *
Озлившись на всех, потеряв веру в людей — хоть бы один за него вступился, предложил взять на поруки, — никто! — Кулебякин глушил себя работой: всю дорогу прокопался в двигателях двух Ил-14, хорошо полетавших в Антарктиде и отправленных в ремонт. Перебрал все детали, отладил, что мог, перетянул тросы рулей управления, навел порядок в отсеках — с утра до ночи работал, мысленно прощался с дорогим его сердцу миром. Из авиации его, конечно, погонят, в двадцать пять лет нужно начинать жизнь заново — в этом он не сомневался, знал, какая телега идет на него в управление…
Не знал он только того, что все сорок дней дороги его пристально изучает один человек.
— Где собираешься грехи отрабатывать? — спросил Анисимов, когда корабль пришел в Ленинград.
— Не ваша забота, — огрызнулся Кулебякин. — Страна большая, не везде людьми швыряются… Или боитесь, что от алиментов за трактор сбегу?
— Ах, да, ты ведь обиженный, — с насмешкой сказал Анисимов. — Недооценили.
Сверстнику или постороннему за такое можно было бы законно врезать.
— Пошел ты… — одерживая себя, Кулебякин отвернулся и услышал резкий голос:
— Не валяй дурака. Хочешь в мой экипаж?
С тех пор и не было для Кулебякина человека дороже, чем Илья Матвеич Анисимов. Служил верой и правдой, как пес, ненавязчиво оберегал, следил за питанием и сушил обувь, самолет к полетам готовил — зря на проверку время тратили.
И его, Матвеича, подвел под монастырь, втянул в беду!
Можно было бы обратить вспять время, вернуть на Диксон самолет, подготовить его, как он это делал всегда — дал бы живьем содрать с себя кожу.
Поздно.
ПЕРВОЕ УТРО
С наступлением сумерек Кулебякин разжег печурку, и люди просыпались в тепле. Залеживаться Анна Григорьевна никому не давала, ей не терпелось навести в избушке порядок, и распорядилась она так: Кулебякин с Кисловым будут заготавливать дрова, остальные мужчины пойдут осматривать остров, а женщины займутся собой и приборкой. Завтрак — потом. Солдатов предупредил, что по утрам он предпочитает сосиски с капустой, за что получил от Анны Григорьевны легкий подзатыльник и напутствие: «Нагуляй аппетит, сынок, поземкой насытишься».
К концу октября сумерки в этих местах стояли всего лишь часа два, но этого времени для обхода должно было хватить: островок был игрушечный, километра два с половиной по периметру. Сначала шли вдоль берега против ветра, бочком, пряча лицо; снежная пелена значительно превышала рост человека, и Белухин велел держаться кучно, чтобы не заблудиться. Неба не было видно, но, когда люди поднимались на более возвышенное место, оказывалось, что они стоят по грудь в пелене, а головы — сами по себе, торчат независимо от туловища. «Вот это фокус, — восхищался Солдатов, — расскажу в таксопарке ребятам, не поверят!».
Идти, однако, было тяжело, снег в лицо будто швыряло совковой лопатой, и ни у кого, кроме новичка Солдатова, поземка восхищения не вызывала. Даже Игорь Чистяков, весь полярный опыт которого был накоплен в преддипломной практике, понимал, что эта экзотика и является главным врагом. А когда люди забрались на одну из тех скал, которые еще с борта самолета заметил Анисимов, то без лишних слов стало ясно, что остров, укутанный поземкой, с воздуха не может быть виден. То есть, зная его координаты и кружась над ним, летчик различит скалы и верхушки двух-трех холмов, но и только. Признаков проживания на острове человека никакой даже самый опытный летчик в этом хаосе не обнаружит.
В укрытой от ветра естественной нише перевели дух, осмотрелись.
— А искры, дым из трубы? — высказал предположение Чистяков.
— Дохлое дело, — сказал Белухин. — Как думаешь, Илья?
— Дохлое, — согласился Анисимов. — Костер бы разжечь…
— Идея разумная, — поддержал Белухин. — С подветренной стороны уложить дровишки посуше, щепок… Эх, бензинчику бы канистру… Дома, однако, обговорим, что и как.
— А чего обговаривать? — Солдатов пожал плечами. — Подумаешь, хитрость, костер разжечь.
— Тебе хорошо, — позавидовал Белухин, — тебе все ясно. А вот я тугодум, пока что не соображу. Если разрешишь…
— Излагай, дед, — великодушно разрешил Солдатов. — По пунктам.
— Во-первых, костер нужен не для того, чтобы Арктику греть, а чтоб его в определенный момент с самолета увидели; во-вторых, попробуй, разожги его без горючки в этот самый момент; в-третьих, люди должны здесь дежурить, чтоб самолет не прозевать. А дежурить-то холодно, и меняться в ночь небезопасно, однако.
— Медведи, что ли? — ухмыльнулся Солдатов. — Слышал я эти сказки, в детском саду пугали.
— Может, и сказки, — согласился Белухин. — Только, паря, не такие, как ты, с полными штанами от тех сказок бегали.
— Вот именно! — подхватил Чистяков. — У нас на станции, где я проходил практику…
— Был ты на своей станции без году неделя, — отмахнулся Солдатов. — Нет, в самом деле медведи?
— Растолкуй ему, Михаил Иваныч, по-научному, — предложил Белухин.
— Какая там наука, — улыбнулся Зозуля, — старое, как мир, наблюдение охотников. У западной оконечности острова имеется множество разводий, следовательно, возможна нерпа и, как следствие из следствия, ее спутник и лучший друг — медведь. Но это теоретически, практически же медведи в данном районе маловероятны, так как, по многочисленным свидетельствам, в это время года они уходят на юг, к проливу Вилькицкого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57